Позавтракав, Казимир выглянул наружу, осматривая окрестности. Болото осталось далеко позади, и нынче изба возвышалась на опушке светлой, искрящейся в утренней росе, дубравы. Спустившись вниз, ведун прошёлся взад-вперёд по полянке, вглядываясь в стволы деревьев. Духи этого места были благосклонны к людям, нигде не угадывалось тёмной воли. Осыпавшиеся листья укутывали землю мягким одеялом.
«Жёлтые, красноватые, коричневые. Ни одного чёрного, — с удовлетворением отметил про себя ведун. — В согласии живут. Молодцы!».
Собрав ладонями ворох листьев, ведун подбросил их в воздух, довольно смотря за тем, как они опадают, медленно скользя по сторонам.
— Стоян, как думаешь, кто здесь живёт?
Изба скрипнула, покачиваясь из стороны в сторону.
— Да никого ж вроде бы.
— Я имею ввиду, не именно тут, — улыбнулся ведун. — А в этих краях?
— Может вятичи, а может и черемисы уже. Я ж того… сюды по сих пор и не хаживал. А чегой ты от них хочешь-то?
— Ничего не хочу… — подумав, ответил Казимир. — Нам бы с твоей бедой разобраться, но чует моё сердце — это не быстро. А пока осесть где-то надобно. Всё одно, зима на носу, а Милоликины знахарские запасы тю-тю, корений не накопаешь, а новые травы да грибы теперь не скоро народятся.
— Я не спешу, — резонно заметил Стоян.
— Нам бы местечко найти… Чтоб и укромное, но и до людей недалече… — задумчиво пробормотал ведун, продолжая озираться. — Да только как его сыскать-то? Ежели с тобой по дорогам шляться, того и гляди скоро нас кто-нибудь сжечь захочет.
— Зачем это? — изумилась изба.
— Так… — Казимир пожал плечами. — На всякий случай.
— Поступай, как знаешь, — хмуро ответила изба, Стояну явно не нравилась перспектива быть сожжённым, но и отпускать ведуна одного не хотелось. — Но ты б тоже не шастал. Люди всякие бывают.
— Уж мне ли не знать, — резонно заметил ведун.
Казимир, вдруг понял, что невыразимо изменился. Скажи ему, кто ещё полгода назад, что тот окажется один на чужбине и не будет при этом трястись от страха и искать защиты… не поверил бы. Раньше он и ворожить-то без деда побаивался. Стеснялся лишний раз заговор произнести. В лесу вёл себя тише воды, ниже травы, а теперь… Нет, он не стал храбрецом или могучим витязем, коему и река по колено, и любой враг по плечо. Но всё-таки Казимир изменился, поняв что-то важное о себе, то, что никогда раньше не смел, куда там принять, даже осознать. Он и правда другой, но то не было проклятьем. Напротив, это являлось тем, из чего складывалась его личность и душа. Душа ведуна. Он многого не знал наперёд, но ве́дал, какими путями идти потребно, а какими нельзя. Казимир стремился не только жить в мире, но этот мир постигать со всеми его тайнами, невзгодами и радостями, принимая, как есть, и отдавая себя без остатка.
Его глаза остановились на крошечной точке. Ведун, наконец, нашёл то, что искал. В ветвях раскидистого дуба сидела совсем маленькая птичка с рыжеватым окрасом головы и чёрными с белым и жёлтым вкраплениями на крыльях. Ведун давно заслышал её осторожные и негромкие трели, напоминающие пение сверка. Усевшись на землю, подогнув под себя ноги, Казимир опустил ладони на колени и прикрыл глаза. По мере того, как его ровное дыхание постепенно замедлялось, шелест ветвей, играющих с ветром звучал всё тише и тише. Натужное поскрипывание Стояна вскоре тоже осталось позади, словно его не было рядом. Чернота, опустившаяся на сознание ведуна, едва Казимир закрыл глаза, мало-помалу прояснялась. Ведун оставался сидеть недвижимо, а сам мысленно тянулся к крохотной взволнованной птичке, посвистывающей на раскачивающейся ветви дуба.
