«Что это они делают?» — подумал Санька и тут же услышал крик.
Очевидно, женщина увидела их и стала кричать. Слов нельзя было разобрать, но кричала она так страшно, таким неестественным, рвущимся голосом, что Саньке захотелось заткнуть уши. Он еще ничего не понимал.
Вдруг он узнал парней. Это были братья Костенки — известные в городе хулиганы. Парни обернулись к ним и гогоча замахали руками: «Плывите, мол, мимо».
— Не смотри, Санька. Эта картинка не для тебя, — сказал Сергей Иваныч. Голос у него был какой-то странный — насмешливый и, как показалось Саньке, злорадный. Санька недоуменно пожал плечами.
Потом он увидел, как парни втащили женщину в лодку. Она была тоненькая и совсем голая и все время кричала.
Один из братьев стоял к ним спиной. Под загорелой кожей, как юркие мыши, перекатывались мускулы.
Парни положили женщину на скамейку, один сел ей на запрокинутые за голову руки, а другой грубо схватил за грудь и навалился на нее.
И тут Санька все понял. Он в ужасе обернулся к Сергею Иванычу, но увидел совсем незнакомое лицо — перекошенное, с жесткими, безжалостными глазами.
— Дядя Сережа, что ж они делают, гады?! — закричал Санька и схватил его за руку.
Сергей Иваныч медленно перевел взгляд на Санькино лицо, нахмурился и хрипло сказал:
— Плюнь. Не захотела бы, не полезла в лодку. Все они, бабы, такие.
Санька отшатнулся от него. Ошалело заметался по лодке, натыкаясь на весла, на скамейки.
Сергей Иваныч остановился, раздумывая, оглянулся, но потом снова сжал зубы, и лодка короткими резкими толчками пошла вперед.
И тогда Санька сиганул за борт.
Уже вскочив, он оглянулся, увидел широко раскрытые запавшие глаза Сергея Иваныча, и где-то в далеком закоулке Санькиного мозга прошмыгнула мысль о том, что уж его-то, Саньку, Сергей Иваныч не бросит, его-то он вызволит, спасет, теперь ему придется повернуть назад, придется забыть все свои обиды на женщин и повернуть.
И Санька сиганул за борт, потому что иначе той девушке у этих гадов Костенков была бы погибель!
Плавал Санька хорошо, а тут его еще подгоняли гнев, и страх, и жалость.
Сергей Иваныч нагнал его, когда Санька был уже совсем рядом с лодкой братьев. Костенки стояли, держа в руках по веслу, волосатые, загорелые, мордастые, с такими свирепыми рожами, что глядеть было страшно. У старшего дергался глаз.
Девушка с лицом, белым от ужаса, судорожными, резкими движениями натягивала платье. Оно прилипало к мокрому телу, сопротивлялось.
— Тебе что, падло, жить надоело? — прошипел старший Костенко. — Ты шо к людям суешься, когда они отдыхают? И тебя и щенка твоего счас утопим, рыб кормить пустим. А ну пошел, трах-тара-рах...
— Саня, забирайся в лодку, — тихо сказал Сергей Иваныч.
Голос у него был спокойный. И только Санька, который знал его хорошо, мог уловить в этом голосе напряжение.
— Я после, Сергей Ваныч... Я после нее, — пробормотал Санька и отплыл подальше.
Лицо у Сергея Иваныча окаменело, нос еще больше выдался вперед.
Двумя короткими гребками он подогнал лодку к Костенкам.
Старший поднял весло и обрушил его на Сергея Иваныча. В последний миг тот неуловимым движением отклонился назад, весло грохнуло о борт «Веги» и переломилось. Старший Костенко по инерции наклонился вперед и тут же, получив страшный удар широченной ладонью по затылку, с глухим стуком ткнулся лицом в дно и затих.
Младший тоже попытался замахнуться веслом, но под взглядом Сергея Иваныча опустил его и вдруг заканючил жалобным голосом:
— Чего лезешь-то, чего лезешь! Погулять нельзя, да? Со своей девкой нельзя, да?
Сергей Иваныч ничего не ответил, он взглянул на девушку и брезгливо осведомился:
— Вы остаетесь?
Девушка рванулась вперед. Наступив ногой на старшего Костенку, перепрыгнула в «Вегу» и села на дно у самой кормы. Она сжалась в комочек и закрыла глаза.
Залез и Санька.
— Спасибо вам, спасибо, — заговорила вдруг девушка. Она вся тряслась, и слова были невнятные, глухие. — Я не знала... на пляже... подошли. Я думала, обычные ребята, славные... покатаемся... и вдруг, о-о... Спасибо, спасибо вам!
Она наконец заплакала.
— Меня благодарить не надо. Это вы его благодарите, — сказал Сергей Иваныч и отвернулся.
Девушка вцепилась в Саньку, обняла его, прижалась мокрым, горячим лицом к шее и все плакала и дрожала, и что-то шептала, шептала совсем непонятные слова.
