К вящему изумлению Титана Евген Макарович и тут остался спокоен и даже приветлив. Он кротко заметил, что не обижается, потому что тон — форма, а по сути Степан имеет основания быть недовольным. Факт есть факт — он, Евген Макарыч, проявил странную при его возрасте и опыте самонадеянность. И потому несет полную ответственность за последствия. А значит — еще раз торжественно подтверждает, что его, Пивторака, слово — корунд и прочие сверхтвердые материалы. Следовательно, его молодому другу не надо тушеваться. Евген Макарыч достанет ему недостающие четыре тысячи. Взаймы, понятно. Вывернется наизнанку. Одолжит. Украдет. Напечатает. Но — достанет!
Пивторак сдержал слово. Однако — на пятьдесят процентов: наизнанку он вывернулся, а денег… вот денег-то и не достал… Накануне отъезда Степана в гастроль он передал ему через Мишку эту весть с присовокуплением своих глубочайших извинений. И на старуху, как сказать, бывает проруха, а уж на старика — тем паче…
Вот тут-то в стройные звуки слаженного оркестра, аккуратно и умело, даже с вдохновением ведомого дирижерской палочкой маэстро Пивторака к запрограммированному финалу, — в эти стройные звуки вторглась сольная партия Мишкиного барабана — вторглась, пытаясь сбить, перековеркать гармонию опуса, превратить эндшпиль в миттельшпиль…
Титан сказал вконец расстроенному Степану:
— Берусь эту скрипочку… — и он сделал совершенно недвусмысленный жест.
— Ты что, ошалел?! — возмутился Степан. — У соседа, к тому же — приятеля! И вообще — хорошенькие ты предлагаешь варианты. Кража со взломом!
— Разве я сказал «украсть»? — спокойно хмыкнул Мишка. — Имею в виду «одолжить». Берем скрипку, а дальше все идет, как ты планировал. Возвращаешься из турне и вручаешь своему соседу кругленькую сумму в сертификатах. А? Да твой Павлик потом сам благодарить будет тебя. И меня. И пусть эта жадная старая сволочь Пивторак получит инфаркт и инсульт от зависти. Понял? Такая у меня идея. А там — твое дело. Если ты хиляк, интеллигент с гнильцой — делаю тебе ручкой. — Тут искуситель поставил жирную-прежирную логическую точку.
Внутренне ежась, Степан все-таки согласился — другого выхода он не видел.
Титан решил провести акцию (любимое его словечко) среди бела дня, когда все на работе. Условились, что Степан будет ждать Титана, а открыть дверь комнаты Павлика для Мишки — плевое дело. Однако соратникам капитально не повезло. В самый разгар «акции», когда они нашли, наконец, скрипку — Павлик спрятал ее в тахту, под старую одежду, — и, раскрыв футляр, увлеченно исследовали ее, дверь распахнулась. На пороге стоял Павлик; он забыл записную книжку, которая вдруг срочно ему понадобилась, и в обеденный перерыв решил быстренько смотаться домой. Глазам хозяина предстала воодушевляющая картина: Степан превратился в изваяние, а незнакомый парень, остроносенький, в усиках ниточкой, замер на секунду, но тут же с отчаянной храбростью ринулся на Павлика. Это он сделал зря, потому что разница в весе между ними была слишком уж очевидна, но понял ситуацию остроносенький только уже лежа на полу. Застонав, он кое-как поднялся на ноги, Павлик шагнул к нему, и парень закрылся руками.
— Пижон, — сожалеюще сказал Павлик. — Не бойся, больше бить не буду. Садись, а то свалишься. — Он ногой придвинул к потерпевшему стул. — Только не капай гемоглобином…
Наконец Степан обрел дар речи:
— Ты это зря, Павлик, и ты, Миша, зря. Мы же только заскочили посмотреть на нее. Мы побились об этот… заклад. Миша говорит: наверняка это никакой не Страдивари, эрзац, держу пари. А я говорю — хорошо. Пойдем, убедишься…
Павлик словно не слышал. Он скинул плащ, аккуратно повесил на плечики в шкафу.
— Отправляйся-ка на кухню и принеси чайник холодной воды. Окажешь дружку первую помощь.
Титан сидел на стуле и дрожащей рукой прижимал платок к носу — платок быстро намокал темным. Когда Степан вернулся, Павлик сказал серьезно:
— Вы — решительные дилетанты и дураки. А я предпочитаю умных профессионалов. Теперь — ариведерчи. Эх вы, сыновья Паниковского от Шуры Балаганова!
Вот почему Степан, вопреки колоссальным усилиям, отбыл в заокеанское турне без скрипки великого кремонца.
Николай Николаевич Белецкий приехал в Москву вечером и остановился в заказанном номере гостиницы «Украина». Он предвкушал встречи с товарищами, но… судьба распорядилась так, что все его планы пошли прахом.
