Слово «преступление» меня словно ножом резануло. Ведь речь шла о моей дочери, которая, по убеждению этого малоподвижного господина, означенное преступление и совершила!
— Но позвольте, Иван Иванович! — с чувством воскликнул я, едва сдерживаясь, чтобы не закричать в полный голос. — Даже если предположить, что моя дочь часто ссорилась с зятем, может ли это служить поводом для столь тяжкого обвинения?! Мало ли супругов ссорятся по десяти раз на дню! Не зря говорят — милые бранятся, только тешатся!
Ища поддержки, я оглянулся на Владимира. Мой молодой спутник сидел неподвижно, сурово сдвинув светлые брови. Лишь на заметных скулах его ходили желваки. Тем не менее Ульянов молчал и только пристально смотрел на следователя.
— Гм-гм… — Господин Марченко неловко задвигался в кресле. — Разумеется, не всякая семейная ссора оборачивается кровопролитием. Но это ведь не единственная причина. Да, не единственная. Меня на такое соображение навела удивительная схожесть убитого Валуцкого и вашего зятя. В полумраке, думается, их было нипочем не отличить. Случилось-то все в десятом часу вечера, солнце толькотолько зашло. Магазин уже был закрыт, госпожа Пересветова находилась во дворе, у черного входа. Старший приказчик ушел раньше, управляющий — тоже. Госпожа Пересветова оставалась в тот день позже прочих. Вот я и задумался: с какой же целью? Ждала мужа? Или же не мужа… — Тут следователь увидел мое разом изменившееся лицо и несколько смешался. — Я лишь высказываю предположение, — сипло молвил он. Присвист в его горле несколько усилился. — Накануне этого… трагического события Елена Николаевна Пересветова, возможно, была тяжко оскорблена мужем. И поводом к оскорблению стала, сколько я понимаю, его ревность. Возможно, чрезмерная. Мне доподлинно известно, что госпожа Пересветова в сердцах пригрозила: ежели муж еще раз появится возле магазина вечером, она сей же момент его и убьет! Правда, господин Пересветов полагает, что сказано сие было просто сгоряча, безо всякого умысла, однако же я склонен думать иначе. Так вот. Елена Пересветова выходит из лавки, возможно — всего лишь возможно, господа! — ждет кого-то. И вдруг замечает человека, которого в темноте принимает за своего мужа. Ее охватывает гнев, к тому же, надо полагать, госпожа Пересветова трусит, что муж увидит, с кем она через несколько мгновений встретится. Вот тут и… — Следователь замолчал, потом добавил. — Впрочем, это лишь объясняет мотив. Так сказать, проявляет психологический рисунок свершенного преступления. Не будь у меня более серьезных и, если уж на то пошло, материальных оснований, я бы, возможно, от такого объяснения отказался. Однако в моем распоряжении есть и вещественные доказательства. Вот, например…
Марченко выдвинул ящик стола, запустил в него руку и выложил на столешницу какую-то вещицу.
— Узнаете?
Мы с Владимиром одновременно придвинулись к столу. На листе чистой почтовой бумаги лежала большая булавка из тех, которые модницы носят в шляпках, — латунный стерженек примерно в три вершка длиною со скошенным острием. Тупой конец булавки увенчивало большое каплевидное украшение, резанное из камня, по виду — яшмового агата.
— Что же тут узнавать? — Я пожал плечами. — Обычное дамское украшение.
Владимир опять промолчал.
— Обычное — да, — согласился Марченко. — Дамское — тоже да. Хотя то, что дамское, — значительно важно. Но главное, — следователь сузил глаза, — главное заключается в том, что это, как вы изволили сказать, украшение принадлежит Елене Николаевне Пересветовой. Оно опознано ее супругом, Евгением Александровичем. А обнаружена сия булавка рядом с трупом. И у нас есть веские основания полагать, что именно это, невинное на первый взгляд украшение, послужило орудием убийства.
— Помилуйте, что за несуразные глупости! — вскричал я. — Просто гиль какая-то! Ох, простите, господин следователь! Это у меня от нервов вырвалось. Ну как можно убить эдакой безделушкой?!
— И очень просто, господин Ильин, — невозмутимо ответил Марченко. — Никакая это не гиль. Напрасно вы так горячитесь. При знании строения человеческого тела злоумышленнику ничего не стоит нанести точный удар в сердце. Вот так. — Следователь взял булавку за каменную головку и показал, как именно, по его мнению, был нанесен удар. — Заметьте, господа, такой удар не требует чрезмерной силы. Во всяком случае, силы здесь надобно куда меньше, чем, например, при ударе ножом.
