Вдруг Саша остановился как вкопанный. Крепко зажмурил глаза, сжал кулаки...
- Что с вами? - встревожился Лозович. - Вам плохо? Пойдемте тогда в машину... А то попадет мне тогда от вашей Веры, если вам тут из-за меня плохо станет?
- Мне..., - пробормотал Саша. - Нет, нет, мне не плохо... Я нормально себя чувствую, мне просто страшно... Я не знаю, от чего, только очень страшно... Я боюсь всех людей, идущих навстречу, мне кажется, они желают мне зла... Почему у них такие злые, ожесточенные лица, почему они не радуются жизни, как я? Что с ними происходит?
- Да нормальные у них лица, - сказал Лозович. - Обычные серые лица обитателей Подмосковья. Не злые, а усталые, озабоченные... Чему им радоваться? Сами вокруг поглядите, есть тут чему радоваться? Мрак один...
- Да, да, да, - вдруг громко закричал Саша. - Мрак, мрак один... Темнота и мрак! И боль, жуткая боль... Меня ударили по голове, и мне было очень больно... А потом ещё били, били, постоянно били. За все - за то, что хочу есть, за то, что не так посмотрел, не то сказал... За то, что не знаю, как меня зовут, как моя фамилия... Все били, и бомжи, такие же, как я, и милиционеры, и обычные граждане... Я несколько лет так прожил, Владимир Игоревич... Из меня выбили все человеческое... Я постоянно хотел есть, мне было страшно холодно, я был всегда болен, у меня болели сердце, голова, живот, руки, ноги, происходили страшные рези в желудке от недоедания, от того, что я жрал всякую гниль... И постоянно били... Так я жил, пока меня не подобрала около своего дома Вера Петровна, святая женщина... - Он хлопал длинными ресницами, и из его небесно-голубых глаз по бледным щекам текли слезы. - Мне так с ней хорошо... Я наслаждаюсь каждой минутой общения с ней... А сегодня я убежал с вами из дома... Она заботится обо мне, она лечит меня, одевает меня...
- Вы же сами выразили желание, - возразил было оторопевший от этого пронзительного излияния души Лозович.
- Я сам, сам захотел помочь вам... Да, эту газету держала в руках злая женщина... От неё пахнет злом... Может быть, конечно, она и не злая, эта женщина, - вдруг поправил себя он, глядя в землю, - но сейчас она желает зла... Смерти желает... По крайней мере, желала в тот момент, когда держала в руках газету и тыкала в неё булавкой или иголкой..., - уточнил он, находясь в жутком нервном возбуждении.
- Чьей смерти? - никак не мог войти в его образ мысли Лозович.
- Смерти Бориса... А я не хочу, чтобы Борис умирал... Он молодой, он должен жить... Он мой сын... Сынок он мой, понимаете вы, Владимир Игоревич?!!
На сей раз он закричал настолько громко, что прохожие стали оборачиваться на них. А с правой стороны перрона к ним направился долговязый дежурный милиционер.
- Что тут происходит? - спросил он, хмуря жиденькие бровки.
- Не беспокойтесь, сержант, - взял его за руку повыше локтя Лозович. - Производится следственный эксперимент. Я полковник в отставке Лозович, в настоящее время предприниматель, директор ресторана. Помогаю своему находящемуся в больнице другу, частному детективу Савельеву вести дело о похищении людей. Этот человек болен...
- Документы ваши и его, - мрачно пробасил сержант.
Лозович протянул ему свои документы. Тот ознакомился.
- Теперь его...
- Нет у него документов, - яростно зашептал Лозович. - Он больной человек, я провожу...
- Пройдемте тогда со мной. Вы не сотрудник органов, у вас обычный российский паспорт, у него вообще ничего нет... А ну-ка, гражданин... сделал он шаг по направлению к Саше. И тут произошло то, чего Лозович никак не мог предполагать. При приближении милиционера Саша резко дернулся, словно ужаленный змеей и бросился бежать по перрону. Сержант припустился за ним. Лозович следом... Как раз в это время к перрону подошла электричка, следующая в сторону Москвы.
- Стой! Стой! - кричал сержант, почти уже догоняя на своих здоровенных ногах несчастного Сашу.
- Не надо!!! - кричал тот. - Не трогайте меня! Владимир Игоревич, помогите же...
Сержант уже хватал за рукав куртки Сашу, как Лозович ловким приемом сбил долговязого сержанта с ног. Тот мгновенно вскочил и вытащил из кармана пистолет. В это же самое время Саша нырнул в уже закрывающиеся двери электрички, и они захлопнулись. А Лозович с разворота выбил ногой пистолет из рук сержанта и закричал изо всех сил:
- Стоп-кран! Кто-нибудь, в электричке, рваните стоп-кран!
