…Улина мать, кажется, кричала, а Егор смотрел сквозь неё, не реагируя ни на громкость звука, ни на мимику, ни на эмоции. Точно так он когда-то выслушивал вопли разгневанных нянек. Разница между тогда и сейчас в том, что тогда он толком ничего не чувствовал и, стало быть, ему было всё равно. Сейчас уже тоже всё – равно: он умер.
«Отойдет?.. Если что?..»
…Далёкий звон. Уставился в пустоту, периферией сознания фиксируя, как стакан, выпав из ходящей ходуном руки, покатился по столу, как чайного цвета жидкость струйкой потекла на пол. Лужа… Не дышалось… Как она попыталась ликвидировать последствия салфетками, но уже спустя секунды махнула рукой.
— Егор… Очнись! Ты ведь переломишь её об колено и вышвырнешь! Что, я тебя не знаю? Знаю! Ты на моих глазах вырос! Ты и сам себя прекрасно знаешь, — «Да…». — У тебя сегодня одна, завтра другая, а послезавтра третья. Ты их как перчатки меняешь, вот только-только девочку какую-то к себе приводил. Рыжую. На моих глазах! Прошло две недели, и… Уля… Неужели тебе мало? — тёть Надя, прикладывая к опухшим глазам салфетки, рыдала, вода падала на его оголённые провода… Электрический стул для души работал по прямому назначению. — Да у тебя же их сотни. И еще сотни будут. Когда ты успокоишься? Куда ты подевал свою совесть? Что ты хочешь, чтобы я, глядя на это, тебе сказала? Зачем тебе моя дочь, ответь! В коллекцию?!
…Эта женщина здесь, потому что видит суть, сердцевину. Гнилое зерно… Присыпанное обрушившимися, как снег на голову и смётшими его с ног чувствами, запорошенное отчаянным желанием жить. Жить с верой в то, что способен не только разрушать, но и строить, что всё еще иначе может быть. Что «такой». Что любовь – вечный свет и одолеет тьму. Но правда в том, что зерно никуда не делось, оно всё еще там, и стоит пойти первому ливню, проклюнется. В том, что…
«“Я не дам тебе второй раз провернуть со мной свои фокусы”…»
…Правда в том, что горбатого исправит только могила. В том, что умеет он лишь портить. Две недели назад целовал Ульяну на этой кухне, и внутри рождалась новая галактика. А теперь там и здесь – везде – пустота. За какие-то минуты разросшаяся до немыслимых масштабов чёрная дыра поглотила всё: его, смыслы, завтрашний день, планы, робкие надежды. Обращённое осколками, перемолотое в труху, всё исчезло в бездонной липкой мгле.
Не соображалось и не осязалось, сознание поработил неизбывный ужас. Он готов был признать в себе чудовище – эгоистичное, беспощадно и бездумно перерабатывающее в утиль чувства окружающих.
Но… «в коллекцию»? Это больше того, что Егор способен выдержать. Единственное, с чем не согласится никогда.
— Надежда Александровна… Вам не приходило в голову… — «Невозможно сказать…» — что я могу любить? Вашу дочь?
…Существовал, но уже не был жив. Стал прозрачным, бесплотным. Шипел и растворялся в боли, а других чувств не знал – они проходили сквозь него, не оседая и не цепляясь за сердце. Казалось, их вообще никогда в нём не было, нутро замерзло и закостенело. Что такое «радость»? А «любовь»? Как они ощущаются? Они… Не мог нащупать их в себе. Где же?.. Где вера? Там, внутри, ничего, там пробоина, сквозь которую тонкой струйкой вытекла душа.
Её мать резко вскинула голову, скорбная усмешка проступила на лице, а в глазах отчётливо читалось, что ни одному его слову она не поверила ни на секунду.
— Ты? Егор… Прости меня, но не ты… Ты не можешь. Об этом мне говорила ещё твоя мама. Когда просила за Улю. Говорила, что ты на это чувство не способен. Как сейчас помню… «Научить привязанности и любви». Десятилетнего уже мальчишку. Нет, Егор, нет… Это какая-то патология. И всей своей жизнью ты только её подтверждаешь.
«…Они же должны ощущаться…»
— Вы ошибаетесь.
Еле вытолкнул из себя.
