характера переводимых документов, они были переведены не специалистом-переводчиком, что также может несколько отразиться на абсолютной точности перевода. Нами запрошены в силу этого от парижского Полпредства фотостаты оригиналов или в крайнем случае копии русских текстов[239].
Но ответ Довгалевского на телеграмму Хинчука с напоминанием о присылке копий, от 20 февраля, звучит так:
Прежде всего документы, переданные Савелием Литвиновым следователю, никогда не были и не могли быть возвращены нам. Они находятся в деле. Мы получили только копии с французского перевода этих документов. С середины января до начала февраля все досье находилось в движении по инстанциям в связи с ходатайством обвиняемых об освобождении из-под стражи и их жалобами по этому поводу. Сейчас дело вернулось к следователю, но машинистка следователя копий снять не может, а посторонние машинистки к делу не допускаются. Фотографии могут быть сделаны только присяжным фотографом при суде, для чего нужно получить специальное разрешение. Наши адвокаты решительно возражают против этой торжественной процедуры, которая возбудит в суде общее внимание. Поэтому мы сейчас засадили помощника Грубера, который знает русский язык, и он перепишет копии от руки, но это потребует некоторого времени[240].
Тем не менее Довгалевский выполнил свое обещание, отправив 28 марта в Москву снятые в кабинете следователя копии с оригиналов двух писем Литвинова-старшего к Савелию, от 16 апреля 1927 года и 10 августа 1928 года, и одного письма к Бегге, от 14 апреля 1927 года[241].
6. Адвокаты
Информируя 1 марта 1929 годаХинчука, Литвинова, Крестинского и Бегге, что полицейский инспектор Кузен привез из Берлина протокол допроса Симона, подтвердившего, что не передавал денег Иоффе, Довгалевский отмечал, что накануне, 28 февраля, Одибер получил заявление Савелия о приглашении им в качестве своего защитника Анри Торреса[242] — популярного адвоката, который в 1927 году добился оправдания Ш. Шварцбарда[243], застрелившего лидера украинских националистов С. В. Петлюру[244]. Это известие, по словам полпреда, «сильно напугало Грубера и смутило даже следователя», но тем же вечером Членов, встретившись с Торресом, уговорил его отказаться от защиты Савелия[245].
Иную версию выдвигал Рапопорт, уверявший, будто с Торресом крепко «разругались»: когда социалисты выдвинули его кандидатуру в палату депутатов, газета «Юманите» («L’Humanite»), центральный орган Французской компартии, повела бешеную агитацию против своего конкурента. Рассвирепев, Торрес потребовал от полпредства распорядиться о прекращении его травли, но получил ответ, что французские коммунисты не подчиняются советской дипломатии[246]. Таким образом, знаменитый адвокат был потерян для процесса, и пришлось довольствоваться услугами более скромных сил: представлять обвинение согласились Грубер и Морис Гарсон[247], более известный как автор книг о черной магии и оккультизме[248].
Но защиту Иоффе взял на себя Винсент де Моро-Джиаффери[249], имевший заслуженную репутацию «выдающегося криминалиста», и Довгалевский запросил Москву, не следует ли и ему нанять «какого-нибудь первоклассного адвоката», указывая, что Членов и Грубер очень хотели бы пригласить Жозефа Поль-Бонкура[250]. Социалист, бывший министр труда, член палаты депутатов, который представлял семью Ж. Жореса[251] на судебном процессе над его убийцей Р. Вилленом[252], Поль-Бонкур считался одним из лучших ораторов Франции[253].
Напоминая 7 марта, что защиту Марка Иоффе взял на себя Моро-Джиаффери, а Савелия Литвинова — не менее известный французский адвокат Сезар Кампинчи[254], Довгалевский предупреждал:
Оба они — первоклассные криминалисты, причем Кампинчи — активный реакционер (он был, между прочим, гражданским истцом по делу об убийстве Петлюры). Нет никакого сомнения, что нам предстоит шумный процесс с определенной политической окраской. Не может быть и речи о том, чтобы защиту на суде наших интересов предоставить одному Груберу. Нам необходимо привлечь кого-нибудь из первоклассных криминалистов, о чем мы Вам писали в предыдущем письме. Как только будет получено Ваше согласие и обеспечены соответствующие кредиты (потребуется дополнительно, т. е. сверх гонорара Грубера, еще 3–4 тысячи долларов), Грубер обратится к Полю-Бонкуру. Времени терять нельзя, так как дело пойдет в апреле[255]. Надо иметь в виду, что новые защитники могут теперь же потребовать направления дела в суд присяжных, для чего есть серьезные юридические основания. Если это им удастся, то не только ход, но и исход процесса становятся сомнительными, и приглашение первоклассного криминалиста и судебного оратора еще более необходимо[256].
В другой шифровке, от 9 марта, Довгалевский сообщал, что по вопросу о выборе адвоката Членов советовался с сенатором Анатолем де Монзи[257], бывшим министром, председателем парламентской комиссии по русским делам в 1924–1927 годах и делегации по переговорам Франции с СССР, который тоже считает, что для представления стороны обвинения недостаточно выставить Грубера и кого-нибудь из «средних» криминалистов, а необходима «первоклассная величина». Но, помимо Леона Блюма[258], лидера социалистов, и Поль-Бонкура, по мнению де Монзи, иных достойных кандидатов нет: так, социалист Мариус Муте[259] «абсолютно не годится», а Анри-Робер[260], бывший старшина (baton-nier) Парижской коллегии адвокатов в 1913–1919 годах, ни за что не пойдет на сотрудничество с большевиками из-за своих консервативных взглядов. Де Монзи брался переговорить с Поль-Бонкуром, политический авторитет которого оценивал выше, но Грубер считал, что как адвокат лучше Блюм. «Во всяком случае, — торопил Довгалевский, — нам необходимо безотлагательно решить этот вопрос, так как иначе мы не только рискуем быть сильно помятыми на суде, но даже проиграть дело, то есть заплатить 25 миллионов франков»[261].
Но 13 марта 1929 года Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило текст секретной телеграммы, отправленной в Париж за подписью Сталина:
Мы думаем, что адвокаты Савелия Литвинова центр тяжести перенесут с фальшивых векселей на компрометирующие письма Максима Литвинова, чтобы оскандалить советскую власть. Есть опасность, что при таком обороте Бонкур или Блюм могут выкинуть неприятную штуку против нас. Если можно получить гарантию от такого сюрприза, разрешаем вам нанять Бонкура или Блюма по вашему выбору. В случае отсутствия такой гарантии ограничьтесь наймом чисто буржуазных адвокатов[262].
Политбюро дало поручение Микояну переговорить о «найме» адвокатов с Литвиновым-старшим[263], но уже 14 марта Довгалевский, оправдываясь, ответил Сталину:
Уважаемый, товарищ,
По делу о фальшивых векселях Вашу телеграмму получил. Обставить себя формальными гарантиями от возможных политических выпадов со стороны Поля-Бонкура и Леона Блюма в случае, если кому-нибудь из них будет поручена защита наших интересов, разумеется, невозможно. Ваши опасения мне понятны, и я их сам разделяю.
Если у меня появилась мысль о приглашении одного из этих враждебных нам политических деятелей, то это только потому,
