у Гоги вполне себе работало, и, представив обещанную Филиппом награду, он взял огромной ручищей микрофон, повертел его и что-то промычал. Народ в ответ дружно взревел в надежде, что Гога потом водкой поделится.
А Удав покачал головой, сетуя, что за общество такое вокруг некультурное, слез со стула и, нетвердо переставляя ноги, ринулся в толпу. Растолкал всех, подошел к Гоге и, заплетаясь, ткнул в него пальцем.
— Ты большой, а мозгов у тебя нет. И это… и петь ты не умеешь. Дай лучше мне микрофон.
И хоть сказал он это по-итальянски, все поняли как один. Филипп так и замер со стаканом в руках. Перед его глазами вся жизнь пронеслась, и он там явно увидел, что все плохое, что он сделал, кого обидел, над кем посмеялся, — все ему сейчас сполна вернется.
И Гога тоже все понял как нельзя лучше, а фамильярный тон итальянца еще больше разбередил воображение. И хотя перед глазами пелена ярости стояла, Гога окинул Удава неспешным взглядом, практично решая, за что его держать лучше, пока он ему голову отрывать будет.
А Удав взял микрофон, хлопнул Гогу по плечу… и вдруг увидел, как на могучей шее обиженного Гоги отчетливо проступает синяя вена и пульсирует часто-часто, словно отбивает такт последним минутам жизни маленького итальянца.
И тогда Удав стал медленно трезветь.
А Хорошая просидела весь вечер у бара, сжевала четыре соломинки и, заливая свой вечер апельсиновым соком, откровенно скучала. Потом отвлеклась на минуту, снова потянулась за соломинкой и, вдруг увидев Филиппа, …застыла, понимая, что все идет не по плану. Филипп стоял у входной двери, смотрел на всех своим черным, пробирающим до дрожи взглядом и уже не старался быть любезным. Рядом какой-то человек с цепкими глазками что-то торопливо записывал, поминутно обращался к Филиппу и, как хорек в поисках добычи, суетливо оглядывался.
— Так что вы тут сказали, алкоголь в ящиках под барной стойкой храните?
Но Филипп его уже не слышал — перестал отвечать, перестал стараться остановить стихию, которая через мгновение разнесет бар и похоронит его дело за подписью и печатью. И никто, кроме него, не знает, сколько историй здесь рассказано, сколько исповедей, сколько грешников. Сколько слез, отпущения грехов, сколько сердца. А сколько выпитого…
Инспектор оказался опытным, почувствовал слабину и, проследив за Филиппом взглядом, увидел Гогу. Тот разминал шею, проверял кулаки, готовился убивать Удава. Для верности Гога даже отошел на два шага и встал как бык, творчески примериваясь, чтобы все красиво было и наверняка с одного удара. Инспектор аж рот открыл. Ему вдруг тоже не до разговоров стало. Забыв о Филиппе, он ринулся в толпу навстречу Гоге. По дороге включил счетчик. У инспектора в конце месяца отдых на море намечался, он пришел сегодня на поездку заработать, а увидев Гогу, забеспокоился, что при всех недочетах штрафом здесь не обойдется. Здесь и полицию, и даже скорую вызывать придется, а это такая свора, что инспектор уже больше не за себя рдел, а за Филиппа переживал: сможет ли он их всех на море отправить.
И Хорошая увидела это все и сразу, чуть не свалилась со стула, перевернула стакан с соломинками. Вскочила, уронила чью-то сумку и, сама не понимая, что делает, побежала в обход инспектора:
— Дорогу! Дорогу! Парни, расступитесь, что встали-то! Что-о-о?! Да сам такой! Куда?! Да сам иди! Нет, подожди, не ходи. Вон, видишь Гогу? Он сейчас того итальянца прикончит, и ты будешь следующим. Я как раз к нему бегу, узнаю, скоро ли он освободится… Го-о-о-га!!!
Гога, уже почти занеся кулак над съежившимся Удавом, очнулся, перевел затуманенный взор на Хорошую. Та стояла, запыхавшись, с трудом выдавливала слова, не имела никакого понятия, что ей дальше делать.
— Гога… Короче…
Гога с досадой, что все опять откладывается, остановил кулак и недовольно уставился на Хорошую.
— Ну?..
Хорошая глупо улыбнулась и, толкнув Гогу по-приятельски, сказала первое, что пришло в голову.
— А можно я спою, а?
Гога продолжал на нее недоуменно таращиться.
Инспектору оставалось дойти до них несколько шагов, немая сцена сильно затянулась, и, решив, что была не была, Хорошая наклонилась к Удаву и сказала сквозь зубы:
— Микрофон отдай… — а потом добавила полушепотом, — отдай, придурок, если жить хочешь.
А Удав, уже сам порядком перетрусивший, не то что петь, говорить не мог. Все понял без переводчика, готов был сотрудничать, подобострастно протянул микрофон.
— Prego…
И Хорошая запела.
Ей бабушка еще в детстве сказала:
— Детка, если захочешь разнять сцепившихся собак — смело пой. Других причин так мучить людей нет.
И, помня этот совет, Хорошая пела от души. Гога тут же забыл об Удаве. На его лице, как кувшинка, расцвела улыбка:
— И вы говорили, что я плохо пою? А такое вы слышали?!
А Удав, хоть и был занят спасением своей жизни, тоже отвлекся. Возвел к небу глаза, искренно спросил:
— Господи?! Да откуда ты их только берешь?!
А инспектор остановился на полпути и дальше вообще решил не ходить.
— Это кошмар! Кошмар! Такой звук, словно сердце вырывают… через уши.
Филипп к тому времени уже пришел в себя, сделал знак: Гогу аккуратно убрали. Хорошая продолжала петь.
Инспектора, шурша банкнотами, отманили в сторону.
Удава вынесли через черный вход.
Филипп после всех волнений тоже вышел во двор, вдохнул свежего воздуха. Позволил себе быть благородным.
— Тебе сегодня еще раз жизнь подарили, — сказал он Удаву. — Не будь идиотом, сумей правильно ею распорядиться. Хотя, конечно, с такой рожей это будет непросто. Эй, кто-нибудь там внутри! Скажите ей, хватит уже петь!!! Тут даже дверь не спасает!
А потом оказалось, что Удав работает управляющим в ресторане, в который пришла устраиваться Хорошая.
— Я тогда так сильно удивилась, — все время повторяла она, — так сильно удивилась.
И это удивление не покидало ее лицо всякий раз, когда она ненароком встречала Удава. Тот тоже обладал завидной памятью — ненавидел ее так сильно, что казалось, временами от него пар поднимается. Но уволить Хорошую он не мог, потому что персонала не хватало и пришлось бы Удаву самому повязывать фартук и таскать подносы…
А работать Удав не любил все-таки больше, чем Хорошую.
Глава 5
— А вы гляньте, — глухо сказала Принчипесса, — Удав нас, так же как Росомаха, не признает.
И сказала так буднично, словно ей уже все равно было.
— Я бы посмотрела, только мне не видно ничего, — отозвалась Веро, сердито подпрыгивая. Все столпились у дверного прохода, и Веро из-за маленького роста ничего не было
