— Не удивляйся, — сказала мне Джули. — Том хочет снова стать маленьким.
Она опустила подбородок ему на макушку и начала покачиваться взад и вперед.
— Он сегодня был нехорошим мальчиком, — продолжала она, обращаясь скорее к нему, чем ко мне, — так что мы с ним хорошенько поговорили и решили, как будем дальше жить.
Том прикрыл глаза. Я подошел к столу, где стояла сковородка, и взял оттуда кусок холодного мяса. Джули укачивала Тома и что-то напевала про себя.
Том заснул. Я хотел поговорить с Джули о Дереке, но она встала и понесла Тома наверх. Здесь она открыла ногой дверь своей спальни. Я увидел, что она принесла из подвала старую детскую кроватку и поставила ее у своей постели. Кроватка была уже собрана, передняя стенка опушена. Странно и неприятно было видеть ее так близко от кровати Джули.
— Почему ты не поставила ее у него в комнате? — спросил я, указав на кроватку.
Джули, повернувшись ко мне спиной, укладывала Тома в кроватку. Она усадила его, чтобы расстегнуть рубашку, и он открыл глаза.
— Потому что ему так захотелось — правда, маленький?
Том кивнул и забрался под одеяло. Джули подошла к окну, чтобы задернуть занавески. В полутьме я приблизился к кроватке и встал возле нее. Джули отстранила меня, поцеловала Тома в лоб и аккуратно подняла переднюю стенку кроватки. Том, кажется, сразу заснул.
— Вот хороший мальчик, — прошептала Джули и, взяв меня за руку, вывела из комнаты.
9
Вскоре после того, как Сью прочла мне отрывки из дневника, я начал замечать, что от рук у меня исходит неприятный запах. Сладкий, гниловатый, он напоминал о выброшенном мясе. Шел он, кажется, от ладоней, даже скорее от пальцев — даже не столько от пальцев, сколько от углублений между ними. Я перестал онанировать. Больше не хотелось. После того как вымыл руки, они пахли только мылом, но стоило отвернуться и быстро провести рукой перед носом — и вместе с запахом мыла моих ноздрей касалась все та же гнилая вонь. Я начал подолгу принимать ванны днем, подолгу бездумно лежа в воде, пока она не остывала. Постриг ногти, вымыл голову, сменил одежду. Но через полчаса после ванны запах возвращался — слабый, почти неразличимый, словно воспоминание о запахе. Джули и Сью посмеивались над моим внезапным стремлением к чистоте: должно быть, говорили они, я тайно завел себе подружку. Однако Джули стала со мной ласковее. Она купила мне в комиссионном две рубашки, почти новые и как раз на меня. Однажды, столкнувшись где-то с Томом, я провел пальцами у него под носом и спросил, чем пахнет.
— Как будто рыбой! — громко ответил он своим новым, младенческим писклявым голоском.
Я отыскал медицинскую энциклопедию и прочел главу о раке. Может быть, думал я, из-за какой-то болезни я гнию изнутри? Я подолгу смотрелся в зеркало и дышал в сложенные чашечкой ладони. Однажды вечером наконец пошел проливной дождь. От кого-то я слышал, что дождевая вода — самая чистая на свете, так что снял рубашку, ботинки и носки, выбежал в сад, забрался на каменную горку и встал там, раскинув руки и подставив тело дождю. Сью вышла на порог кухонной двери и, перекрикивая шум дождя, спросила, что это я делаю. Потом позвала Джули. Обе они звали меня и смеялись, но я повернулся к ним спиной.
За ужином мы поспорили. Я говорил, что дождь пошел в первый раз со дня маминой смерти, а Джули и Сью — что нет, он был уже несколько раз. Я спросил, когда именно, и они ответили, что не помнят. Сью сказала: она точно знает, что выходила на улицу с зонтиком, потому что сейчас зонтик лежит у нее в комнате, а Джули: она помнит, что однажды, когда ехала в машине с Дереком, слышала шелест дворников по стеклу. Я сказал, что это ничего не доказывает. Они начали злиться — и чем сильнее злились, тем я становился спокойнее и непреклоннее. Джули потребовала от меня доказать, что дождя не было, на это я ответил: я не обязан ничего доказывать. Они говорят, что дождь был, так пусть доказывают они. Сестры умолкли, сердито фыркая. Когда я попросил Сью передать сахарницу, она сделала вид, что не слышит. Я встал, обошел вокруг стола, и в тот же миг она схватила сахарницу и поставила ее туда, где я сидел. Я уже занес руку, чтобы дать ей хороший подзатыльник, но в этот момент Джули закричала: «Не смей!» — так громко, что от неожиданности я промахнулся. Рука моя пронеслась у нее над головой — и я тут же ощутил знакомый запах. «Сейчас скажут, что я пукнул», — подумал я. Но Джули и Сью, словно решив не обращать на меня внимания, начали какой-то разговор между собой. Я сел, сунув руки себе под зад, и подмигнул Тому.
