же сорокалетними, как он.
И на фронт не ездили, а просто эвакуировались, уехали. Приняли близко, некоторые даже слишком близко, к сердцу советы сберечь себя для литературы и получили разные брони. Но другим как-то забыли это, спустили — кому раньше, кому позже. А ему — нет, не забыли! Слишком уж не сходилось то, чего от него ждали, с тем, что вышло…"
И вот Маяковский в Ташкенте, не то что бы чистом и устроенном городе, снова смотрится в зрачок пистолета.
Нет, и это не слишком сложно.
Нет, он выживает на войне, сочиняет в известинском здании подписи к плакатам и стихи:
С криком: "Дейчланд юбер аллес!" —
Немцы с поля убирались.[18]
Подавляющей всё, тяжёлой, всенародной славы нет — потому что никем не написано письмо Сталину, и не произнесены слова о том, что он, высокий, но потолстевший подполковник — лучший поэт современности.
Брики стареют, Осип в сорок пятом, не дожив три месяца до победы, падает на лестнице, схватившись за сердце. Лиля и Маяковский стоят в крематории Донского кладбища, и он вдруг понимает, что Брика она всегда любила больше его.
Вернувшись домой он долго разглядывает свой табельный пистолет Токарева.
Нет, это слишком просто.
Война кончается, но через несколько лет Маяковский становится главным объектом в борьбе с формализмом. Симонов пишет статью "Об одном поэте и группе антипартийных театральных критиков". Маяковский попадает в речь Жданова и известное Постановление. Он мгновенно оказывается в вакууме — уволен из газеты, печатать его перестают, и Маяковский подумывает, не пойти ли ему в дворники, как советовал Платонов. Но какой из него дворник?
И вот он снова разглядывает притаившегося в ящике стола железного друга.
Нет, не сейчас.
В 1955 его восстанавливают в Союзе писателей, он даже едет в Италию, где он слышит о своём величии русского футуризма.
На дачу к нему приходит Вознесенский вместе с Ахмадулиной и Евтушенко (Промеж них ходит легенда о Яйце Алконоста русской поэзии). Но Маяковский говорит, что есть только яйца Фаберже — и отсылает их к Ахматовой.
Хрущёв на встрече с интеллигенцией ругает формалистов, а Маяковский сонно кивает. Вознесенский ему и правда не нравится — уходя с переделкинской дачи он стащил с комода фотографию Лили.
Но Маяковский всё равно приходит в Политехнический, на съёмки фильма Хуциева "Мне двадцать лет".
Он стоит, щурясь на собственные слова, что — квадратными буквами — прикреплены к заднику: "Коммунизм — это молодость мира, и его возводить молодым". На сцене он вдруг он читает "Уже второй, должно быть, ты легла…", и не закончив, машет рукой, плачет. Его уводят, но Хуциев всё равно вставляет стихотворение в фильм.
Временами ему задают обидные вопросы — видел ли он Ленина и что рассказывал ему Есенин. Про его собственные стихи не спрашивают ничего.
Он устал и болен, пишет мало и брезгует заседаниями. На даче Лиля спрашивает его, дадут ли к юбилею Героя Социалистического труда, сама понимая, что дали бы только секретарю Союза — как этим исписавшимся бездарям Федину или Тихонову.
Но вслух говорит, что если не дадут, то знает, чьи это интриги. На столе, меж тем, тает от жары французский шоколад — посылка Эльзы и Арагона.
Возвращаясь на свою дачу, он лежит, глядя в потолок.
Проснувшись среди ночи он лезет в стол. Там только нитроглицерин и нембутал.
Извините, если кого обидел.
20 июля 2013
История про то, что два раза не вставать (2013-07-22)
Продолжил смотреть Маяковского — тут уже конец 1922 года, совершена поездка в Берлин, Лиля отставила поэта на два месяца… Мне, кстати, начинает казаться, что весь этот сериал затеян ровно для того, чтобы Дарья Досталь сыграла там роль Лили. (Она, впрочем, значится там ещё как один из продюсеров.
Маяковский уже не торт. На крики и звук бьющегося стекла унылый Брик высовывает нос из комнаты, в этот момент он похож Хемуля.
А вот Маяковский начал экспромтами фигачить рекламу — бегает по кабинету каких-то торговых чиновников и рифмует.
Чиновники бьют в ладоши и валятся от счастья со стульчиков.
Мимоходом один чиновник говорит:
— А вот папиросы "Герцеговину Флор" товарищ Сталин очень уважает.
А второй отвечает ему:
— А товарищ Ленин вовсе не курит.
С какого хуя чиновники снабженцы в 1922 году поминают сталинские папиросы, непонятно.
А вот уже появились заседания ЛЕФ'а — правда, за кадром.
Брики говорят о своей жизни по-французски, а как дело касается их возлюбленных — по-русски. Чорт его знает, что было по этому поводу в воспоминаниях. Вот действительно не помню.
Но время скачет в этом фильме как лошади на ипподроме. Вот уже Маяковский лежит пластом, горюя о смерти Ленина, а вот уже отправляется по свету. Причём уже не первую серию, когда Маяковского спрашивают, член ли он партии, он срывается с катушек и начинает вопить: "Пусть восстановят мой стаж с 1908 года". Это членство в РСДРП в пятнадцатилетнем возрасте довольно забавно обыгрывали в советских школах.
Извините, если кого обидел.
22 июля 2013
История про то, что два раза не вставать (2013-07-23)
А вот и снова Маяковский. Он уже доехал до Америки.
А там печальный Бурлюк, жалеет, что уехал.
Жрёт этот Бурлюк-Нагивев борщ со сметаной, как не еврей.
Да вот и Элли Джонс появилась. Тут Маяковский, конечно, начинает ей впаривать, что "Если звёзды зажигают", но не тут-то было: девушка Элли знает эти стихи. (Тут, правда, выяснилось, что Маяковский споил аллергичную на алкоголь Элли шампанским). Тут я, как в советских фильмах, отвлёкся и, когда вернулся, у Маяковского родилась дочь, а Агранов принялся целовать руки Лиле Брик.
Извините, если кого обидел.
23 июля 2013
* * * (2013-07-24)
Раз:
Два:
Три, четыре, пять:
Шесть:
24 июля 2013
История про то, что два раза не вставать (2013-07-24)
Принялся опять смотреть сериал про Маяковского.
Новоселье у Бриков, Агранов жуёт что-то, Пастернак брезгует этим "отделением ЧК", и в прихожей говорит Маяковскому, что он в поэзии чахнет. Вдруг очутилися в Париже, и Маяковский пьёт
