Она готова была разрыдаться; я встал, чтобы как-то ее успокоить, но она тут же повернулась к двери, словно пересказала вызубренный текст и ждать от нее больше нечего.
Теперь она закроется в папиной комнате, ляжет на папину тахту и будет плакать... Уж это точно!
Несколько минут я смотрел на дверь, за которой скрылась мама, потом тихонько выскользнул из дома. Шел дождь. Задрав голову, я подставил лицо под его холодные струи.
Надо бы предупредить Кати, чтоб не беспокоилась...
■
Фараона заменяла учительница Бодор. Класс с глубочайшим интересом следил, как она спускается с кафедры, подходит к столам, с какой поразительной легкостью несет свое колышущееся рыхлое тело. Сказав несколько затасканных фраз о том, что она, дескать, ждет от нас того-то и того-то, — а ребята только и ждали, чтоб она шевельнулась, потому что тогда она похожа на огромную, сотрясаемую ветром грушу, — Бодор принялась проверять дневники. Многие, как водится, были не подписаны — вот тут-то она свою желчь и выпустила: в классе, мол, царит совершеннейшая распущенность. Это она шпильку в Фараона всадила.
В моем дневнике она сразу же обнаружила, что замечание не подписано. «Андраш Хомлок учинил в школе драку», — прочитала она и воззрилась на меня с немым укором, а я, сжав губы, ждал, что последует дальше.
И вот выстрел грянул.
— Уж если у тебя хватило мужества драться, его должно было хватить и для признания.
Блеск! Звучало просто великолепно! Моя задунайская бабушка в таких случаях говаривала: «Этот тоже нашел вымя между рогами».
Класс загалдел, а Шомфаи, к которому она стояла спиной, изобразил, какой у нее потрясающий зад.
Она не поняла, отчего зашумели массы, и продолжала дознание:
— Почему у тебя не подписан дневник?
— Как вам угодно было отметить, я боялся получить взбучку. Только поэтому!
Класс дружно грохнул.
Она приказала всем замолчать, прекратила расследование, но пригрозила, что через несколько дней снова устроит налет и тогда уж не сдобровать тому, кто и тэдэ и тэпэ.
Без Фараона в школе стало куда скучнее.
■
Утром мы с Кати торопились в школу, а под вечер, когда я вернулся домой, мама со страшной силой наводила на себя красоту. Кати, как водится, была «вне дома» — она шатается гораздо больше, чем я... Изворотливость ее поразительна: наплетет черт знает что и целый день носится за милую душу. А поймаешь ее с поличным, наврет с три короба, что гуляла с Маца или провожала Жужу на тренировку.
Мама уложила волосы. Заколола пучок и сделала легкий начес — любимая папина прическа. Я подошел к двери ванной. Мама старательно поливалась духами; я сказал, что бретелька на комбинации отрывается — пришлось тащить иголку и нитку, и она быстро ее пришила.
— Пожалуйста, сумку, скорее! — Она махнула рукой, давая знать, что уже опаздывает, и... вынула маникюрные ножницы; подпиливая ногти, она бросала на меня короткие таинственные взгляды. Ага, пора, значит, проявлять любопытство. Ну, за этим дело не станет.
— Куда ты собираешься, мама? — спросил я сверхбодрым тоном.
— Никуда!
Все в порядке, все ясно.
— Ты кого-нибудь ждешь? — задал я следующий вопрос.
— Да, жду. Кое-кто должен сегодня прийти, — сказала она таким загадочным тоном, словно начала сказку из «Тысячи и одной ночи». Только сказка эта была донельзя знакома.
Ей хотелось продолжить игру в вопросы-ответы, но я сказал, что уже четверть шестого и лучше мне встретить гостя у дома.
— Ступай, милый, — с чувством сказала она и, когда я уже закрывал входную дверь, крикнула вслед: — Ты рад?
Я сделал вид, что оглох. Если б стал отвечать, то наверняка скартавил бы и сказал: «Я гад». А она бы решила, что я спятил, или завелась бы насчет того, как бессердечна современная молодежь.
■
Выйдя за ворота, я стал в сторонке и издали смотрел на прохожих: на старуху с таксой, на дядю Мики, на элегантных пижонов — из тех, что обычно токуют вокруг Агнеш... Если подойти близко, придется здороваться, а ведь надо хорошенько обдумать, с кем как... Лучше всего, по возможности, избегать приветствий. Не прошло и пяти минут, как на углу показался папа. Неторопливо, широким шагом я двинул ему навстречу. Он не отрывал от меня глаз и, когда мы сошлись, прижал к себе.
— Как живешь? Хорошо? — спросил он.
— Хорошо, — сказал я и почувствовал, что краснею. Он, единственный человек на свете, заметил, что я живу. У меня стали дергаться мышцы под глазами. А у него задергалось все лицо.
