Южнорусское правительство Мельникова крымские круги сразу же приняли в штыки - уже из-за того, что оно создавалось в результате соглашения с самостийниками. Офицерство "козлом отпущения" сделало ген. Романовского, бессменного начальника штаба у Корнилова и Деникина. В общем-то, это была обычная неприязнь между "фронтом" и "штабами", но в условиях морального кризиса она дошла до предела. Слухи и сплетни валили на него все грехи. Ему приписывали все ошибки и просчеты, в личном плане противопоставляли Деникину хотя Романовский был его хорошим другом и помощником. Его обвиняли в хищениях - хотя он был человеком безупречной честности и, находясь в стесненном материальном положении, вынужден был в Таганроге продавать свои старые вещи, вывезенные из Петрограда. Чисто русского, глубоко верующего православного человека, его произвели даже в "жидомасоны".
Ген. Сидорин усиленно вел пропаганду о "предательстве Дона", предлагая казакам уйти из Крыма и пробиваться в родные станицы. Интриговали флотские - в пользу Врангеля. Интриговал герцог С. Лейхтенбергский - в пользу великого князя Николая Николаевича (сам Николай Николаевич вряд ли об этом догадывался, он проживал за границей и своего участия в Белом Движении не предполагал, прекрасно понимая, какие осложнения это вызвало бы в "левых" кругах и какие козыри дало бы красной пропаганде). Интриговали англичане - в пользу "демократии". Интриговали оставшиеся без назначения генералы Боровский и Покровский - в пользу Покровского. Интриговал епископ Вениамин, возглавлявший крымских крайне правых, - в пользу Врангеля. Зараженный этим психозом, вовсю начал интриговать Слащев, причем совершенно беспорядочно - связываясь то с Врангелем, то с герцогом Лейхтенбергским, то с Сидориным, то с Покровским, Боровским и Юзефовичем, хотя Сидорин и Покровский были антагонистами Врангеля, а самого Слащева считали "молокососом" и "выскочкой".
Поскольку основой армии, ее самым боеспособным ядром оставался Добровольческий корпус, все интриганы и "заговорщики" рано или поздно считали своим долгом обратиться к ген. Кутепову, чтобы узнать его отношение к их проектам - то Киз, то Покровский, то Слащев, вынашивающий идею созвать совещание из представителей армии, флота, духовенства и населения для обсуждения создавшегося положения и решения вопроса о верховной власти. Все они неизменно получали от Кутепова отлуп. 1 апреля он прибыл в Ставку, доложив об этих происках и предлагая Деникину принять срочные меры против смутьянов. Деникин сделал иначе. Теперь, когда армия была спасена и размещена в Крыму, он счел, что пришло время осуществить решение, принятое еще на Кубани, - оставить свой пост. Он составил приказ о созыве в Севастополе военного совета "для избрания преемника главнокомандующему Вооруженными силами Юга России".
В состав его вошли должностные лица штаба, командиры корпусов, дивизий, половина командиров бригад и полков, коменданты крепостей, флотское начальство. Включены были персонально и находившиеся не у дел представители оппозиции, претенденты на власть - Врангель, Покровский, Боровский, Юзефович и др. Председателем совета Деникин назначил генерала от кавалерии А. М. Драгомирова, написав ему:
"Три года российской смуты я вел борьбу, отдавая ей все свои силы и неся власть, как тяжкий крест, ниспосланный судьбой. Бог не благословил успехом войск, мною предводимых. И хотя вера в жизнеспособность армии и в ее историческое призвание мною не потеряна, но внутренняя связь между вождем и армией порвана. И я не в силах более вести ее. Предлагаю военному совету избрать достойного, которому я передам преемственно власть и командование".
Кроме указанных причин отставки Деникина, можно назвать и другие - те, о которых он сам и его современники умолчали, но о которых нетрудно догадаться и которые очень отчетливо проскальзывают в его письмах, приказах, мемуарах. Бесконечная усталость... Ведь позади были мировая война, революция, Быховская тюрьма, Ледяной поход, борьба за Кубань, Северный Кавказ, поход на Москву, отступление от Орла до Новороссийска, эвакуация. Плюс постоянная возня с политикой - партиями, оппозициями, казачьими правительствами, иностранцами. И все это в течение шести лет без малейшего перерыва, без малейшей передышки. Мог ли человек не надорваться от такой ноши? Предстояло все начинать практически с нуля. А для этого требовались силы и энергия... Для того чтобы начинать с нуля, требовалась и безусловная вера подчиненных своему начальнику. Мог ли Деникин предполагать, что после поражений его авторитет в войсках останется прежним? Как впоследствии выяснилось, он даже преувеличивал степень недоверия. Но в принципе оно было неизбежным. Если и не во всей армии, то в какой-то ее части. Для нового подъема, нового энтузиазма, новых надежд был бы гораздо удобнее новый лидер.
Наконец, если катастрофы потрясли и вымотали армию, то разве могли они не сказаться на главнокомандующем? Разве мог он не ощущать огромного груза моральной ответственности за случившееся? Груза, способного раздавить самого сильного человека. Напомним, что Деникин был солдатом, честным служакой, а не политиком (и уж тем более не современным политиком, легко оправдывающим любые свои огрехи). В бедствиях, постигших Белую армию, он видел и свою вину. Мог ли он, неся такой груз, по-прежнему оставаться у руля и действовать с прежней верой в собственные силы?
Военный совет, собравшийся 3.4.20, проходил бурно. Представители Добровольческого корпуса на своем предварительном совещании единодушно решили просить Деникина остаться у власти и выразить ему полное доверие. Кутепов потом вспоминал, как ему было тяжело, поскольку он и сам придерживался того же мнения, но вынужден был убеждать подчиненных, зная, что решение Деникина твердо и окончательно. Ту же позицию добровольцы заняли на заседании, категорически отказываясь от выборов. На строгие указания Драгомирова, что это невыполнение приказа главнокомандующего, на выступления чинов Ставки, подтверждавших неизменность решения уйти в отставку, командиры дивизий и полков заявляли: пусть тогда Деникин сам назначит преемника, но предварительно требовали просить его остаться у власти. Подкрепляли свои слова дружными криками "ура!" в честь Деникина. К добровольцам присоединились кубанцы. Слащев говорил, что сам прецедент выборности, "как в Красной армии", может повлиять разлагающе на войска. Донцы спорили о своем представительстве, считая его недостаточным. Моряки назвали Врангеля. Так ни к чему и ни пришли, кроме посылки телеграммы главнокомандующему.
В ней Драгомиров писал:
"Военный совет признал невозможным решать вопрос о преемстве главкома, считая это прецедентом выборного начальства, и просил Вас единолично указать такового... Только представители флота указали преемником ген. Врангеля. Несмотря на мои совершенно категорические заявления, что Ваш уход решен бесповоротно, вся сухопутная армия ходатайствует о сохранении Вами главного командования..." Деникин остался тверд. Он ответил: "Разбитый нравственно, я ни одного дня не могу оставаться у власти. Считаю уклонение от подачи мне совета ген. Сидориным и Слащевым недопустимым... Требую от военного совета исполнения своего долга..."
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