— Позвольте, Иван Иванович, но вы сказали — «при знании строения человеческого тела», — возразил Владимир.
Секретарь за своим столом еще быстрее припустил пером. Я же замер, пораженный ужасным воспоминанием: с полгода назад Аленушка написала, что намерена в дальнейшем изучать медицину и что уже сейчас много читает книг по анатомии и физиологии человеческого организма. Словно подслушав мои мысли, следователь заметил:
— Госпожа Пересветова вдумчиво и углубленно изучала книги по медицине. Нам известно, что она намеревалась готовиться в фельдшерицы.
Владимир еще раз внимательно осмотрел обманчиво-невинную булавку.
— На ней оставались следы крови? — спросил он вдруг.
Следователь недовольно поморщился и убрал вещественное доказательство в стол.
— Нет, — ответил он. — Преступница… ну, хорошо, не преступница, а, скажем так, преступный элемент… успел стереть кровь, однако, убегая, булавку все-таки обронил. Тем не менее капля крови, оставшаяся на груди убитого, подсказала полицейскому врачу, где искать рану. Не обрати он внимания на это бурое пятнышко, можно было бы решить, что Валуцкий скончался от сердечного приступа. А так — при вскрытии было обнаружено отверстие на сердечной мышце, по размеру точь-в-точь соответствующее диаметру этой самой булавки, валявшейся рядом с телом.
Ошарашенный услышанным, я некоторое время молчал. Марченко внимательно посмотрел на меня. В его сонном взгляде появилось что-то вроде сострадания. Он сказал:
— Ну, и само исчезновение немало свидетельствует против госпожи Пересветовой. То, что она, пусть даже чисто по-дамски, постаралась скрыться от правосудия, еще до того как следствие пришло к окончательным выводам, говорит о многом. — Помолчав, Марченко добавил: — Дамские украшения, дамские поступки… Между прочим, цветочки на месте преступления тоже вряд ли мужчина оставил.
— Какие еще цветочки? — Я так и ахнул.
— Как и украшение, вполне обыкновенные. Цветочки сирени, белая такая гроздь. Вот и скажите мне — будет преступник мужеского пола носить на себе этакие цветочки?
— Может, и будет — если, к примеру, идет на свидание, — заметил Владимир.
— Э, нет! Цветы сирени, да еще не букетом, а так, отдельной кисточкой, причем маленькой, на свидание не носят, — усмехнулся Марченко.
Мне нечего было на это сказать. Владимир тоже молчал, уставившись взглядом в какую-то далекую, одному ему ведомую точку.
Наконец после некоторой паузы он раскрыл было рот, но вопрос, им заданный, к цветам сирени или каким другим не имел ни малейшего отношения.
— Скажите, пожалуйста, Иван Иванович, — произнес он, — а по чьему требованию было начато следствие? Насколько я знаю, для возбуждения уголовного дела необходимо прошение, поданное в суд или полицейскую часть кем-либо из близких убитого.
Марченко утвердительно кивнул.
— Кто же это прошение подал?
— Покойный — круглый сирота. Однако Валуцкий был помолвлен. Вот невеста и подала прошение. Девица Прасковья Михайлова Анисимова, — ответил следователь. — Из крестьян. Проживает в Засамарской слободе. В октябре Валуцкий и Анисимова намеревались пожениться.
— А чем занимается эта Прасковья Анисимова? — поинтересовался Ульянов.
Марченко пожевал губы, подумал и решил все-таки ответить.
— Ну, если вам угодно знать… Анисимова работает на паровой мельнице Николая Емельяновича Башкирова. Еще вопросы есть, господа?
Я, как ни силился, ничего больше придумать не мог. Владимир еле заметно покачал головой.
— Тогда не смею больше вас задерживать. — Следователь чуть приподнялся из кресла. — Не забудьте ваши документы. Честь имею, господа.
Мы встали и откланялись. Секретарь выскочил из-за своего стола и поднес нам паспорта. С тем мы и покинули кабинет господина судебного следователя надворного советника Марченко.
— Чепуха все это, — сердито сказал Владимир, когда мы оказались на улице. — Для чего использовать в качестве орудия убийства такую странную вещь? Как можно, пусть даже в полумраке, незнакомого человека принять за собственного мужа? Да и вообще… — Он не договорил, махнул рукой.
Некоторое время мы в молчании шли по Дворянской улице. У галантерейного магазина Христензена Владимир вдруг остановился.
— Знаете что… — В его глазах заплясали озорные искорки. — А вот мы сейчас кое-что выясним. Есть у меня один знакомый, который во всяческих уголовных курьезах искушен поболее иных судейских. Я только лишь куплю одну штуковину. Подождите меня, сделайте одолжение!