Том смотрел на меня, приоткрыв рот, полный недожеванной еды. Он сидел рядом с Джули. Пока мы спорили о дожде, он размазал еду по лицу и теперь ждал, пока Джули сделает ему замечание, вытрет лицо нагрудником, повязанным вокруг шеи, и велит выйти из-за стола. Тогда он сможет забраться под стол и усесться около наших ног.
Обычно после еды он срывал с себя нагрудник и убегал на улицу играть со своими друзьями. Там он не был младенцем — в младенца Том превращался лишь дома, с Джули. Из него получился на редкость тихий и послушный грудничок. Он не плакал, не капризничал, во всем подчинялся Джули. Когда она ласкала его и баюкала, глаза его расширялись, взгляд устремлялся куда-то в пространство, рот приоткрывался: он как будто погружался в себя. Однажды вечером, когда Джули взяла Тома на руки, чтобы нести наверх, я сказал:
— Настоящие младенцы вопят и брыкаются, когда их укладывают спать.
Том взглянул на меня через плечо Джули: взгляд его сфокусировался, губы сжались.
— Не всегда, — ответил он. — Совсем не всегда.
Я не нашел что ответить, а он безропотно позволил унести себя прочь.
Джули с младенцем-Томом меня завораживали. Я не мог оторвать от них взгляд, наблюдая за ними с изумлением и тайным восторгом. Джули, кажется, нравилось иметь зрителя: она не раз шутила на эту тему.
— Ты так серьезно смотришь, — сказала она однажды, — словно на похоронах!
Том хотел, чтобы Джули принадлежала только ему. На второй вечер я снова пошел за ними в спальню и стоял в дверях, пока Джули раздевала Тома. Он сидел спиной ко мне. Джули попросила меня дать ей пижаму Тома. Заметив, что я здесь, Том повернулся в кроватке и завопил:
— Уходи! Уходи!
Джули рассмеялась и взъерошила ему волосы.
— Ну что мне с вами двоими делать? — сказала она.
Я вышел из комнаты, прислонился к стене в коридоре и стал слушать, как Джули читает Тому сказку. Наконец она вышла и, похоже, совсем не удивилась, увидев меня здесь. Мы зашли ко мне в комнату и сели на кровать. Свет не включали. Откашлявшись, я сказал:
— Может быть, не стоит позволять Тому постоянно играть в младенца? Что, если он потом не сможет выйти из этой игры?
Джули долго молчала. В темноте я не видел ее лица, но чувствовал, что она улыбается. Вот она положила руку мне на колено и сказала:
— Кажется, кто-то ревнует!
Мы оба рассмеялись. Потом я откинулся на кровать и, осмелев, осторожно дотронулся кончиками пальцев до ее затылка. Она вздрогнула и сильнее сжала мне колено.
— Ты часто думаешь о маме? — спросила она вдруг.
— Часто, — прошептал я. — А ты?
— Конечно.
Больше сказать было нечего, но мне хотелось продолжать разговор.
— Как ты думаешь, мы правильно сделали?
Джули убрана руку и молчала так долго, что я подумал: наверное, она забыла о вопросе. Я коснулся ее спины, и она немедленно ответила:
— Тогда все казалось простым и ясным, а теперь… не знаю. Может быть, и неправильно.
— Теперь-то уж ничего нельзя сделать, — ответил я и замолчал, ожидая возражений. И еще того, что она снова положит руку мне на колено. Я провел указательным пальцем по ее спине, гадая, почему между нами все так изменилось. Неужели оттого, что я начал принимать ванну?
Наконец она сказала:
— Да, наверное, теперь уже ничего не сделаешь, — и сложила руки на груди, показывая, что разговор окончен. Она снова перестала мне доверять, снова ждала нападения.
— Ты впустила Дерека в подвал! — не выдержав, сказал я.
Теперь обратной дороги не было. Джули встала, включила свет и остановилась у дверей. Сердито дернула головой, откидывая со лба прядь волос. Я сел на кровати и положил руку себе на колено — туда, где только что лежала ее рука.
— Он тебе это рассказал, когда вы играли… в бильярд?
— Я не играл, я только смотрел.
— Он нашел ключ и сам туда спустился, — объяснила Джули.
— Могла бы его остановить!
Джули покачала головой. В голосе ее послышались непривычные умоляющие нотки:
— Он сам туда вошел. И ничего там не увидел — да и не мог увидеть.
— Ты страшно разозлилась, и он теперь хочет знать почему, — сказал я.
В первый раз я одержал верх над ней в споре. Я принялся выстукивать ладонями по коленям какой-то ритм, и снова в ноздри мне ударил сладкий гнилой запах.
