Теперь, достаточно экипированный для встречи с клерком, которого мог бы удивить постоялец без багажа, Вэнс вошел в «Метрополь» и попросил номер, сунув портье банкноту в пятьдесят евро, поскольку приехал без предупреждения. В фойе Вэнс купил номер «Иль Джорно», и коридорный проводил его в номер. Комната располагалась на третьем этаже, окна выходили на озеро и потрясающе крутые холмистые склоны, поросшие лесом, а также на манящие заснеженные альпийские вершины, что блестели вдалеке. Зрелище, как обычно, заворожило Вэнса; возможно, поэтому сюда тянет богатых и знаменитых людей. На западе солнце начало опускаться за горы. От них налево медленно ползли густые оливково-черные тени, погружая эту часть пейзажа во мрак, но янтарный свет окрасил в теплые тона другую часть склонов, отчего здания и виллы засияли золотом.
Но сегодня эта красота не успокаивала Вэнса — она внушала лишь страх и печаль. Страх за жизнь; страх оттого, что он сделал ошибку, приехав сюда, а не отправился в отделение миланской полиции. И почему он выбрал именно это место? Последний раз он приезжал на Комо с Пэтти.
Как долго у человека болит душа? — размышлял Вэнс, отвернувшись от окна и распаковывая чемодан, который собрал лишь несколько минут назад. Сколько времени будет больно, прежде чем сердечная рана затянется? Тогда они с Пэтти катались под луной на старомодном водном такси; Вэнс вспомнил, как она прижималась к нему, а он согревал ее в объятиях, и она говорила, что любит его. Вэнс вспомнил, какое сонное лицо у нее бывало по утрам, когда она не хмурилась, а волосы, которые сами ложились очень красиво, блестели в первых лучах дня.
Механически раскладывая туалетные принадлежности в ванной и аккуратно засовывая в комод свернутую одежду, он вспомнил и шкафы, опустевшие после ухода Пэтти. Одинокие проволочные плечики, на которых когда-то висела ее одежда. Остались только воспоминания о любви. Вэнс медленно покачал головой и оделся к ужину.
Внизу, в официальном обеденном зале почти никого не было; всего половина восьмого, и желающие поужинать только начали собираться. Хозяин заведения посадил Вэнса за хорошо освещенный стол у окна, из которого через легкие занавески виднелось озеро. Ресторан в «Метрополе» считался одним из лучших в Комо, пусть и дорогим.
Но в этот вечер вино было на вкус как вода, ветчина казалась картонной. Тортеллини оставляли на языке ощущение комковатого пластилина, телятины как будто не было вовсе. Еда приготовлена отлично; Вэнс понимал это умом. Но сейчас все потеряло значение, кроме мысли, как уничтожить эту боль в груди, чем заполнить ту пустоту, что могла засосать всю его жизнь. Эриксон равнодушно глотал пищу и пил вино, а потом угрюмо вернулся в номер. Спал он неспокойно, ему снилось, что Пэтти пытается его пристрелить.
Утром ему стало лучше. Ночной сон, как обычно, разогнал депрессию, и Вэнс легкими шагами вышел в раннее солнечное утро. Небольшая обеденная площадка ресторана «Метрополя» состояла из дюжины стеклянных столиков на чугунных ножках под зонтами — они размещались перед отелем в прямоугольнике, огражденном кустарником по плечо, который рос в бетонных клумбах. Вэнс сел в углу лицом к озеру и стал изучать меню.
Обычно, путешествуя, он предпочитал проводить время среди местных, но этим утром Вэнс был рад, что остановился в отеле, способном удовлетворить аппетит человека, которому на завтрак требовалось больше, чем булочка с джемом. Он заказал три среднеподжаренных яйца, булочку с сосиской и американский кофе, а потом откинулся на спинку, чтобы успокоить громкое урчание в животе. Кофе принесли в серебряном кофейнике. Вэнс налил чашечку и развернул «Иль Джорно», которую подали вместе с завтраком.
Он бегло просмотрел заголовки в поисках новостей о перестрелке, но ничего не обнаружил. Прочел о демонстрации против итальянского сотрудничества с вооруженными силами США на Среднем востоке; об очередном премьер-министре после очередного парламентского кризиса и выхода в отставку еще четырех итальянских членов правительства, поскольку выяснилось, что они — члены тайного общества; репортаж о созыве духовенства ради осмотра Туринской плащаницы, где в очередной раз выражалась почти полная уверенность в том, что она принадлежала Иисусу Христу; сообщение о том, что дешевый китайский импорт выталкивает с рынка местное шелковое производство и дизайнеров.
