— Я не знаю сроков восстания, но знаю, что любой из немецких колонистов уже распределил, куда в его хозяйстве пойдет каждый спиленный телеграфный столб.
И офицер оглядел Абашидзе, одетого в поношенную гимнастерку, солдатские обмотки и огромные, не по росту, ботинки, словно говоря: «А еще власть…»
Разговор этот произошел днем, а вечером стало известно, что на город с севера и запада двинулись банды Варавы и Ткача. В окрестных селах поднялись кулаки и богатые колонисты.
Интернациональный отряд в двести штыков — срочно мобилизованные коммунисты и комсомольцы города, несколько рабочих дружин — занял оборону за Южным Бугом и Ингулом.
В городе осталась группа человек в тридцать: партийные работники, несколько бойцов из охраны ЧК, военкомата и милиции. Судостроительные заводы «Наваль» и «Руссуд» контролировали рабочие.
Вооружился и полуэкипаж. Отряд возглавил анархист Проскуренко. Ему было около пятидесяти, он имел звание мичмана. В заместителях его оказался некий Евграфов, засланный в полуэкипаж григорьевцами.
Предпринимать что-либо против них было поздно — не хватало сил.
На первый взгляд, «свободные моряки» и вправду решили защищать город. Ночью отряд занял позиции против махновцев, но утром всем составом перешел на сторону противника.
Банда Варавы и «свободные моряки» ворвались в Николаев.
Махновцы захватили здание исполкома. Одна сотня кинулась к военкомату. Часть «моряков» — к ЧК, освобождать деникинских и григорьевских офицеров, членов их штаба. Остальные принялись разбивать магазины и лавки, грабить квартиры.
Едва на улицах послышалась стрельба, Абашидзе понял, в чем дело. Позвонил военком и прокричал, что наседают махновцы, но он держится.
— Абашидзе, сколько у тебя бойцов?
— Тут нас семеро…
— Эх, черт! Не прорваться нам к тебе.
— Попробуем сами отбиться. Похоже, вот-вот подойдут.
До звонка военкома Абашидзе в глубине души надеялся на его помощь, но теперь об этом нечего было и думать. Он попытался связаться с трибуналом, однако телефонистки уже разбежались.
Выйдя из кабинета, Абашидзе приказал поставить на окно ручной пулемет. Арестованных офицеров — как сердце чувствовало — Абашидзе еще ночью отправил поездом в Харьков, но архив и дела находились в здании.
— Вот что, Каминский, — сказал Абашидзе уполномоченному, — бери документы и пробирайся дворами к Госбанку. С тобой пойдут еще трое. Быстро! В случае чего — мы прикроем.
Каминский попробовал было возразить, что четырех для такого дела мало. Однако Абашидзе только глазами на него сверкнул и повторил приказ.
— Ты что, не понимаешь? Захватят бумаги — сколько наших ребят поплатятся жизнью! К банку — там охрана сильнее!
Едва группа Каминского выскользнула через садовую калитку на соседнюю улицу, у здания ЧК появилось с полсотни «моряков».
Увидев торчащий из окна ручной пулемет, бандиты затоптались на месте. Вперед выскочил Евграфов.
— Полундра! — взревел григорьевец.
Часовой не успел и выстрелить, как около него оказался Евграфов на вздыбленной лошади и шашкой зарубил часового. Второй чекист выстрелил в Евграфова, но промахнулся, попал в коня. Пулеметчик уложил с десяток бандитов, но удержать всю ораву не мог. Она ввалилась в двери.
Вбежавший со двора Абашидзе — он провожал Каминского — с двумя пистолетами в руках не успел разрядить обоймы, как был сражен наповал. И в это же время ворвавшийся в здание Проскуренко выстрелом в затылок убил пулеметчика.
Тогда Евграфов с несколькими бандитами стал рыскать по дому, отыскивая арестованных офицеров. Не найдя никого, взбешенный Евграфов выскочил во двор.
Передав копии документов съезда анархистов через связного и ничего не зная о судьбе Абашидзе, Матвей вместе с Волиным и Гордеевым уехал в ставку Махно — Гуляй-Поле.
На другой день к дому, где квартировали анархисты, подкатила крытая ковром тачанка, и их, хотя штаб находился через несколько хат, лихо домчали до волостного правления.
Против двери, за столом, на диване, сидел узкоплечий головастый человечек с крупными глазами и тонким, нервным ртом. На нем был черный китель, исполосованный желтыми ремнями портупеи, а вокруг шеи, словно удавка, вился шнурок, что крепится к рукоятке маузера.
«Махно!» — понял Матвей, шедший на полшага позади Волина.
Рядом с батькой на диване сидел мужчина с аскетическим лицом — Аршинов-Марин, наперсник и воспитатель Нестора в Бутырках, где Махно отбывал «каторгу» за убийство пристава.
Началась церемония знакомства с участниками совещания. По правую руку от батьки сидел Михалев-Павленко, как Матвей узнал впоследствии. Ему батька доверял, словно самому себе. Михалев влился со своими партизанами в отряд Махно еще во времена гетманщины. Рядом с Гордеевым разместился начальник штаба махновской бригады Озеров, бывший поручик царской армии.
— Так что вы хотите сказать Нестору Ивановичу? — спросил батька ровным тенорком, говоря о себе в третьем лице.
Матвей, устроившийся в дверях, старался приглядеться к Махно попристальнее. Но батька сидел на диване между двумя окнами, и яркий свет дня мешал. Видно только было, что Махно, прежде чем обратиться к Волину, несколько мгновений цепко глядел на него, но с первым же словом опустил глаза, как бы нарочно прикрыл их бледными, словно совиными веками. А спросив, вновь вскинул взгляд, но уже на Гордеева. И тот заговорил первым. Никогда еще Матвей не слышал от Ильи такой взволнованной и цветистой речи. Даже Махно стал глядеть на него с нескрываемым интересом. Но вдруг усмешка тронула батькин тонкий рот:
— Слышишь, Михалев, як за восемьдесят тысяч гарно балакают?
Гордеев чуть было не сбился с тона, и Матвей увидел, как у Ильи покраснели уши. Но Гордеев справился со смущением.
— Мы, набатовцы, предлагаем вам, Нестор Иванович, стать основателем первого в мире анархистского безвластного общества, вождем третьей революции.
— Это за те же восемьдесят тысяч, что получили у батьки в феврале? Или еще понадобятся? — издевательски ровно спросил Махно.
— Они провели, Нестор, огромную работу… — вступился Аршинов.
— Прокутили они денежки в городах! — вырвалось у Махно, и, хлопнув ладонью по столу, он будто припечатал: — Раз батька говорит, так оно и есть. Нам нечего делать в городе! Города следует сровнять с землей. Они — рассадники пролетарской, коммунистической заразы.
Волин подался вперед, словно за руку схватил Махно:
— Значит, Нестор Иванович, вы согласны стать вождем!
— Если набатовцы откажутся от города. Горилки и тут хватает, — ломая тонкие губы, усмехнулся Махно и твердо повторил: — Село — опора батьки. Крепкий хозяин знает — там, где мы, духа продкомиссара не появится.
