же резной и с зеленым сукном. Сначала его хотели вынести: места в комнате оставалось мало, но потом решили, что мне скоро поступать в гимназию, и потому оставили для занятий.
Если выглянуть в окно и посмотреть направо, то можно было видеть Смоква-реку с живым мостом и пристанью, с множеством рыбаков на берегу, а за рекой вдалеке синим и золотым переливались купола церквей Рорбеневского монастыря. Напротив дома Заморовых, на противоположной стороне неширокой улицы, тянулся такой же ряд двухэтажных домов, спускавшихся к реке, а слева дома упирались в Няптицкую башню ломокненского кремля.
Сами стены кремля, как и некоторые башни, были уже разрушены, другие прямо на глазах обваливались сами по себе — никто не следил за древней постройкой, да и зачем? Из кремлевского кирпича можно было построить очень хорошие дома.
— Мой прапрадед этот дом из Свибловой башни построил, — хвалился передо мной Генка.
— Ничего себе! Весь дом целиком? — я окинул глазами двухэтажную постройку, с общими стенами с таким же домами справа и слева.
— Ну, не весь прям, — смутился парень, — а подвал и часть первого этажа точно из башни. Вот, смотри. Мне дед рассказывал, когда башню рушили, то много охотников до кирпича нашлось. Так что на половину первого и второй этаж пришлось материал закупать у кирпичников со Старо-Кирбатской улицы. Вот, смотри.
Мы стали изучать кирпичи дома. С дворовой стороны дом не был оштукатурен и, забравшись немного по лестнице, мы сравнивали кирпич. Вот в середине этажа одна кладка — кирпич там большой, широкий, длинный. А вот явная граница, переход — кирпич совсем другой, меньше, и не такой бордовый, гораздо светлее.
— А подвал тоже из крепостного кирпича?
— О, там не только кирпич, еще камень. Свиблова башня была круглой, снаружи кирпич, а внутри — белый камень. Пойдем, покажу.
Мы спустились в подвал. Вход в него был отдельный, снаружи, также с дворовой стороны дома. Поднималась широкая прямоугольная крышка и открывала спуск из каменных ступеней. Вспомнил наш подвал, в который надо было входить с кухни, подняв тяжелый люк, потом, зажегши свечу, спускаться по крутой лестнице. Быстро брать продукты, хранящиеся в холоде, и обратно. Долго внизу находиться было нельзя, иначе растает лед, который и создавал настоящий холод, в котором даже в самую летнюю жару можно было хранить любые скоропортящиеся продукты. Вновь накатила тоска, но я решительно скинул ее скользкую руку.
Как раз сейчас, когда весна начала входить в свои права после Дня мертвых, мы бы вынимали стали лед, выкидывая его прочь, и спускали большие куски свежего Смокварецкого льда, который прямо сейчас рубят на реке. В доме Заморовых постоянно теперь слышался треск и грохот с реки: вся Ломокна была занята обустройством своих холодильных подземелий. Зайдя с Генкой в подвал, я с удивлением увидел, как мало льда в их подвале. Да будь у нас так мало льда, то уже в июне всё бы растаяло, и продукты бы портились.
— И как вы продукты храните? — воскликнул я.
Генка непонимающие уставился на меня, а потом молча провел рукой, показывая, что на полках лежит много добра. И действительно, когда глаза привыкли к темноте, я увидел, что все полки забиты мешками, банками, коробками. Подвал был больше нашего, но свободного места совершенно не было — всё забито разнообразной провизией. На крючьях висело даже несколько крупных туш мяса. Я прошел и прикоснулся к висящему мясу — холодное, аж пальцы сводят. Изо рта идет пар, я чувствовал, что замерзаю.
— Ничего себе! — восхитился я. — Так мало льда и так холодно. Как это у вас получается?
— Мало льда? Никогда бы не подумал. Всегда так было, — пожал плечами Заморыш, и я рассказал ему, как выглядит ледник у нас.
— Да, это странно, — задумчиво ответил он на мой рассказ, — надо будет у отца спросить. Пойдем, а то холодно.
Мне показалось, что в дальнем углу подвала я заметил какое-то движение. Генка пошел на выход, а меня что-то повлекло туда, в дальний темный угол. С каждым шагом становилось явственно холоднее. Пальцы начали коченеть. В углу будто опять сдвинулась какая-то тень.
Если бы меня в тот момент спросили, зачем, коченея, идти в неизвестность и таращиться на странные движения воздуха, то я вряд ли бы сразу нашелся, что ответить. Возможно, подумав, я бы сказал, что все эти события прошедших двух недель, сны про странный замок и меня — второго я, смерть родителей и превращение в зомби — выбили любые сдерживающие клинья.
— Эй, Зло, ты чего? — спросил от выхода Генка.
— Сейчас, погоди, — ответил я, продолжая медленно продвигаться вперед и всматриваясь в расплывающееся нечто, которое вдруг перестало расплываться, трепыхаться и болтаться из стороны в сторону.
— Ну что там забыл? — в раздражении опять подал голос Заморыш и похоже, пошел вслед за мной.
Неясная тень начала принимать какой-то человекообразный облик, а потом рванулась в мою сторону и столкнула с ближайшей полки, к которой я прижимался, обходя подвешенные туши, какой-то мешок. Он упал мне прямо передо мной и отдавил ногу. Похоже, это было мешок с зерном, так что особо больно не было.
— Ваня, что на тебя нашло? Не трогай мешки! — крикнул Генка.
— Я и не трогаю! — огрызнулся я. — Ты что, его не видишь?
— Кого? — опешил Заморов.
— Вот это, — я вытянул руку, ткнув пальцем прямо в сгущение воздуха, зависшее прямо передо мной.
Моя рука будто окунулась в холодную крещенскую купель, погрузившись в нее по локоть. Воздух от этого взбеленился и стал метаться из стороны в сторону, закидывая нас с как раз подошедшим Генкой содержимым верхних полок подвала.
— Бежим! — крикнул Заморыш, потянув меня как назло за правую руку, которая еще не до конца зажила от удара шашкой.
— А-а-а! — заорал я со всей мочи от боли и уворачиваясь от коробки, норовившей упасть мне на голову. Уже добежав до выхода и захлопывая дверь в подвал, я услышал оттуда будто бестелесный голос:
— Фильо ди путана!
Прислонившись к запертой двери в подвал и в ужасе взглянув на Генку, я встретился с таким же безумным взглядом и понял, что он тоже слышал странную фразу.
Глава 9
Поле мертвых
Когда мы с Генкой ворвались на кухню, за стол чинно рассаживались глава семейства Николай Заморов, старший сын Виктор и три работника пекарни, кое-где перепачканные мукой и пахнущие свежим хлебом. Мать — Ефросиния — доставала из печи на рогатине горшок с чем-то ароматным. Заморыш развил такую скорость, что я даже отстал от него. Вбегая на