— Ты цветов не купил?
— Вот видишь, забыл. Может, купишь?
Я кивнул без особой радости. Мне хотелось присутствовать при их встрече. Хотя понимаю, что третий лишний...
Спускаясь по лестнице, я прыгал через пять ступенек, поднимался же гораздо медленнее. И мое беспокойство было небеспричинным. Уже в прихожей я услышал легкую перепалку.
— ...я просто счастлива, что вся эта грязная история кончилась! — капризно и нервно говорила мама. Ей всегда кажется, что все обстоит именно так, как она желает.
— Нет, дорогая, ничего не кончилось. Я бы сказал, все еще только начинается!.. — Папа говорил своим прежним, назидательным тоном, от которого мама заводится мгновенно.
Она, по всей вероятности, отвернулась, потому что до меня долетело всего несколько слов.
— ...ваши вечные сражения!
Я толкнул дверь. Они оба казались испуганными, у папы даже кровь отлила от щек, и он сделался пепельно-серым, зато из меня вся горечь вмиг испарилась. Я вертел в руках цветы, будто обдумывал, что с ними делать.
Мама, конечно, просияла.
— Это мне? — спросила она, указывая на цветы.
— От папы, — сказал я.
Папа глубоко вздохнул.
А мама разыграла соответствующую роль. Цветы — прелесть, а мы оба так милы и тэдэ и тэпэ.
Потом она окинула папу критическим взглядом.
— Прими ванну, Шандор! — распорядилась она.
Надо признать, рубашка на нем была до невозможности грязная. А я про себя подумал: что же, мне всегда теперь толкать дверь, когда у них начнется баталия?
■
Утром я проснулся последним. За дверью тихо бормотал приемник; я прислушался, надеясь, что ничего не произошло. Вышел из комнаты — тишина.
Я постучал в дверь ванной.
-— Успеешь! — крикнула сестрица.
— А ты пошевеливайся!
Но она уже вышла. С таким веселым и нахальным видом, что мне стало завидно. Вот бы мне быть таким идиотом!
Я хлестнул ее полотенцем по мягкому месту — треск пошел по всему дому. Но она не зевала, молниеносно схватила тапку и, прежде чем я вскочил в ванную, огрела по спине.
Дверь я притворил неплотно и непрерывно прислушивался.
Кати преспокойно одевалась и даже, когда папа и мама прощались, не почувствовала приближения бури. Я уже натянул пуловер.
— Когда ты придешь... приблизительно? — спросила мама так громко, что я вздрогнул.
— Поздно, — ответил отец решительно, но с оттенком досады. Он ждал сцены. Я тоже.
Мама некоторое время молчала.
— Передай привет Кёрнеи, — сказала она вдруг удивительно мягко, но с особым значением.
— Откуда ты знаешь?..
— Ты с таким видом смотрел в пространство...
— Словом, передать или нет?
— Разумеется, передать!
Папа с облегчением засмеялся и сказал, что мамочка ангел. Сила!
— Такой уж я родилась, — сказала мама. — Но ты все же поторопись!
Разговор был исчерпан, они вышли, и папа забыл проститься с нами. А я, подражая гортанному голосу Модуньо, стал орать, чтобы как-то разрядить свое долгое напряжение:
Воляре, о-о, кантаре, о-о-о-о...
— Что ты воешь, как собака? — спросила Кати.
Я не ответил и продолжал орать. Она слушала весьма подозрительно, и тогда я кивнул на приемник.
— Ты что, не слышишь? — Диктор как раз говорил о погоде: ветер южный, слабый, температура днем плюс 25°. — Погодка как по заказу!
— Ну и что? — протянула Кати разочарованно. — Потому ты и бесишься? Я думала, что-то случилось.
Я махнул рукой. Ну и девчонка! Настоящий лапоть-болельщик: мчится на матч, а сам в футболе ни черта не смыслит.
■
На уроке математики дядя Лойзи вызвал меня к доске. Шел я уверенно, да и он подбодрил:
— Что ж, исправим незначительную аварию!
Но «исправить» не удалось. Он дал мне тот злосчастный пример, в котором я однажды увяз и который хотел обсудить с Чабаи, когда неожиданная мамина «самокритика» отбила у меня охоту заняться им.
— Я не знаю, — сказал я, — чему равно 5х2—Зх.
— Не знаешь? Не может быть! Ведь это повторение пройденного!
Я стоял, опустив руки, с самым несчастным видом.
— Что с тобой, Хомлок?
Тут Франк, наш ответственный за успеваемость, заглянул в свою тетрадь и поднял руку.
— Хомлок уже целую неделю не отвечает, господин учитель!
Класс зашумел. Я тоже рассвирепел. Вот подонок! Ему-то какое дело!