С озера подул легкий ветер и стал перелистывать газету. Вэнс подождал, когда он утихнет, затем сам перевернул несколько страниц. Вверху на четвертой полосе ему в глаза бросился заголовок: При атаке террористов в Милане погибло четверо.
Вэнс перегнул газету и прочел:
Среди четверых погибших во время перестрелки на северо-востоке Милана, которая произошла в понедельник после обеда, — член итальянской правительственной антитеррористической организации и отлученный от церкви монах…
Вэнс увидел список погибших: водитель такси, у которого были жена и четверо детей; случайный свидетель, ученик высшей школы, всего шестнадцать лет; вооруженный мужчина крупного телосложения, работавший в государственной охранной структуре; и священник. Священник!
Полицейские следователи сообщили, что монах-расстрига был освобожден от церковной службы и отлучен от церкви за участие в акции протеста. Во время нее он завел толпу демонстрантов в церковь Эмполи, и они принялись уничтожать статуи, иконы и другую священную символику. По заявлению полиции, у этого человека, который, по всей видимости, и напал на такси, других судимостей не было.
Это уже не просто странно, подумал Вэнс, дочитав статью. О нем самом ни слова — к облегчению и недоумению — и никаких комментариев от антитеррористической организации о том, почему там оказался телохранитель.
Успокоившись, Вэнс заметил, что к нему вернулся аппетит. День прояснялся. Он снова прочел заметку, чтобы убедиться, что ничего не пропустил. Вэнс уже собирался отложить газету, когда его внимание привлекло еще одно небольшое сообщение: В «Хилтоне» от взрыва бомбы погибла горничная.
У Вэнса снова скрутило в животе. Он читал, и напряжение возрастало.
Мисс Анна Сандро сорока семи лет, горничная миланского отеля «Хилтон», погибла в понедельник вечером от бомбы, которая взорвалась, когда женщина открыла дверь номера, чтобы поменять полотенца. Полиция Милана сообщает, что бомба была соединена проводом с дверной ручкой, и, скорее всего, предназначалась для постояльца номера. Полиция Милана отказалась назвать имя этого человека, но сообщила, что это работник американской нефтяной компании, приехавший в Италию на конференцию.
— Черт! — тихо буркнул Вэнс. Ему вдруг стало страшно так, как никогда раньше не было. Страшнее, чем в Ираке, страшнее, чем… сердце бешено колотилось, пока Эриксон пытался вспомнить, знакомо ли ему такое чувство абсолютного ужаса. Кто-то — и он никак не мог выяснить, кто — хотел его убить, но вместо него погибли невинные люди. Они умерли из-за того, что оказались рядом в неподходящее время. Потом Вэнс вспомнил смерти в Вене и Страсбурге, исчезновение Тоси, жестокое убийство Мартини. Он поморщился и обхватил голову руками. Смерть косила широко и, похоже, намеревалась срезать и его. Эриксон покачал головой и поднялся; решение принято.
Он должен разобраться, что произошло с Мартини, и он в долгу перед теми жителями Милана, которые оказались рядом, когда за ним приходила смерть. Вэнс понимал, что ответ кроется в дневнике де Беатиса. Полиция подняла бы его на смех. Кто поверит, что дневник, которому пятьсот лет, может стать причиной стольких смертей? Он сам бы рассмеялся, если бы уже не погибло столько народу. Вэнс мог бы посмеяться над подобной мыслью, но при виде трупов он смеяться не мог.
— Чего вы пытаетесь добиться? — кричал Эллиотт Кимболл; в висках у него стучала кровь. — Вы хотите сорвать дело? Разрушить все, ради чего мы так долго старались? — Он метался по терракотовому полу, дыша тяжело, со свистом, как перегретый котел, извергающий пар. — Черт побери, как вы можете просто так сидеть? — Кимболл возвышался над простеньким столом и смотрел в упор на сидящего за ним мужчину. В промежутках между тяжелыми вдохами и выдохами Кимболла было слышно, как мягко плещутся волны между опорными столбами.
Брат Грегори снисходительно смотрел вверх на Эллиотта Кимболла, изо всех сил старающегося не дать выхода ярости. Высокий блондин сжимал и разжимал кулаки, мышцы его лица напрягались и подергивались.
— Конечно, нет, — вымолвил брат Грегори настолько тихо, что его собеседнику пришлось затаить дыхание, чтобы расслышать. — Вы забываете, что мы шли к этому больше половины тысячелетия, а ваша организация — меньше века.