Но его уже никто не слышал. Электричка умчалась вдаль.
- Придурок, - процедил Лозович. - Придурок ты и дебил, будь ты проклят. - Он подобрал с земли пистолет и сунул его сержанту. - На, подавись, веди в отделение... Вылетишь с работы, я тебе это гарантирую...
- Это мы ещё поглядим, - отвечал сержант. - Сам сядешь за нападение при исполнении... А я делал то, что мне положено...
- Тебе положено старух с пучками зелени задерживать около станции и деньги с них вымогать, - рассвирепел Лозович. - А я точно сяду, и причем сяду за то, что тебя сейчас прикончу без всякого оружия... Попробуй только своей клешней до меня дотронуться... Забирай свою пушку и пошли... В МУР надо срочно звонить, мы с ними параллельно действуем, тут серьезное преступление совершено... А ты ходишь тут по перрону как маятник, вместо того, чтобы дело делать... А преступнику прикончить тебя дело совершенно плевое, это уж я тебе точно говорю. Подожди, дай-ка я позвоню со своего сотового, время нельзя тратить...
Он сунул было руку в карман дубленки за телефоном, но сержант крикнул, направив на него пистолет:
- Руки! Стрелять буду!
Тем не менее, из чувства осторожности решил воздержаться от каких-либо более решительных действий. Этот пожилой седой человек с огромным шрамом через половину лица действительно вызывал уважение и опасение... Он, держа пистолет наперевес, повел Лозовича к зданию вокзала.
"Что он может натворить в таком состоянии...", - с ужасом думал Лозович. - "Одних хотел спасти, и тех не нашел, и этого потерял..."
Из здания станции позвонили в МУР майору Молодцову, сержант удостоверился в том, что Лозович приличный и уважаемый человек и помогает правоохранительным органам, и отпустил его, мрачным голосом пробормотав нечто среднее между извинением и угрозой.
Владимир Игоревич, не зная, что ему делать, постоял в раздумье на перроне и вдруг увидел, что на его счастье почти сразу за предыдущей подходит следующая электричка. Он бросился к электричке и сел в первый вагон. А вдруг на какой-нибудь станции он обнаружит несчастного Сашу? Хотя он прекрасно понимал, что надежда на это крайне мала...
... А тем временем Саша трясся в предыдущей электричке в том же направлении... Состояние его было ужасно. Его трясло от страха, от тревоги, от ощущения опасности... Когда дежурный милиционер с бессмысленными круглыми глазами протянул к нему свою крепкую руку, ему стало так страшно, что он бросился бежать с жуткой скоростью. Неужели его опять будут бить? Сколько раз такие крепкие ребята с такими же оловянными глазами на вокзалах различных городов России били его, и кулаками, и ногами, и резиновыми дубинками... Он за год отвык от такого, и боялся повторения этого больше всего...
... Когда он оказался в электричке, до него с ужасом дошло, что он не знает ни адреса той женщины, у которой они остановились, ни её фамилии, только имя Наташа. Туда, на ничем не выдающуюся московскую окраину привезла его на такси ранним утром Вера, и до этого момента он не покидал пределов этой квартиры. Знал он только одно - фамилию имя и отчество Лозовича. Но как его найти? Опять же обратиться в милицию? Но милиции он боялся больше всего, у него не было документов... И он почувствовал жуткое чувство обреченности и отчаяния... Был ещё один шанс - слезть где-нибудь и ехать обратно на станцию Машкино, это название он помнил... Но ведь туда тоже было нельзя, из окна электрички он видел, что на перроне произошла какая-то заваруха, чуть ли не драка Лозовича с милиционером... Нет, туда нельзя, его бы там обязательно задержали...
Но что же делать? Что делать? Неужели опять начинается эта страшная жизнь бомжа? Нет, он этого не выдержит, больше у него нет на это никаких сил...
... И все же он решил выйти. Вышел через две остановки... Стоял на перроне и думал... Потом немного посидел на кривой скамейке, закрыв глаза... Дул теплый западный ветер, начавшийся было снегопад потихоньку утихал. На перроне было почти безлюдно - станция была маленькая. Редкие прохожие не обращали на него никакого внимания, и это было ему приятно, он боялся взглядов... Прямо за станцией был густой лес... Он сидел и глядел на этот лес... Сколько он так просидел, трудно сказать... А потом неожиданно для самого себя встал и пошел по протоптанной в снегу тропинке... Тропинке в никуда...
Снегопад в это время совсем уже утих... Он шел по тропинке и смотрел на огромные, покрытые снегом ели... Ему стало спокойно на душе... Какие-то неясные, покрытые пеленой времени воспоминания, словно навеваемые теплым совсем не декабрьским ветерком будоражили душу... В голове звучала старая песня, пришедшая откуда-то из далекого прошлого...