— А если я ошибаюсь, тем более! — воскликнула теть Надя. Рыдать она перестала, выплакала уже к этому моменту всё и смотрела на него теперь покрасневшими мокрыми глазами из-под блёклых слипшихся ресниц. — Тогда ты должен искренне желать ей счастья. Егор… Послушай… Ты же и сам понимаешь, что ничего хорошего её с тобой не ждет. На осине не растут апельсины. Вы с Улей из разного теста, вы не пара. Посмотри, какой образ жизни ведёшь ты. И какой – она. Посмотри, кто ты и кто она. Посмотри на её путь и на свой. На её будущее и своё. Она – ангел, Егор, а ты… — «А ты дьявол…» — Моя чистая девочка достойна большего. Достойна, чтобы с её чувствами считались, а не топтали их, достойна высоты, а не дна. Может, сейчас тебе кажется, что ты любишь, но ты поиграешься и выбросишь. Не завтра, так через месяц. Потому что это ты. — «Права…». — Ты и сам себя знаешь, что я тебе объясняю? — её просящий взгляд граничил с безумным, или это просто он уже обезумел и был не способен воспринимать происходящее. — Егор, умоляю, остановись сейчас! Не сомневайся, сейчас она переживет, однажды уже пережила. Но если ты не остановишься… Егор, мне страшно представить, что с ней будет, если ты заиграешься. Не понимаешь? Если ты с этим затянешь, ты мою девочку убьёшь. Нет ничего хуже разрушенных надежд. Поверь мне, я прекрасно знаю, о чем говорю. А ты в неё их вселяешь, пустые. Прошу, прекрати! Не мучай её!
«“Не мучай”… Огради…»
…Её мать права. Во всём. Себя он знает – он эгоистичный мудак, на неопределенный срок впавший в бессознанку. Но ведь однажды его отпустит, и тогда… Что будет тогда? С ней?
«“Остальное теряет смысл, забываешь обо всех, даже о близких. Ты зависим. Эти чувства не дают тебе свободно дышать”…»
Она… Это она. Она – смысл. Или, по крайней мере, ещё полчаса назад им была. Только-только ещё была. Всегда была. Она – свет и тепло. Смысл, свет и тепло… От которого однажды он уже отказался, перечеркав всё, что значило. Смог. Выходит, сможет вновь. Когда всё в нем кончится.
«“На что ты её обрекаешь?..”»
— Думай, Егор, — донеслось издалека. — Надеюсь, оставить этот разговор между нами мозгов у тебя хватит.
Последнее доходило до сознания совсем туго. Не очнулся: не видел, как она поднялась со стула, не слышал хлопка двери, не воспринимал себя.
... Ватный мозг производил проверку работы сбоящих органов чувств. Чёткие керамические, деревянные и металлические квадраты и прямоугольники расплывались, кружились и смешивались в одно грязно-серое пятно. Ухо улавливало глухой стук капель о раковину, и это был единственный доступный звук. Остальные исчезли. Их словно принудительно изъяли из искаженного мира. Изъяли запахи и привкус железа во рту, кожа перестала реагировать на сквозняк мурашками, ступни не чувствовали пола, исчезло ощущение положения в пространстве, словно в вакууме висел.
Лёгкие работали вхолостую: воздух в них не поступал. Выполняя прямую функцию поддержания жизни, в парализованном теле сокращалось полое сердце. А бракованная душа не подавала признаков существования. Душа предпочла покинуть треснувший, осыпавшийся черепками сосуд и поискать дом покрепче, понадёжнее. Посветлее и потеплее.
Взглянуть бы на себя в зеркало, что бы там увидел? Оболочку без содержания, дыру без дна, имитацию человека, мутное стекло в глазницах, безнадёжность. Увидел бы ничто.
«“Я не дам тебе второй раз провернуть со мной свои фокусы”…»
Светало. Безысходная мёрзлая пустота душила.
Ненавидишь зеркала.
И она знает — это навсегда,
И она никогда не вернется.
Моя маленькая девочка, послушай,Я не хочу причинить тебе боль,Но большие мальчики не чувствуют угрызений совести.Малышка моя, они все одинаковые,Они не чувствуют сожалений.(Sandra, Little Girl)
Комментарий к
XXX
. На осине не растут апельсины Обложка к главе и ваши комментарии: https://t.me/drugogomira_public/418
Музыка:
Little Girl – Sandra https://music.youtube.com/watch?v=jhvVx9-Yusk&feature=share
Feels Like The End – Shane Alexander https://music.youtube.com/watch?v=q_fxHilJP7c&feature=share
Визуал:
У меня есть ты https://t.me/drugogomira_public/421
Дождаться https://t.me/drugogomira_public/422
