– Вам, когда вы на место поступили, револьвер выдали?
– Да.
– Так чего же вам еще нужно!
Околоточный смотрел на сыщика непонимающе:
– Это как-с?
– Да шучу я, шучу.
В половине восьмого Кунцевич вернулся в участок. В кабинете собрался весь штат околоточных, и из-за этого помещение казалось совсем крохотным, а накурено там было так, что хоть топор вешай. Иодко представил Мечислава Николаевича коллегам и предложил выйти на улицу.
– Ну как успехи? – спросил губернский секретарь.
– Своих фигарей [141] я в известность поставил, да и коллегам ваши рисунки показал, они тоже своих накатчиков настропалят. К менялам сходил, но они говорят, что долларов отродясь не видали.
– Странно. Видите ли, Григорий Викторович, Ротштейна преследовал с самого Бостона инспектор тамошней полиции Линг. Он и сюда со мной приехал, но в дороге… эээ… приболел и сейчас отлеживается. Так вот, этот Линг, несмотря на… свое плохое здоровье, жалованье получает недаром. Он установил не только то, на каком пароходе Ротштейн приплыл в Британию, но и пароход, на котором он отправился из Дувра в Ревель. Когда Линг прибыл в Англию, это судно уже успело туда вернуться и вновь собиралось в Россию, Линг на нем к нам и отправился. В дороге он зря время не терял – расспросил прислугу и узнал о Ротштейне кучу полезных сведений, в том числе и то, что на пароходе Ротштейн расплачивался долларами. Буфетчик их у него принимал только потому, что раньше ходил за океан и знал, что это за деньги и как они выглядят. Других денег у Гершеля не было. Почему он не поменял доллары на фунты в Лондоне или другом каком английском городе, одному Богу известно. В Ревеле же Ротштейн разменял на рубли только пятьдесят долларов, это известно точно – ревельской полиции удалось установить меняльную лавку. Учуяв затруднительное положение клиента, меняла соглашался на обмен только по курсу один к одному, поэтому Гершель так мало и разменял. Отсюда вывод – у него, кроме долларов, других денег нет. Стало быть, за те три недели, которые он провел в Вильно, он обязательно посетил бы здешних менял. Так что врут вам ваши жиды, Григорий Викторович.
– Выходит, врут. Только я с ними сделать ничего не смогу.
– Что так?
– Их лучше не трогать. Покровители весьма высоки. – Околоточный поднял глаза вверх.
– Понятно. Ну что же. Будем ждать, что скажут ваши осведомители и не появится ли что из украденных вещей в ломбарде. А пока разрешите откланяться.
Утром следующего дня Кунцевич разбудил Линга в 8 часов, опохмелиться не дал, велел выпить кувшин молока и повел в баню. После парилки американец начал приходить в себя. Кунцевич послал банного мальчика за квасом.
– Все, Том, гулять прекращаем, работать надо. Погуляем потом, когда в Петербург вместе с Ротштейном приедем.
– Да, да. Я готов. Вот только пивка бы, а?
– Никакого пива. Сейчас квас принесут, он лучше всякого пива действует, еще я квашеной капусты попросил, кваску выпьете, капусточки съедите – как огурчик станете. Голова-то как у вас, соображать начала?
– Да.
– Отлично. Тогда слушайте внимательно…
В два часа дня на перрон Виленского вокзала из скорого поезда «Санкт-Петербург – Граница – Берлин» вышли два хорошо одетых господина и отправились в меняльную лавку. Увидев импозантных посетителей, хозяин низко поклонился:
– Чем могу служить, господа?
Мужчина с роскошными усами сказал:
– Любезный, вам это, конечно, покажется странным, но вы единственный человек в этом городе, который может спасти мою честь.
– Простите, сударь?
