ум за разум заходит.
– Слушаюсь, – с поклоном молвил Кузьма, заворачивая письма в кожу да стягивая двумя ремешками.
Князь взял чашу с края стола и хотел было смочить горло, но та оказалась пустой.
– И пошли кого-то ко мне с выпивкой. Не водки! – добавил Вяземский.
– Исполню, боярин, – отозвался Кузьма.
* * *
Бельский отряхнул пыльный плащ. С самой ночи он мчался, не жалея своих сил. Поднявшиеся в воздух клубы дорожной пыли скоро осели. Иван переводил дух, стоя у монастырских ворот. Невысокая белокаменная стена ещё хранила на себе жар садящегося солнца. Прежде чем ступить в святую обитель, князь заверился, что главное сокровенное при нём – у самого сердца. Короткий вздох.
Осенив себя крестным знамением, Иван направился в монастырь. Бельский бывал тут не впервой и по памяти быстро отыскал настоятеля. Взяв у него благословение, Бельский сделал щедрое пожертвование серебром. Когда закат уже наполнился алым светом, князь предстал пред мрачной кельей. Кроткий стук.
– Радуйся, Пресвятая Богородица, – произнёс Бельский.
– И ныне, и присно, и вовеки. Аминь, – отозвался голос святого отца.
Князь глубоко вздохнул, переступая порог кельи. Ивану пришлось преклонить голову, чтобы уберечься от низкой перекладины. Пред святыми образами сидел мужчина. Его фигура была облачена в чёрное одеяние, и он боле походил на тень, нежели на человека. Худой и бледный, так и чах от болезни – медленной, но неумолимой. Коли князь не знал бы, что пред ним его ровесник, счёл бы монаха за старца.
Иван склонил голову и, сложа руки, испросил благословения. Монах окинул его пустым, отсутствующим взором, как вдруг взгляд медленно прояснился. Стоило памяти ожить в сердце святого отца, Бельский широко и радушно улыбнулся. Монах благословил пришлого.
– С чем пришёл, Ваня? – вопрошал священник.
Голос его был тих, до удивительного спокоен.
– Коли у тебя есть какая нужда – дай знать, – молвил князь, оглядывая скромное жилище монаха.
Святой отец лишь мотнул головой.
– Всяко мне отдали жить боле, нежели положено, – вздохнул он, глядя вперёд себя, предаваясь памяти о былом.
– Ежели не будет на то воли твоей – так и молви, тотчас же пойду прочь, – произнёс Бельский, доставая письмо из-за пазухи.
Лицо монаха омрачилось молчаливой тоскливой скорбью. Бельский безмолвно стоял, держа притом конверт в руках. Несколько мгновений в этой тесной келье с закоптившимися сводами были вечностью для земского князя. Отчаянная надежда убывала с каждой секундой, как вдруг рука монаха, с виду уж утратившая всякую волю, всякую жизнь, шевельнулась. Иван наклонился несколько вперёд, передавая послание. Покуда взор монаха прояснялся, тем больше сомнений проявлялось на его белом осунувшемся лице.
– Боле не обращусь к тебе с этим, – молвил Бельский. – Клянусь.
С этими словами князь передал письмо, написанное рукою Курбского.
– Ты спас меня от казни лютой, за что я тебе безмерно благодарен, – вздохнул монах.
Голова его сокрушённо заходила, и будто бы не было над тем никакой воли.
– Я зарёкся боле не предаваться этому лукавому, чёртову ремеслу, – произнёс чернец.
– Нету у меня никакой силы принудить тебя поступиться против клятвы святой, – развёл руками князь. – Служи Господу, молись за всех нас. Нынче как никогда нужно нам заступничество небесное от этих бесов, опричников, что окружили царя. Молись за нас, святой отец. За меня, за семью мою, за народ наш, а я буду служить им в миру.
С этими словами князь обратил свой взор на потемневшие святые образа. Перекрестившись, князь Бельский глубоко вздохнул, стоя в безмолвной своей молитве. Всё то время письмо оставалось в руках отца Тихона. Солнце догорало в позднем закате.
* * *
В субботний день в столице было не протолкнуться. Облака, под стать суетному народу, спешно проносились над Москвою и неведомо куда. Уж сложно было разобрать, где знать, где голытьба – как посторониться-то в той давке?
Князь Бельский пробирался вдоль лавок и едва уже свернул в тихий переулок, как какой-то мужлан задел его плечом. Князь было оглянулся – что за челядь распоясавшаяся уж всякий стыд растеряла, – да толку в том не было. Воскресная толпа слилась воедино, и были сотни лиц, и сотни платьев, и сотни голосов.
Сплюнув себе под ноги, Бельский сошёл с шумных улиц. В тенистом переулке прямо на голой земле, среди мусора и пыли, сидел крестьянин. Лицо его было изъедено красными пятнами. Следы болезни мужик прятал под холстиной.
– Исполни волю мою, и будешь волен от службы, – произнёс Бельский и будто бы что-то ненароком обронил.
Холоп поднял взор на князя. Иван опешил на мгновение от той заразы, что мучила мужика явно не день и не два. Но всяко же Бельский скоро совладал с собою.
– Внимай же, – произнёс князь, оглянувшись чрез плечо.
Откуда-то повеял тяжёлый запах гари.
* * *
Жаркое полуденное солнце изнуряло Москву. Будто бы то и делало лето столь пригожим временем для красных пожарищ, для славной службы опричников. Погром, разбой и вечно голодный, ненасытный огонь пришли в очередной двор. Зола и пепел подымались в сухом воздухе. Земля впитала тёмную кровь. Черноклювое вороньё спешило к своему бесчинному пиршеству. Огонь ещё дышал на побелевших головёшках, пущай что опричники уж покинули этот двор.
На одеянии оставался горький запах гари, когда Фёдор полулежал на лугу, опёршись спиной о Данку. Басманов распахнул ворот рубахи, справляясь с тем удушьем, которое нагонял дым от пожарища. Он дал себя поглотить ходу далёких голубых облаков. Их причудливые формы будоражили живой ум Басманова, и высоко в небесах рисовались диковинные звери али, напротив, привычная утварь.
Фёдор, вместе с прочей братией, ожидал, как натопят баню. Басманов же находился поодаль от прочих, на пологом склоне. Прочие опричники не могли его видеть. Тем боле удивился Фёдор, когда его покой был нарушен холопом.
– Будьте милосердны, Фёдор Алексеич! – взмолился мужик.
Фёдор очень скоро отбился ото всяких своих мечтаний. Вид холопа поднял много брезгливости в его сердце.
– Чего? – сведя брови, хмуро спросил Басманов.
– Добрый боярин, смилуйся над смиренным, честным холопом твоим! – вновь взмолился крестьянин и на сей раз подал письмо опричнику.
Басманов цокнул, закатив глаза. Нехотя подавшись вперёд, он поддел пальцами конверт и бегло оглядел его.
– Верно, государю передать надобно? – вздохнул Фёдор, встряхнув плечами.
– Всё так, добрый, милостивый боярин, – раболепно закивал мужик.
– И от кого же? – едва лишь спросил Басманов, как взор его пал чётко на печать. – Ясно… – сам себе молвил Фёдор да призадумался.
Холоп глядел с большой надеждою и упованием на боярина. Басманова скорее взбесил тот взгляд, нежели растрогал. Видать, с того Фёдор и прогнал прочь холопа.
– Чёрт с тобой, вали! – отмахнулся
