Его учили математике, истории, даже новейших времен, и составлению карт — он добился больших успехов в топографии. По случаю дня рождения деда юный герцог подарил ему карту местности, куда входили Вена, Нейдорф и Гумбольткирхе, изготовленную с большой точностью. Лекции по фортификационному искусству ему читал майор Вейс. Герцог успешно сдал экзамены комиссии под председательством полковника Шлиндера, профессора инженерной академии.
С большим старанием изучал он французскую и зарубежную литературу. Его гувернер Форести отмечал: «Он развивал свою память, уча наизусть фрагменты из „Генриады“, трагедий Корнеля и Расина. Особенно поразил его зрелый гений Корнеля, но, вообще, он был маловосприимчив к красоте поэзии, ценил только истину (всегда „правда“!) и возвышенные помыслы. Не задумывался над тем, что есть своя прелесть в гармонии выражений и мощь в ритмической форме. Из французских авторов больше всего любил Лабрюйера, с удовольствием перечитывал его „Характеры“, восхищался глубиной наблюдений. Этого требовала природа его ума. Недоверчивый, возможно, из-за своего положения, которое весьма здраво оценивал, он направлял на людей пристальный, испытующий взгляд, умел склонить их к разговору, наблюдать за ними и распознавать».
Таков портрет сына Наполеона, написанный тем, кто знал его лучше всех, изучал, ни на мгновение не теряя из виду, — точное представление о бедном высокородном затворнике.
Его содержали как узника, охраняли от взглядов, весь двор, где его окружали только враги, занимался слежкой.
Вследствие этого юноша замкнулся в себе, глубоко запрятал свои чувства.
Под влиянием среды он стал мрачным и осмотрительным, как настоящий заключенный. Все его поступки были продиктованы осторожностью. Он никому не доверял.
С ним никогда не говорили об отце, и он никогда и никому не открывал своего сердца на эту тему, которая, однако, его увлекала. Франц перерыл все книги, где можно было прочитать о великом солдате. Он прилагал усилия к встрече с теми, кто принимал участие в войнах империи, и с жадностью слушал их рассказы.
Юность тем не менее требует свое, и очень рано он ощутил зов сердца.
У него было множество любовных приключений, на которые надзиратели охотно закрывали глаза.
Если герцог Рейхштадтский содержался в полном неведении относительно могущества своего имени и славы, звезда которой сверкала на Святой Елене, то в развлечениях он пользовался неограниченной свободой, а это что-нибудь да значило в таком удивительном городе как Вена.
Гувернеры, в соответствии с секретными инструкциями канцлера, помогали ему завязывать более или менее близкие отношения с самыми красивыми женщинами столицы. Возможно, они рассчитывали на то, что злоупотребление удовольствиями очень быстро разрушит личность молодого человека. Погубить с помощью сладострастия — один из способов, которым пользуются восточные властелины, чтобы освободиться от неугодного визиря или конкурента в борьбе за трон. Венские дипломаты, казалось, все прошли школу султанов.
Он произвел фурор на своем первом балу, где официально появился в ранге эрцгерцога, и уже с этим титулом нырнул в интриги, к развязке которых его надзиратели относились равнодушно.
Однако очень скоро юный герцог ощутил усталость и пресыщенность, их бремя давило его. Он готов был волком выть на следующий день после оргий. Воспоминания о них вызывали горечь и отвращение, а ведь раньше Франц стремился в эту клоаку с восторженностью юного. Теперь его потянуло к приключениям, неизведанному, непредсказуемому, чего не встретишь в имперских салонах.
Он вспомнил о таинственных прогулках, соблазнительные картины которых рисовали арабские сказки о калифе Гарун-аль-Рашиде и его визире, гулявших переодетыми по ночным улицам Багдада. Франц представлял, как вместе с Вильгельмом они бродят неузнанными по Вене в поисках… чего? Счастья, быть может? Всего, что влекло за пределы двора — его тюрьмы.
Студент, ничем не отличающийся от своих собратьев и уж никак не похожий на члена императорской семьи, выходил то днем, то ночью, а чаще всего вечером, когда венцы отправлялись на Пратер, бульвар, столь же знаменитый, как и парижский Булонский лес.
