Немцы говорили о чем-то очень долго, потом их голоса стали стихать. Подождав немного, Гура выглянул из воронки, предварительно сняв шлемофон, и увидел спины удалявшихся гитлеровцев. Он мог уложить их обоих, но боялся, что выстрелы привлекут внимание других немцев. Затем Степан стал восстанавливать в памяти курс, по которому летел, и составил себе приблизительный маршрут возвращения к своим. Решил идти только ночью. Карты у него не было, но был компас. Когда совсем стемнело, Степан выбрался из воронки и направился на восток по обгорелой, изрытой земле. Слева и справа темнел лес, но Степан боялся углубляться в заросли — там могли оказаться немецкие механизированные части. Шел, часто останавливаясь и прислушиваясь. Несколько раз ложился на землю, но ничего, кроме глухих ударов, не мог разобрать. То ли вдалеке рвались снаряды, то ли где-то бомбили. Все время сверялся по компасу, боясь сбиться с пути. На каждом шагу его могли встретить или окликнуть фашисты. Но в этот раз счастье сопутствовало ему. Внезапно Гура вспомнил, что в полночь должна показаться луна, и его охватила тревога: он будет далеко виден. Ускорил шаг, прислушиваясь к каждому шороху. Лес миновал благополучно и оказался перед глубоким оврагом. Это вселило в него уверенность, что идет он в нужном направлении, так как еще с самолета он заметил этот овраг. За ним уже невдалеке должна начинаться наша освобожденная земля. Гура пополз по-пластунски и хотел опуститься на дно оврага передохнуть, но тут услышал немецкую речь. Гура быстро, но осторожно отполз к темневшему кустарнику и здесь прилег...
— Когда я садился на поле, — продолжал Степан свой рассказ, — то думал, что до линии фронта не более четырех-пяти километров. Значит, сейчас я находился на передней линии немецкой обороны. Тут в воздух стали взлетать ракеты — красные, зеленые, белые. Они прорезывали черное небо, рассыпались яркими вспышками и освещали все вокруг. Я, прижимаясь к земле, стал отползать туда, где было темнее. Вскоре я поднялся во весь рост и пошел прямо по полю, между двумя оврагами. В одном из них стояли немецкие танки. Немцы развели костер и грелись. Вблизи стоял часовой. Он окликнул меня, но я пошел от него к другому оврагу. Впереди что-то зашевелилось. Я крепко сжал рукоятку пистолета и чуть уклонился в сторону. Шел напролом — другого выхода не было. Возможно, это меня и спасло. Ракеты теперь взлетали справа и слева. Значит, я был на линии фронта, на передовой. Овраги разошлись, и я вышел на ровное место, поросшее травой...
Неожиданно почти навстречу Гуре полетели красные вспышки выстрелов. На них ответили немецкие пулеметы, и летчик понял, что находится между двумя огнями — он на нейтральной зоне. Спасение близко, но нужно быть особенно осторожным. Гура снова лег на землю и пополз. Внезапно правая рука потеряла опору, и он покатился куда-то вниз. Степан подумал, что оказался в глубоком овраге, но, ощупав гладкие стены, сообразил, что находится в противотанковом рву. Чей он?
Выбраться никак не удавалось. Тогда, спрятав пистолет в кобуру, Гура принялся ножом вырезать в глинистой стене ступеньки и через час вылез из неожиданной западни. Хотя ночь стояла холодная, ему было жарко, по лицу и спине катился пот. Из-за леса выплывала огромная желтоватая луна, а сзади продолжали взлетать цветными фейерверками фашистские ракеты.
Степан лежал на краю рва и отдыхал. Хотелось закрыть глаза и погрузиться в забытье, но он поборол заманчивую, обволакивающую сонливость и пополз на восток. Жесткая, вспаханная разрывами снарядов и вспоротая пулями земля забивалась в нос, рот, слепила глаз, царапала руки, из-под содранных ногтей сочилась кровь.
Гура часто останавливался и бессильно застывал, приникнув щекой к холодной земле. Но тут же обжигала тревожная мысль: а что если где-то близко немцы? Тогда он вновь стремительно рывками полз вперед. Потом пришло убеждение, что немцев уже рядом нет. Степан поднялся на ноги и, пошатываясь, пошел во весь рост. Не успел сделать и нескольких шагов, как услышал суровый окрик:
— Стой! Кто идет?
«Свои! Русская речь!» Гура от радости не мог произнести ни слова. Рядом с ним выросли две человеческие фигуры с автоматами.
— Свои! Братцы! — воскликнул Степан. В его голосе были такие нотки, что один из автоматчиков уже более дружелюбно спросил:
— Кто такой?
...Я слушал Гуру, моего товарища, моего друга, а сам не сводил глаз с его седины.
Все в полку были обрадованы благополучным возвращением Степана. Но вскоре наша радость была омрачена печальным сообщением: из очередного полета не вернулся летчик Петров, который был инструктором. Как сообщили, его самолет подбили во время воздушного боя, и Петров совершил вынужденную посадку на занятой врагом территории.
Жив ли он? Не попал ли в плен? Сможет ли, как Степан, добраться до своих?
Снова в воздухе
Я получил разрешение подняться в воздух! Что может быть радостнее для летчика!
Наши шестнадцать истребителей, оставшиеся в полку, идут прикрывать штурмовиков, которые должны вылететь на станцию Мокрая, что сейчас находилась в нескольких километрах от фронта. Станция была для отступающих фашистов важнейшим железнодорожным узлом по переброске войск и техники.
Я иду в четверке с Костецким, Колдуновым и Митрофановым. С удовольствием слежу за приборами, за обстановкой и испытываю прилив хорошего, теплого чувства к друзьям. Опять я с ними, опять иду громить врага!
Боевая задача предстояла сложная — это стало ясно еще во время подготовки к полету. Я с товарищами находился в ударной группе, которую возглавлял командир нашей эскадрильи капитан Егоров. Одна пара истребителей шла выше нас, а шестерка первой эскадрильи — в группе непосредственного прикрытия. Эта «вертикальная этажерка» (эшелонированное построение) говорила о том, что мы воевали все лучше, применяли новые способы ведения боя, более прочно захватывали господство в воздухе. Приближался час расплаты. Горе тебе будет, гитлеровская банда, когда придется держать ответ за все твои злодеяния! На память пришли строчки из где-то прочитанного стихотворения:
Родина! Кровью фашистов вымой
Глаза Европы, ослепшей от слез!..
Да, мы, советские люди, бьемся не только за свободу и независимость нашей Родины, но и за свободу всего человечества...
К станции подошли на большой скорости со снижением, несмотря на густой огонь фашистской зенитной артиллерии. Он был настолько мощным, что моментами нам казалось, будто воздух состоит из сплошных разрывов.
Проскочив огневой заслон, наши штурмовики перестроились для атаки. В это время справа показались «мессершмитты». «Проспали, господа», — усмехнулся я. По строю фашистов было видно, что они только взлетели и не успели набрать достаточной высоты и занять боевого порядка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