Свиристель клацнула клювом, заёрзав на месте, легко толкнулась и полетела, в мгновение ока взмывая в холодные небеса. Казимир едва удержался, чтобы не охнуть, так стремителен был для него момент перехода от собственного взора к птичьему. Он глядел, как внизу на полянке чернеется крыша покосившейся избы, и едва заметный силуэт человека сидит на коленях подле. Птица поднималась всё выше, и скоро крошечные фигурки стали совсем неразличимы. Бескрайние леса тянулись от горизонта к горизонту. Извилистая артерия могучей реки рассекала золото полей и горные цепи. Стадо оленей мчалось сквозь перелесок, петляя и уворачиваясь от наседающих на них волков. Серые тени метались вокруг, силясь достать вожделенную добычу. Вот, сразу четыре хищника ринулись наперерез отстающему оленёнку, отсекая его от стаи. Казимир отвернулся, он не желал знать, чем кончится тот поединок. А меж тем свиристель пролетала над холмистыми лугами, заглядывая к заснеженным шапкам остроконечных гор. Её взор упал на светлую ленту дыма, тянущуюся к небесам.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Много домов, частокол, даже ров имеется, — отметил про себя Казимир, всматриваясь повнимательней. — Из ворот выезжают всадники. Кажется, при копьях со щитами. Воины. Интересно, куда же вы?».
Проследив взглядом по окрестным землям, он сумел разглядеть с десятка два деревенек от совсем маленьких как его родные Вышки, до больших вмещающих не только дома, но и высокие мельницы, поодаль от которых лежали пахотные угодья, раскидистые пастбища, где выпасывались кони и могучие мохнатые быки. Реки, речушки и ручьи свивались в мерцающую синеватую паутину, которая уже местами покрылась льдом. Этот край был прекрасен, плодороден, богат и казался необъятным миром, в котором запросто может затеряться один маленький человек. Казимир вдруг ощутил укол, что-то неприятное на уровне подсознания, концентрация внимания нарушилась, видение прервалось.
В голове снова звучали три пугающих голоса, сплетающихся в единую волю. Память услужливо напомнила отвратительное, сколь и могущественное чудище, что повелевало из колоссальной пещеры или расщелины, изрыгая пламя и сотрясая даже вековые горы. Лёгкость, что с самого утра расцветала на душе Казимира, сменилась предчувствием грозы. Ему даже показалось, что небо потемнело, хоть оно и оставалось безоблачным. Краски, и без того отцветающей красоты ушедшего лета, перестали радовать глаз. Чёрное и унылое марево окутало разум, лишая надеж и вселяя сомнения. Виски сдавило болью, ведун даже вскинул руки, обхватывая голову.
— Приболел? — зычно пророкотал Стоян.
— Так… Ночью кошмары снились, — ответил ведун, махнув рукой. — Пустое.
— Повезло, — проскрипела изба. — Мне уже много лет ничего не снилось, — и мечтательно добавила, — а тут ещё и страшилка какая… Повезло!
— А что ты видишь, когда спишь? — спросил Казимир, и призадумавшись, добавил: — Слушай, погоди! А как ты вообще видишь то, что вокруг? Вот, меня, например?
— Да тут так сразу не объяснишь… Ну, почитай с тех пор, как чомором на воле был, изменилось мало что. Вы для нас духов, ну, что-то вроде цветных пятнышек…
— Это как? — встрепенулся ведун.
Его очень интересовало всё, что связано с восприятием духами и нечистью окружающего мира. Казимир давно решил для себя, как следует разобраться в их связях с реальностью, считая это своего рода ключиком к раскрытию тайн происхождения материи, лежащей по ту сторону жизни.
— Гляди, ты хто у нас?
— Человек.
— А чаво тебя человеком-то делает?
— Душа, — ответил Казимир.
— Душа есть у всего, — возразил Стоян. — Даже у камня.
— У камней нет души, — ведун лишь покачал головой.
— Ты только такое чудскому шаману не ляпни, — весело проскрипела изба.
— Вряд ли мы когда-нибудь повстречаемся, — с сомнением заметил Казимир. — Наставник сказывал, что те, кто нынче именуют себя народом чудь, их очень далёкие потомки, растратившие знания, да и не особо похожие на тех, что были прежде.
— Может и так… — медленно проскрипел Стоян. — Может и так… Дык, чаво делает тебя человеком-то, а?
— Живое сердце, — сообразил ведун.
— Во-о-о-от, енто и есть то, что отличает тебя от бесплотного духа. Мы чувствуем тепло живой крови, которой лишены сами. Ни солнце, ни пламя очага не могут даровать этого чувства.
— Чудные вещи ты молвишь, — отозвался Казимир, обдумывая слова Стояна. — Но если вы чуете тепло человеческого сердца, то как различаете, кто есть кто?