Поначалу губернатор отправлял своих агентов следить за ним. Доклады этих шпионов не содержали ничего, вызывающего беспокойство, а потому наблюдение ослабили, молодой человек мог выходить без сопровождения. В силе оставалось только указание Меттерниха о возобновлении наблюдения и даже прекращении выходов, если будет замечено, что юный эрцгерцог посещает тайные сборища студентов или участвует в политических мероприятиях. Ну а если речь идет всего лишь о любовных похождениях, пусть себе развлекается. Полиции приказано было закрыть на все глаза и открывать их только в том случае, когда эрцгерцогу будет грозить реальная опасность для жизни либо он сам скомпрометирует себя как члена императорской семьи.
Однажды юный герцог Рейхштадтский, или попросту Франц, бродил в одиночестве по темным аллеям. Вечер был теплым, и, казалось, вся Вена высыпала на улицы. Время от времени присоединяясь к пившим пиво и кофе с молоком добропорядочным семействам, слушая оркестр, расположившийся под деревьями, он заметил девушку, которую сопровождала пожилая дама. Все в ней — приятное лицо, грация и скромность — произвело на него довольно сильное впечатление.
Франц пристально смотрел на этих двух женщин, определив по их виду и поведению, что принадлежали они к мещанскому сословию. Он попытался представить их жизнь. Невзрачная одежда, сдержанность в манерах выдавали их явно небогатое существование.
Юный герцог решил проследить за ними, когда они, послушав музыку, отправились домой. Он шел тихо и осторожно, чтобы случайно не привлечь их внимания и не испугать.
Женщины жили в пригороде. Герцог увидел, как они вошли в небольшой домик рядом с Дунайским мостом. Он задержался, осматривая фасад и пытаясь заглянуть в окна, но ничего интересного не обнаружил. С виду дом был приличным.
Франц решил навести кое-какие справки. Рядом он увидел парикмахерскую. Герцог вошел и попросил причесать его. Парикмахеры болтливы в силу профессии и привычки, и Францу не составило труда, пока его причесывали, втирали душистое масло в белокурые длинные волосы, добыть сведения об этих женщинах.
— Вдова старшего офицера живет здесь несколько недель с дочерью, настоящей красавицей… Девушку зовут Лизбет… Они приехали из Праги: мать хлопочет о пенсии, а дочь — скорее всего о месте или какой-либо должности при дворе или в подсобных службах. Отец девушки был, кажется, одно время приставлен к персоне эрцгерцога Фридриха-Карла. Госпожа фон Ландсдорф, мать, — дворянка, у нее даже есть титул, но она его скрывает, так как живет в бедности. Знаете ли, бедность и дворянство плохо уживаются, и женщины правильно делают, что не задирают нос! — сделал заключение словоохотливый парикмахер, снимая салфетку с шеи клиента.
Герцога причесали и рассказали то, что ему было нужно. Он и виду не показал, что заинтересовался болтовней парикмахера, заплатил, сколько требовалось, и вышел. Первым делом следовало увидеть друга.
— Мне известно, кто она, — возбужденно выпалил он с порога. — Знаю, как ее зовут. Тебе, Вильгельм, нужно расстараться и найти способ проникнуть к ней в дом…
Стали обдумывать стратегию. Самым простым способом казался такой: герцог выдает себя за секретаря эрцгерцога Фридриха-Карла. Знакомится с петицией вдовы и прилагает усилия для ее удовлетворения. Составленное по случаю письмо должно было открыть дорогу дерзкому влюбленному.
Вернувшись во дворец, герцог впервые за долгое время почувствовал, что может, оказывается, улыбаться. Жизнь наполняла его. Юноша менялся на глазах.
Он быстро сочинил письмо подходящего содержания. Вильгельм должен был доставить его по назначению и сообщить о предстоящем визите секретаря, господина Франца.
В эту ночь герцог Рейхштадтский спал плохо. Образ грациозной Лизбет стоял перед глазами и возбуждал его. Он предавался чудесным мечтам и с нетерпением ждал наступления утра, когда Вильгельм отправится на выполнение своей миссии.
Герцог приказал позвать его. Заспанный Вильгельм вошел в комнату. Ему стоило огромного труда заставить герцога понять, что к добропорядочным дамам ранним утром с визитом не ходят. Лучше подождать до обеда.
Франц подчинился его доводам и когда, наконец, пришел час, он подхватил Вильгельма под руку и потащил его к кварталу Асперн. Недалеко от дома, остановился, взволнованный, с бьющимся сердцем, и, в то время как доверенное лицо входило в дом госпожи Ландсдорф, спрашивал себя, как его там примут и какой ответ он принесет.
Примерно через полчаса посланник вернулся и рассказал о встрече.