– Видите ли, я познакомился в поезде с этим господином, – усач кивнул на своего попутчика, – а он американский подданный. Дорога дальняя, и решили мы скоротать ее картишками. И получилось так, что почистил он мне карманы на целых пять сотен. Я по-английски говорю и понимаю, но весьма плохо. Когда рядились, американец что-то про доллары балакал, но я не понял. Проиграл я, стал расплачиваться, сую ему «петрушу» [142], а он не берет, доллары требует, мол, я из России уезжаю, и рубли мне не нужны. Я ему – чудак человек, у тебя «петрушу» в любом заграничном банке поменяют на любую валюту, а он ни в какую, мол, договаривались расплачиваться долларами, так извольте дать доллары. А с нами в купе один господин едет, из поляков. Так вот он мне и говорит, мол, действительно американец о расплате долларами со мной договаривался, а я кивал, соглашаясь. Я-то, может, и кивал, только совсем по другому поводу. В общем, попал я в затруднительное положение. Еду я до Вильно, у меня здесь дела неотложные, а американец в вашем городе останавливаться не хочет, говорит, на пароход опоздает. Получается, я его обманул при свидетеле. А это для меня неприемлемо. Поэтому к вам и обращаюсь. Если у вас этих проклятых долларов нет, придется дела бросать и ехать туда, где их купить можно будет. А это, сдается мне, уже Берлин, а может, что и подальше.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Еврей посмотрел на усача, затем на его спутника, все это время молчавшего, и неожиданно заговорил на чистейшем английском.
Американец изобразил на лице величайшую радость и повторил рассказ усача.
Еврей повернулся к усатому.
– Вам повезло, милостивый государь. Я недавно приобрел небольшое количество американских долларов, для собственных нужд – хотел сыну в Америку отправить. Могу уступить один к трем. Товар в наших местах редкий, поэтому и курс соответствующий.
– Да вы что! Везде рубль восемьдесят за доллар дают!
– Так возьмите где-нибудь за рубль восемьдесят, я не против.
Торговались долго и наконец сошлись на двух рублях шестидесяти копейках за доллар.
– Несите двести пятьдесят. – Усач полез в карман за бумажником.
Меняла нырнул под прилавок и вынырнул, держа в руках купюры.
Когда он посмотрел на усатого, то вместо бумажника увидел у него в руках полицейскую карточку.
– Чиновник для поручений столичной сыскной полиции губернский секретарь Кунцевич, – представился усатый. – Вы арестованы за соучастие в краже на сумму более трехсот рублей, покупку краденого и… впрочем, и этого вам пока хватит. Закрывайте лавочку, да и поедем.
Меняла ничуточки не испугался и нагловато поинтересовался:
– Осмелюсь спросить, куда?
– Как куда, в участок.
– А стоит ли, ваше благородие? Вы человек нездешний, порядков местных не знаете… За мной такие люди стоят, что, уверяю вас, вскорости придется вам меня отпустить, да еще и извиниться.
– Что? – вскипел губернский секретарь. – Я, дворянин, буду перед жидом извиняться? Ты тут совсем с катушек съехал, что ли, под высоким покровительством? Отпущу я тебя? Да я тебя сегодня в Петербург, этапом, да так устрою, что тебя туда через Москву пешком отправят. А лавку твою обыщу и все, что найду, с собой заберу. По описи, конечно. И получишь ты все описанное от судебного следователя, Бог даст, к Рождеству Православному. Может, даже и с извинениями. Только будет ли тебе прок от этих извинений? Торговлишке твоей это поспособствует? А покровителей твоих я не боюсь. Ты, может, не дослышал? Я – из питерской сыскной. И предписание у меня о производстве розыска от его превосходительства, директора Департамента полиции! Пусть только кто из здешних чинов рот свой в твою защиту откроет. Сразу в Енисейскую губернию поедет, станом командовать. Что, не веришь мне? Хорошо, давай проверим. Как приедем в участок – кому хошь телефонь и рассказывай все, что хочешь. Но только потом не обижайся. Собирайся давай, чего рот раззявил!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Меняла упал на колени:
– Не губите, ваше превосходительство, у меня детей семеро и жена больная, детьми заклинаю, не губите!
– Кто тебе доллары принес, отвечай.
– Гершель Ротштейн, чтобы ему пусто было, принес мне свои поганые бумажки. Но он сказал, что честно их заработал у себя в Америке. Если бы я знал, что они краденые, я бы ни в жизнь с ним бы не стал связываться…
