Тут она поверила, положила головку мне на плечо и заплакала. От облегчения, от радости и только. Но от таких ее слез я еще больше Джо возненавидела.
Думается, в следующие ночи у меня в доме была девочка, которая в первый раз после трех месяцев спала спокойно и сладко… Зато я лежала без сна. Слушаю, как Джо рядом храпит, смотрю на него этим внутренним глазом и просто готова повернуться и перегрызть ему горло чертово. Но я уже не бесилась, как когда чуть не пришибла его поленом. Думала о детях, о том, что с ними будет, если меня арестуют за убийство, — тогда-то эти мысли никакой власти над внутренним моим глазом не имели, но попозже, чуть я сказала Селене, чтоб она больше не тревожилась, и сама поостыла, возобладали они. Но я все равно знала, что Селене одного хочется — чтобы все по-прежнему шло, будто ее отец ничего такого не затевал. А этого быть никак не могло. Пусть бы он даже сдержал обещание и пальцем ее больше не тронул, все равно не могло… И хотя Селену я успокаивала, сама-то я не очень верила, что он его сдержит. Рано или поздно люди вроде Джо убеждают себя, что в следующий раз у них все получится: надо только поосторожней, и все будет по-ихнему…
Пока я лежала так в темноте, совсем наконец остывшая, ответ казался очень простым: взять детей и переехать с ними на материк, да поскорее. Спокойной-то я была, но знала, что ненадолго: внутренний глаз не даст. А когда в следующий раз вспыхну, он будет видеть зорче, а Джо будет выглядеть еще безобразнее, и не найдется такой силы на земле, чтоб меня удержать. Ну прямо помешательство какое-то, но у меня рассудка как раз хватало, чтоб понять, какой непоправимый вред будет, если я ему поддамся. Нет, мне нужно убраться с Литл-Толла, пока я совсем не свихнулась. А когда я сделала первый шаг, то и узнала, что означал хитрый огонек у него в глазах. Еще как узнала!
Я выждала, чтоб все на свои места вернулось, а потом утром в пятницу отправилась на одиннадцатичасовом пароме на материк. Дети были в школе, а Джо на синих волнах с Маком Стардиллом и его братом ловушки для лангустов ставил и вернуться должен был только на закате.
Я взяла сберегательные книжки на детей. Мы откладывали деньги им на колледж чуть не с дня их рождения… То есть я — Джо плевать хотел, поступят они в колледж или нет. Чуть разговор об этом заходил — начинала его, конечно, я, а он сидел в своей дерьмовой качалке за «Америкен», — но тут высовывал рожу, чтоб сказать:
— Ну какого черта, Долорес, тебе приспичило посылать их в колледж? Я вот без всякого колледжа прекрасно живу.
Ну, есть вещи, которые не оспоришь. Если Джо считал, будто почитывать газетенку, выковыривать козюль и размазывать их по полозьям качалки — значит жить прекрасно, говорить больше было не о чем. И начинать не стоило. И пусть его. Пока мне удавалось выцарапывать у него взносы, когда он находил выгодную работу, как, например, на строительстве шоссе, мне наплевать было, что он вбил себе в голову, будто во всех колледжах заправляют коммунисты. В ту зиму, когда он на материке дорожными работами занимался, я его заставила положить на их книжки пятьсот долларов, и он визжал, как побитая собачонка. Орал, что я все его дивиденды забрала. Так я ему и поверила, Энди! Если этот подонок не заработал в ту зиму две тысячи, а то и две пятьсот, я хоть сейчас борова поцелую.
«Ну почему, Долорес, тебе всегда надо меня поедом есть?» — спрашивал он меня.
«Если б ты был настоящий мужчина и сам о детях заботился, я б тебе слова поперек не сказала», — отвечала я. Вот так оно всегда было: бэ-бэ-бэ да мэ-мэ-мэ. Мне просто тошно становилось, Энди, но я почти всегда из него выцарапывала то, что детям причиталось, тошнило меня или не тошнило. Ведь кто б еще постарался, чтоб у них будущее было, когда они до него дорастут?
По нынешним временам на книжках этих гроши были — тысячи две у Селены, долларов восемьсот у Джо Младшего, четыреста-пятьсот у Малыша Пита. Но шел-то шестьдесят второй, а тогда это были хорошие деньги. Более чем достаточно, чтоб с острова уехать. Я решила по книжке Малыша Пита наличные получить, а на остальные две взять аккредитивы. Я решила покончить со всем и забрать их в Портленд, найти жилье и хорошую работу. Ни они, ни я к городской жизни не привыкли, ну да люди к чему хочешь привыкают, если деваться некуда. И Портленд тогда был не такой уж большой город, не то что сейчас.