Утром, когда он, позавтракав в ресторане, поднялся к себе, чтобы надеть пальто и отправиться в город, его остановила дежурная по этажу:
— Товарищ Белецкий, если не ошибаюсь? А вам уже звонила дама… — Молодящаяся дежурная прищурилась кокетливо и лукаво.
Николай Николаевич почему-то смутился и неожиданно для себя ответил:
— Не судите по себе, мадам. — И тут же спохватился: до чего ж грубо, до чего ж глупо!..
Но было уже поздно — дежурная поджала губы и официально-ледяным тоном отчеканила, не поднимая глаз:
— Вам звонили из Министерства морского флота. Просили немедленно позвонить по этому номеру. — Она резко подвинула на край стола листок бумаги.
— Извините, — растерянно произнес Белецкий и повертел в руках бумажку, словно так легче было разгадать, что крылось за этим звонком. — Извините, — виновато повторил он и быстро зашагал к себе.
— Ключ! — вдогонку ему крикнула дежурная. — Вы же забыли ключ! — И про себя пробормотала: — Тоже мне, морской волк… Небось моря не видел… Бурбон!..
В своей комнате Николай Николаевич сразу же набрал номер и назвал себя.
— Одну минуту. — Девичий голос на том конце провода дрогнул. И почти сразу: — Говорите, пожалуйста, Николай Николаевич.
«Ого, знает меня по имени-отчеству! — еще больше удивился Белецкий. — Ребус, да и только!»
— Наконец-то вы объявились, товарищ Белецкий, — сказал звучный баритон, и за его сановной строгостью Николаю Николаевичу вдруг почудилось что-то мучительно знакомое, далекое, нет, не забытое, но осевшее в девонских глубинах памяти.
— Я ведь в отпуску.
— Знаю. Но, может быть, вы все-таки сумеете заехать ко мне?
— Прямо сейчас?
— Так точно. Комната шестьсот тридцать три. Лиферов Борис Андреевич.
— Хорошо. — Николай Николаевич положил трубку и пожал плечами. И вдруг его словно ударило током: «Борис Лиферов?! Не может быть!»
В смятении он выбежал из гостиницы и вскочил в такси. Всю дорогу ему казалось, что «Волга» еле ползет. Вбежав в монументальный министерский подъезд, Белецкий едва не сбил с ног плечистого моряка, тот чертыхнулся вслед. У лифта ожидало несколько человек, и Николай Николаевич помчался вверх по лестнице, перескакивая через две ступеньки. В глазах секретарши он прочел острое любопытство. Распахнув перед ним дверь кабинета, она доложила:
— Борис Андреевич! Товарищ Белецкий, — и задержалась на пороге.
Коренастый, совершенно седой человек в форменной тужурке вышел из-за стола навстречу.
— Ну, здравствуйте, товарищ Белецкий.
— Борька! Борька!
…Так они стояли, обнявшись, двое мужчин, крепкие, прокаленные многими огнями и ветрами, не в силах произнести ни слова, и, не стесняясь, плакали. А в дверях, комкая платочек, всхлипывала молоденькая секретарша…
В тот же вечер Белецкий переселился к Борису. Когда они приехали в просторную квартиру на Ленинградском проспекте, там все было готово для праздничной встречи.
Алевтина Дмитриевна, статная, с русой косой, уложенной короной, круглолицая, улыбчивая, торопила в прихожей:
— Заждалась вас.
Уселись за стол. Молча, словно осваиваясь друг с другом, выпили первую рюмку. Белецкий не выдержал:
— Не могу прийти в себя! Борька, неужто и правда это ты? Может, все это сон?
— Явь, — сдержанно улыбнулся Лиферов.
— Но ведь я собственными глазами видел, как тебя накрыла мина. Собственными глазами! Я тогда со злости и с отчаянья не меньше десятка фрицев уложил.
— Значит, моя смерть принесла пользу, — серьезно сказал Лиферов. — А я живой. Обидно? — И он рассмеялся.
На секунду перед Белецким ожил прежний Борька Лиферов — неразлучный его корешок, балагур, живчик, весельчак. Ожил — и исчез. Опять напротив Николая Николаевича сидел новый, совсем иной и в то же время тот же человек, дорогой друг, давно похороненный и оплаканный и вот внезапно воскресший.
Их дружба началась тридцать лет назад. Началась с драки. С того дня они стали неразлучны. Вместе учились в ФЗУ, вместе поступили в мореходку, в первый день войны ушли на один миноносец. Когда их корабль был потоплен бомбой, они доплыли до берега, помогая друг другу, и оказались в числе немногих уцелевших, хотя оба были ранены. Потом сражались в одном батальоне морской пехоты — рядом, автомат к автомату, до того самого страшного часа, когда Борька прополз вперед, на высотку, чтобы заменить у «максима» убитого первого номера, а через пятнадцать минут его вместе с пулеметом накрыла немецкая мина…
