— Девочки! Я не слышу ничего, девоньки!
Какой-то солидный, весь кожаный, несмотря на теплынь, гражданин — кожаная шляпа, кожаный пиджак, необъятный портфель, из тех, какими ревизоры пугают нечистых рыльцем кладовщиков, — неодобрительно увесисто поглядел поверх «Огонька» на Кучерова и административным голосом произнес:
— То-ва-рищ!..
Они — Кучеров и кожаный гражданин — секунду глядели друг на друга, а потом Кучеров опять нырнул в кабинку, а кожаный сказал, вернее, высказался в пространство:
— М-да-а... Офицеры! Ни достоинства, ни солидности, ни выправки воинской. Не говоря уж вообще... — Он сокрушенно вздохнул и покачал головой, вновь обращая взор в «Огонек».
— Папаша! — хрипловато-ласково сказала с деревянного диванчика девушка в коротенькой курточке и джинсиках, прислушавшись к опять раздавшимся в кабинке крикам. — Папаша, она правильно сделала.
Гражданин снисходительно удивился из-за журнала:
— Кто?
— Ваша жена. Когда ушла от вас.
Гражданин замер, почти уронив журнал и совсем несолидно приоткрыв рот. Потом опомнился, рывком сложил журнал, крякнул и, сказав что-то про молодежь, пошел к стойке дежурной — требовать ускорения своего заказа.
А Кучеров кричал в телефонную трубку:
— Все, Танька! Теперь ты никуда от меня не денешься! Теперь я не дам тебе деваться. Ты... Ты моя! — заорал он.
— Да, Саша, да... Да, наш единственный и настоящий мужчина. Но вылетать не надо. Я перевела разговор в аэропорт.
— Какой перевод?
— Саша, я говорю из аэропорта. Понимаешь?
Кучеров задохнулся: неужели действительно?..
— Так ты?..
— Да, Саша. Мы ждем вылета — у вас метеоусловия или что-то такое. Мы вылетаем к тебе, Саша. Ну не молчи же! Ты обязательно...
— Время истекло — разъединя-а-аю! — пропел тонкий, как у всех телефонисток, голосок в трубке.
— Танька, жду! — прокричал в писк сигнала отбоя Кучеров и вывалился из кабины распаренный, красный и с таким выражением счастья на потной обалдевшей физиономии, что даже сердитый кожаный гражданин чуть улыбнулся и, спохватившись, сердито вопросил стойку:
— Девушки! Когда же кончится ваше безобразие? Я жду второй час.
— И ждите! — радостно посоветовал Кучеров гражданину и подмигнул девушке в джинсиках. — Ждите, приятель. Я вон восемь... Да нет, десять? Два, четыре, восемь — всего четырнадцать, так? Во, видал — четырнадцать лет ждал!
Он засмеялся вместе с девушкой и вылетел из зальца, перепрыгнув сразу через четыре ступеньки.
Девушка посмотрела ему в спину и вдруг, отчего-то расстроившись, сердито сказала в скрипучий стон начинающей закрываться тяжелой двери:
— Везет же дуракам!
Кожаный изумленно задрал мохнатые брови и с удовольствием осведомился:
— Ага, значит, и от вас ушли? — и вздрогнул, когда за Сашкой оглушительно грохнула дверь.
А Кучеров, бухая тяжелыми башмаками, торопливо шагал, почти бежал по узкому волнистому тротуару старинного городка. На него оглядывались, ему уступали дорогу.
Городок был тих в этот предвечерний час ни дня, ни сумерек, хотя и был конец недели, и осень еще не наступила, и бархатный сезон еще не кончился.
Похолодало. С недалекого моря тянуло влажным ветром, и ветер был ощутим на вес — в нем были запахи сосен, сырых водорослей и тяжелого, мокрого песка.
Кучеров несся вприпрыжку, зная точно, что ему нужно. На рыночной площади он увидел пожилую светловолосую женщину над корзиной каких-то роскошных мохнатых цветов и, переведя дух, выпалил:
— Сколько?
— Один? Три? Букет?
Кучерову всегда нравился певучий акцент Прибалтики — а сегодня, сейчас он слышал в нем все скрипки мира.
— Все!
— О-о, — мягко улыбнулась женщина. — Значит, к вам едет такая любимая жена?
Он засмеялся и замотал головой. Она окинула его взглядом и осторожно поинтересовалась, боясь показаться любопытной:
— Значит, она невеста?
Он размашисто кивнул, нахально подмигнув. Она покачала головой и задумчиво спросила после паузы:
— Хорошо, тогда как вы повезете цветы? И... и куда?
Он растерялся. Да, действительно. Кажется, глупость получается.
Кучеров стоял в растерянности. Он ехал на службу и на почту забежал по пути — именно глядя на его вид и задала женщина свой вопрос.
Он стоял — в серых полотняных широких и очень удобных брюках со множеством карманов на клапанах и без, заправленных в высокие зашнурованные ботинки, серая же рабочая куртка без погон встопорщилась на плечах погонами рубашки под ней, из-под ворота свисал то ли белым аксельбантом, то ли удавкой нейлоновый шнур для пистолета, фуражка сидела на затылке — и моргал, соображая, как быть.
— Когда вы ждете свою... — Женщина помедлила и очень серьезно негромко закончила: — Свою возлюбленную?
Ах, черт! Только здесь, в этом удивительном краю ажурных улочек крохотно-солидных и при этом уютно-сказочных городков, изящно-утонченных витрин маленьких симпатичных магазинчиков, запахом дыма каминов зимними вечерами и постоянным привкусом моря на губах летом, в краю шелестящих дюн и сдержанных, корректных людей, человек может спокойно на улице, средь бела дня, говорить такие удивительные слова, которые мы без стеснения и произносить разучились. «Возлюбленную»! Да, именно так — возлюбленную.
Но действительно — когда?
— Не знаю, — окончательно потух он. — Звонила из аэропорта — далеко отсюда, с Украины. Сказала — скоро вылетает. Но рейс, время?
— Это легко считать, — возразила женщина. — Два часа самолет — так?
— Посадка в Энске — значит, три.
— Так, хорошо. Потом — электричка. Так? Или такси.
— Да.
— Запас на разное время — еще час.
— Да.
— А вы?
— А я на полеты, — тяжко вздохнул Кучеров. — Никаких замен, отмен. Служба.
Она странно смотрела на него, и ему отчего-то стало стыдно.
— Она все знает, — уныло сказал он. — Правда. Где, как. А я никак не могу. Я летчик...
— Я думаю так, что вам надо брать такси, потом брать цветы, возить цветы домой, а потом летать. Цветы должны встречать женщину, если не встречает мужчина. Нет?
— Ну, да!
— И у вас будет свадьба?
— Если б вы все знали... — Он махнул рукой. — Столько лет!
— Много лет? — недоверчиво улыбнулась она. — Так ждали?
— Почти пятнадцать.
— Как? Вы ждали пятнадцать лет? — теперь растерялась женщина. — Но вы молодой такой?
— Четырнадцать. Только что считал. А я... почему молодой? Почти тридцать.
Она мягко усмехнулась.
— Так сколько я должен за цветы?
Женщина помедлила, внимательно глядя Кучерову в глаза своими глубокими серыми глазами, и сказала:
— Сначала — такси. Потом — подарок. Это подарок вашей невесте. Вашей свадьбе. Потом вы приведете сюда, ко мне, эту счастливую женщину — она будет выбирать цветы. Всегда. А я буду смотреть. Очень редко можно видеть счастливую женщину.
