смотреть немного в другую сторону, чтобы не смутить человека, не помешать ему. Нельзя по-советски заорать «Ах ты, дрочила недорезанный, уебывай отсюда, сейчас ментам позвоню». Так никто не делает. Возникали необычные ситуации, которые задним числом можно считать забавными виньетками.
В процессе пребывания там всё это создавало галлюцинаторный и избыточный философский контекст. Казалось, воздух наполнен не столько, скажем, вожделением или какими-то либидными флюидами, – скорее казалось, что в этом жарком приморском воздухе носятся осколки разных философем, в основном европейских. Казалось, всё, что осталось от европейской философии, именно там располагается в виде невидимых элементов всего происходящего. Агд можно назвать «зоопарком европейской философии».
Человек как рама ландшафта. 2018
Переходя к терапевтическому аспекту, я должен сказать, что это место очень оздоравливает. Полезно, видимо, тусоваться голышом, даже в таком специфическом социальном контексте. Конечно, полезнее делать это где-то в крымской бухточке или на нудистском пляже в Коктебеле, где всё происходит без философского балласта.
В Агде пляж весь нудистский. Есть зоны, где люди с детьми загорают, семьи. А есть такая зона, куда детям нельзя вступать, – зона пляжной оргиастической активности населения. Если издали смотреть на этот кусок пляжа, то видно, что люди стоят большими кругами и смотрят на что-то в центре круга. Приблизившись, я понял, что они смотрят на немногочисленные совокупляющиеся парочки, которые там полагается окружать зрителями. Точнее, зрители сами собираются и взирают. Атмосфера, царящая при этом созерцании занимающихся сексом парочек, меня поразила. Никто не дрочил из зрителей, никто даже не улыбался. Именно с философским унынием и в то же время с невероятной философской внимательностью и пристальностью, с невероятной безрадостностью наблюдают они за этим жизнеутверждающим, по идее, зрелищем. Казалось, что такого быть не может. Если люди – любители подобного времяпрепровождения, им должно быть хорошо, они голые, они смотрят на ебущихся людей, можно подрочить, никто не помешает, и погода хорошая, и рядом море. Вставал главный философский вопрос: почему же они такие тоскливые или серьезные? Не было ощущения, что им скучно, было ощущение, что они охвачены каким-то пристальным типом интереса, который для меня оставался совершенно непостижим. Это пристальное, угрюмое, совершенно невозбужденное внимание осталось за гранью моего понимания. Мне приходилось больше смотреть на зрителей, чем на самих совокупляющихся, потому что те совокупляющиеся выглядели более или менее так же, как все совокупляющиеся. А вот те, кто на них смотрел, выглядели очень и очень странно, на мой вкус. Ни женщины, ни мужчины не проявляли ни капли возбуждения, ни у кого не стоял хуй, например, никто не пытался его вздрочнуть, ни одна рука не тянулась к гениталиям, ни своим, ни соседа по кругу, ни одна щека не дрогнула от поползновения рта расплыться в улыбке. Поражала невероятная застывшесть всех этих людей, превращение их в какие-то зрящие почти статуи, как бы удрученные чем-то и в то же время как будто пытающиеся разгадать какую-то загадку. Это тоже напоминало французскую философию, слова Фуко, например, что человек смотрит на свои гениталии с вопросом: «Кто я такой?». Очень хотелось немедленно заменить всех этих людей на более сексуально озабоченных и молодых, которые на хуях бы вертели все эти философские аспекты.
Нас защищало то, что мы вовсе не хотели ни критически, ни как-нибудь еще освещать жизнь этого курорта. Мы занимались гораздо более интересным делом. Мы брали реальность этого курорта и превращали ее в нашем фильме в совершенно другую реальность такого курорта, каким он должен был бы быть. То есть мы исполняли работу, прямо противоположную работе Мишеля Уэльбека, которую он производил в своих романах типа «Элементарных частиц». Двигались мы в прямо противоположном направлении – взять и переделать всю реальность, трансформировать ее в нечто странно идеальное, причем не в социально-утопическом, а скорее в галлюцинаторном оформлении.
Нам это в какой-то степени удалось, хотя в нашем фильме происходят события гораздо более мрачные, чем те, что происходили там в реальности. В реальном Агде никто никого не убивал стеклянными ножами. Одновременно с внедрением этих мортальных завитков нам все-таки удалось создать идеализированный образ этого курорта. Мы действовали по принципам социалистического реализма, сформулированным Максимом Горьким. Эти принципы распространяются и на психоделический реализм: следует изображать реальность не такой, какая она есть, а такой, какой она должна быть.
А вот и текст, который написал я в этом необычном городе.
Философские сады любви
В древние, можно даже сказать, в незапамятные времена искусство отделилось от магии. Но если вдуматься, выражение «отделилось от магии» является бессмысленным. Магия не такая вещь, от которой можно отсоединиться, даже если потратить на это отсоединение несколько веков. Не об этих ли нескольких веках сказал Хайдеггер: «Искусство исчезает так медленно, что это исчезновение длится несколько столетий»?
Исчезать в течение нескольких столетий – такое медленное исчезновение не снилось даже Чеширскому Коту. Столь долгое исчезновение уже не является исчезновением – оно становится образом существования, оно становится нишей, превращается в магический фокус (во всех смыслах этого слова).
Искусство покупают, чтобы избавиться от него. Современный мир всегда уповает на силу денег: выплачивая свой долг, покупатель бессознательно надеется нейтрализовать магические свойства художественного произведения. На это же надеется и всё общество в целом, поощряющее строительство музеев и функционирование выставочных пространств. Подобным образом когда-то строились древние храмы – с двоякой целью: с одной стороны, чтобы прославить и умилостивить богов, с другой стороны, чтобы заманить богов в ловушку. Атеисты видели в храмах ловушку для верующих, но ловушка для верующих работает только в том случае, если она является одновременно ловушкой для богов.
Подобными ловушками сделались музеи, а богами, что должны раствориться без остатка в плотной и едкой среде собственного культа, стали художники. Но, к счастью, еще не все боги в клетках, есть еще некоторые, блуждающие на свободе, а свободны они там, где их не считают богами. В тех местах, где они не боги, – только там художники еще могут быть магами или осколками магов.
Осколок бога – трагичен, осколок мага – эйфоричен. Потому что осколок бога означает, что этот бог низвергнут. Осколок мага означает, что маг затаился. А маги умеют таиться, рассыпаясь в осколки и вновь собирая себя в единое целое. Если маг не умеет затаиться, значит он не маг. Более того, затаиться – это и есть главное дело мага, его основное чудо, а остальные чудесные и кудесные деяния – лишь дополнительная маскировка укрытий.
Как и где затаиться? Где спрятаться? Никогда не было и не будет