А как устроюсь, начну возвращать деньги, какие придется потратить. Я думала, у меня получится. А нет, так они очень способные были и могли стипендию получить. На крайний случай я бы не постеснялась и заем попросить. Главное было — увезти их поскорей с острова, тогда это казалось куда важнее даже колледжа. Сперва первым займись, как было написано на наклейке, которую Джо к старому трактору прилепил.
Я вот почти три четверти часа про Селену говорила, а ведь от него вред не только ей одной был. Хуже всего ей приходилось, но пакости и для Джо Младшего хватало. В шестьдесят втором ему двенадцать было — для мальчика самый лучший год, но, глядя на него, вы бы так не подумали. Он почти никогда не улыбался, не смеялся, да и неудивительно. Не успеет в комнату войти, как папаша на него набрасывался, точно хорек на цыпленка: рубашку заправь, волосы причеши, не горбись, да когда ж ты вырастешь, ну что все время носом в книжку утыкаешься, будто девчонка, пора из тебя мужчину сделать… А когда за год до того, как я выяснила, что с Селеной происходит, Джо Младший не попал в первую команду своей школы, так послушать его отца, его сняли с олимпийской дорожки за допинг. Добавьте, что он видел, как его папаша липнул к его старшей сестре, и получите Бог знает какое месиво. Иной раз взгляну, как Джо Младший на отца смотрит, и такую ненависть у него на лице увижу — настоящую жгучую ненависть. И за неделю или за две до того, как я со сберегательными книжками на материк поехала, до меня дошло, что на отца у Джо свой внутренний глаз открылся.
Ну и Малыш Пит. Когда ему четыре сровнялось, он за Джо хвостиком ходил — штанишки на поясе поддергивал, как Джо, за нос и за уши дергал тоже на манер Джо. Волос-то у него в носишке, конечно, не было, вот он и притворялся. В первый свой школьный день он вернулся домой, хныча, штанишки сзади все в грязи, а на щеке царапина. Я села рядышком с ним на крыльце, обняла его и спросила, что такое случилось. Он сказал, что чертов жиденок Дикки О’Хара его с ног сбил. Я ему сказала, что «чертов» — это ругань и он не должен таких слов говорить, а потом спросила его, знает ли он, что такое жиденок. Правду сказать, мне любопытно было, что он такое скажет.
— Конечно, знаю, — говорит. — Жиденок — это такой дурак безмозглый, вот как Дикки О’Хара.
Я ему объяснила, что это слово вовсе не то означает, а он спросил: а что? Я ответила, что ему и знать не надо, но чтоб он это слово никогда не говорил, потому что оно плохое. Тут он на меня уставился сердито и нижнюю губу выпятил. Ну вылитый папаша. Селена отца боялась, Джо Младший его ненавидел, но опасалась-то я, пожалуй, больше всего за Малыша Пита, потому что Малыш Пит хотел вырасти во всем на него похожим.
Ну я достала их сберегательные книжки со дна моей шкатулки для драгоценностей (я их там хранила, потому что только она у меня тогда запиралась — ключ я носила на шее на цепочке) и в половине первого вошла в Банк Северного побережья в Джонспорте. Когда подошла моя очередь, я протянула книжки кассирше, сказала, что хочу закрыть все три счета, и объяснила, как прошу выдать мне деньги.
— Одну минуточку, миссис Сент-Джордж, — говорит она и отходит вытащить счета. Компьютеров тогда, конечно, и в помине еще не было, ну и им приходилось самим возиться.
Ну достает она их — все три, мне хорошо видно было, открывает и смотрит. А поперек ее лба морщинка набегает, и тут она говорит что-то другой кассирше. И они обе начинают смотреть, а я стою за барьером, гляжу на них, твержу себе, что причин нервничать никаких нет, а сама нервничаю все больше и больше.
Тут кассирша идет не ко мне, а в каморочку, которую они кабинетом называют. Стены у него стеклянные, и я увидела, что она разговаривает с лысеньким коротышкой в сером костюме, с черным галстуком. Когда она вернулась ко мне, счетов при ней не было — оставила их на столе у лысого.
— Мне кажется, о накоплениях ваших детей вам лучше поговорить с мистером Пийзом, миссис Сент-Джордж, — сказала она и толкает ко мне сберегательные книжки. Ребром ладони, будто они микробами кишат и она может заразиться, если будет долго к ним прикасаться.
— Зачем? — спрашиваю. — Что в них не так? — Про то, что нервничать причин нет, я уж и думать забыла. Сердце у меня колотилось будто бешеное, а во рту пересохло.
— Право, не могу сказать, но если вышло какое-то недоразумение, мистер Пийз тут же в нем разберется, — говорит она, а глаза отводит, ну я и поняла, что сама-то она так не думает.
