видно. — Ты хоть скажи, что там происходит. Почему все дышать перестали?
Но Принчипесса не ответила. Она в своих облаках витала…
Принчипесса ведь только вид делала, что ей все равно, но мучилась она страшно. От гвардии Удава отчаянно несло табаком, и ей от расшатанных нервов страстно захотелось курить. Признаться в этом не позволяла гордость: Принчипесса всем давно обещала, что бросит, но дым так раздразнил ее нервы, что она даже про больную ногу забыла — закрыла глаза, жадно вдыхала воздух и в неконтролируемом желании выкурить последнюю (ну, честное слово, последнюю!!!) все куда-то вперед порывалась.
— Да стой уже! — с досадой придерживала ее Веро. — Стой рядом, никуда не ходи!
— А может, ты сходишь? — жалобно прошептала Принчипесса. — Сходи, а? Стрельни у кого-нибудь сигаретку.
Веро возмущенно чертыхнулась, но призыву вняла — всех растолкала, пролезла вперед и зачарованно застыла.
…Гвардия была нестройная, местами драная, по виду — пьющая.
— Не пойму, кто это, — вполголоса щурился Томми. — То ли власть, то ли бандиты.
Было их человек пятнадцать, и каждый был образцом авангарда. У кого штаны разодраны, у кого царапины крест-накрест пластырем залеплены. У кого-то тельняшка с плеч приспущена и на всю грудь наколка с надрывом: «Не верь, не бойся, не проси!»
Казалось, они вышли из леса, где жили медведи, и пока шли — они всех этих медведей победили.
К тому же парни все как один были хмурые, неразговорчивые. Было видно, что накануне они хорошо провели вечер, и по общему настроению, по тому, как крепко были не в духе, становилось ясно: мелкие царапины не в счет, но убейте, до чего же болит голова!
Удав тоже был хмурый. Но тут Веро с Лошадником бы поспорила: он один из всех был самым приличным и, казалось, больше всех не болел. Он даже словно всех презирал. Но тут Веро не до конца разобралась, потому что Удав всегда всех презирал — у него образ мыслей был такой.
Окинув всех присутствующих безразличным взглядом, Удав спросил, где Росомаха.
— Кто? — почему-то замешкавшись, переспросила Хорошая. Она стояла впереди всех и никак не могла разобраться, то ли она итальянский стала понимать, то ли Удав с ней, наконец-то, на одном языке заговорил.
— Я… — выдавила из себя Хорошая, — я сегодня за нее.
Удав уставился на Хорошую. В его глазах мелькнуло недоверие.
— А эти кто такие? — кивнул он на Максимильяна и Томми. Веро с Принчипессой к тому времени незаметно за их спины спрятались. Веро все, что хотела видеть, уже увидела, а Принчипессе тоже курить расхотелось.
— А эти… — донеслась до всех ложь Хорошей, — эти по хозяйству помогают.
Максимильян с Томми стояли недвижимо и были похожи на двух пришибленных морских тюленей, которых волной случайно на берег вынесло. Хозяйственности в них не было никакой. А потом еще Буржуй вперед вылез. Увидел Удава, не сдержался, резюмировал «Чтоб я сдох» и завалился в обморок на задние лапы. Потом, надо отдать ему должное, поднялся, снова сел, но больше контролировать себя уже не мог — уставился на Удава в таком изумлении, что всем еще больше неловко стало.
— Работнички, — шепотом процедила Принчипесса. — Да Удав в жизни не поверит. Он же не дурак, он нас всех насквозь видит.
И Удав не поверил.
— Сейчас посмотрим, как помогают, — бросил он Хорошей. — Говоришь, за хозяйку осталась? Тогда давай, корми нас. Мы со вчерашнего дня в дороге. У меня вон парни с утра не завтракали.
…Пока Хорошая обсуждала меню с Удавом, остальные незаметно в кухню ретировались.
Максимильян воспринял поставленную задачу с душой, решил все съестное на свет вытащить. Громко хлопал дверцами шкафчиков — старался привлечь внимание коллектива. Из всех только один Буржуй внял призыву: бросился к открытому окну, забрался на подоконник и выпал в форточку — полетел отрывать котлету, которую закопал утром в огороде.
Остальные же сидели, как обессиленные интеллигенты, и, как принято, рассуждали, кто виноват.
— Это ненормально, что Удав министр, — сказал Томми так, будто все остальное было нормально.
— А почему нет? — меланхолично отозвалась Принчипесса. — Он мне сам однажды рассказывал, будто в итальянский парламент баллотировался, но голосов не набрал. Депутаты решили, что он еще слишком молод, чтобы воровать в таких количествах, как там принято. Но это когда было! Сейчас-то он в самый раз поднаторел.
Максимильян между тем выложил на стол все, что нашел. Продуктов оказалось совсем мало — немного сыра, масло, молоко и начатый пакет муки. Еще Максимильян достал откуда-то кусок ветчины.
«Где? — не переставая, думала Веро, — где он ее нашел?»
Ветчина была тревожно-зеленого оттенка.
«Надо смотреть, куда они ее добавят, что бы потом, не дай Бог…» — но тут ее с мысли Хорошая сбила.
Ворвалась в кухню, едва дверь с петель не снесла. Щеки красные, дыхание сбилось.
— Столы во дворе поставим! — кричала она. — Там народу, конечно, ужас! Вы как, управитесь?! Удав сказал, чтобы поскорее готовили. И это что?! Вся еда?!
Оглушенные криком Хорошей, все тут же в себя пришли. Не сговариваясь, вскочили, бросились к столу. Уставились на продукты.
Стояли так, словно хоронили кого-то.
— Курица, — вздрогнула вдруг Веро.
— Ты что?! — взмолился Томми. — У меня рука не поднимется!
Он еще чувствовал вину за те двадцать котлет, что сейчас бы очень пригодились.
— Да нет же! Курица — значит яйца!
Максимильян не дослушал, так же как Буржуй, с одного прыжка запрыгнул на подоконник, перемахнул через него и выскочил в окно. Помчался искать курятник.
И вот тут Томми понял, что наступил его звездный час — он остался за главного. Томми схватил фартук, бешено сверкнул взглядом и, как Робертино, сначала стал кричать, чтобы Веро с Принчипессой шли руки мыть, а потом стал кричать, чтобы они лучше по ладоням мылом скребли.
Хорошая тогда сразу оценила обстановку и сделала два шага назад.
— Я тарелки носить буду, — быстро сказала она. — Удав уже ко мне попривык.
Веро с Принчипессой переглянулись. У Принчипессы распухла нога, у Веро сиреневым оттенком переливался фингал под глазом, но они совпали в редком единодушии: Хорошая была худшим официантом на свете. Она не торопилась, даже когда в ресторане дым коромыслом стоял, когда со всех сторон сыпались заказы, тарелки и Робертино клялся, что всех прикончит. И даже когда стены рушились, Хорошая всегда находила время попить чай и утешить тех, кого завалило обломками. Тогда, дружески присев на корточки, она сочувственно похлопывала чью-то недвижимую руку, убеждая, что не надо так себя гробить и всегда есть те, на кого можно свалить работу…
— Ну, не хотите, чтобы