Саньке было щекотно от горячих мягких губ ее и приятна, и почему-то очень грустно.
А Сергей Иваныч, опустив голову, греб и греб — равномерно и сильно, как машина. Он иногда взглядывал на Саньку и мотал головой, мыча, будто от боли.
Туча, как грязная рваная тряпка, закрыла солнце, и сразу же пошел дождь — крупный, частый и безжалостный.
Острые барашки стали захлестывать левый борт, лодка двигалась тяжело, рывками.
Мокрая тельняшка облепила сутулые плечи Сергея Иваныча, волосы острыми косицами закрыли глаза. Санька украдкой из-под руки взглянул на него, и ему показалось, что вместо Сергея Иваныча в лодке сидит большая печальная птица — совсем больная птица. И дождь, как слезы, течет по худому носатому лицу.
Лодка вошла в большое грязно-желтое пятно, расползающееся у устья речки. Воды в реке заметно прибавилось, она вздулась и с ревом рвалась в море.
Очень медленно подошли к мосткам.
Девушка вскочила, обхватила Санькино лицо горячими узкими руками, стала часто-часто целовать его.
Потом обернулась к Сергею Иванычу, но тот нахмурился и отвернулся.
Тогда она молча выпрыгнула на мостки и, не оглядываясь, бросилась бежать — тоненькая, в узком, облепившем тело, синем платье.
Санька уцепился за крайнюю доску и тоже выпрыгнул из лодки. Он постоял немного, как бы раздумывая, и пошел прочь.
— Санька! А рыба?
Санька остановился с опущенной головой и тихо сказал:
— Возьмите себе, Сергей Иваныч.
— Саня, а твои снасти? Или ты зайдешь за ними потом? — Голос Сергея Иваныча оживился надеждой.
Санька поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза.
— Нет, — сказал он, — я возьму сейчас.
Сергей Иваныч зябко поежился. Он стоял мокрый, растерянный и совсем несильный. И смотрел, как удаляется маленькая твердая спина, и тонкая шея с ручейком белых волос в ложбинке, и торопливые ноги с царапиной под правой коленкой.
ГЛАВА VI
Балашову и Филимонову повесили на шею новую, неожиданную заботу — прислали студентов-практикантов. Сама по себе забота была бы плевая, будь это обычные практиканты — наши ребята или девчонки.
Так нет же! Балашову как молодому специалисту, не забывшему еще свои студенческие годы, направили иностранцев — монгола по имени Циндаеш, немца Гернота Арнхольда и румына Петрю Георгеску.
Ребята были как ребята, окончили третий курс, перешли на четвертый.
Это была их производственная практика.
Назначили студентов на никому не понятную, неопределенную должность — дублер мастера.
Балашов представления не имел, куда их девать. Он попытался посоветоваться с главным, но тот, видимо, и сам не знал, не ведал, что с ними делать, и потому от разговора увильнул.
Сказал:
— Сам решай, не маленький. Мне некогда.
— Некогда ему! Ишь, хитрец старый, — пробормотал Санька и задумался.
Рабочими в траншею ребят не пошлешь — дублеры все-таки, а водить за собой хвостом — тоже радости мало. Что они должны дублировать, было непонятно.
Но с другой стороны, зная Зинкин и кое-кого из работяг язычок и характер, он откровенно побаивался.
Зинка в ответ на робкие Санькины просьбы стать на время светской дамой разобиделась:
— Тю! Нужны мне те хлюпики, плевать я на них хотела! Может, их за ручку водить?!
И отошла обиженная. А Балашов, смущенно оглянувшись, увидел, как Гернот усмехнулся и что-то сказал двум своим приятелям. Видно, все слышал.
Тогда Санька разозлился и заявил практикантам, что возиться с ними у него времени нет и, если они хотят чему-нибудь научиться, пусть раскрывают пошире глаза и уши, — секретов никаких не имеется, а на любой вопрос ответит он или Филимонов.
— Но, — добавил Балашов на всякий случай строгим начальничьим голосом, — вольнослушателями вы себя не считайте. На работу к восьми, с работы в четыре. И если мне понадобится использовать вас для дела, использую тут же. Для любого дела! Понятно?
— Понятно, понятно, — закивали практиканты и переглянулись.
Их, наверное, удивила неожиданная Санькина суровость. А его она тоже удивила — это он от смущения заговорил такими словами.
Ребята оказались славными и очень разными.
Серьезнее всех был немец Гернот Арнхольд. Он самым дотошным образом влезал во все мелочи, поминутно приставал с вопросами к Филимонову, к рабочим — трубоукладчикам, штукатурам, слесарям, сварщикам — и все записывал, записывал в толстенную квадратную тетрадь.
Больше всего интересовали немца дела чисто практические, профессиональные хитрости и секреты, о которых не узнаешь ни в одном учебнике, которые приходят вместе с мозолями, с натруженной спиной, с узловатыми венами на руках.
