Тем временем, после пяти месяцев ожидания, наступил момент выхода на сцену… Суд предварительно заслушал первых свидетелей защиты, начиная с генерала Боденшаца. Восьмого марта, отвечая на вопросы Штамера, этот самый преданный из всех преданных сподвижников Геринга заявил, что его шеф ничего не знал о подготовке «Хрустальной ночи», что он не только пытался препятствовать развязыванию войны в 1939 году, но и всегда был противником войны. Он помогал евреям всякий раз, когда это было в его силах, и даже вырвал из когтей гестапо бывшего летчика эскадрильи «Рихтгофен», еврея по национальности. Фюрер никогда не говорил с ними о концлагерях[694], продолжал Боденшац, ни он сам, ни рейхсмаршал не знали, что там происходило. Складывалась весьма благоприятная для обвиняемого Геринга картина. Однако когда свидетеля принялся опрашивать обвинитель от США Джексон, Боденшац начал испытывать затруднения с ответами, давать противоречивые показания, приблизительные свидетельства, признаваться в неведении. А главное, стало ясно: если Геринг старался освобождать людей из концентрационных лагерей, значит, он прекрасно знал, что там творилось…
Следующим свидетелем выступил бывший генерал-фельдмаршал Мильх. У него было много причин опорочить своего бывшего начальника, но он этого не сделал[695]. На вопрос Штамера «Какова была позиция Геринга в отношении войны?» он ответил: «По моему мнению, он был против войны». А когда его допрашивал Руденко, сообщил, что 22 мая 1941 года в Фельденштейне во время обсуждения с Герингом решения Гитлера напасть на Россию рейхсмаршал сказал ему, что пытался переубедить Гитлера, но это оказалось невозможно. Мильх также заявил, что его начальник ничего не знал об экспериментах над людьми в Дахау и что он резко воспротивился казни союзных летчиков. «После того, как их сбили, они стали нашими товарищами», – процитировал Мильх Геринга. Бывший генерал-фельдмаршал также подтвердил, что информация о концентрационных лагерях строго охранялась и что за ее разглашение грозила смертная казнь. Отвечая на четкий вопрос обвинителя Джексона, он заявил, что все, включая Геринга, боялись гестапо. Наконец, Мильх в своей признательности дошел до того, что заявил, что он «ничего не знал о коллекции произведений искусства Геринга». Хотя это было наглой ложью.
Следующие свидетели защиты, адъютант Геринга Бернд фон Браухич и статс-секретарь министерства по четырехлетнему плану Пауль Кёрнер, пошли еще дальше: они охарактеризовали Геринга мирным и умеренным человеком, который вовсе не повинен в совершении тех преступлений, которые ему приписывает обвинение. Пили Кернер, верный приспешник, заявил, что сам он ничего не знал о концентрационных лагерях и о разграблении оккупированных территорий[696]. Его свидетельство выглядело настолько смешным, что ничем не помогло обвиняемому. Тем более что Джексон оборвал его.
«Джексон: Во время дознания в Оберзальцберге 4 октября вас допрашивал доктор Кемпнер из наших служб, не так ли?
Кернер: Да.
Джексон: В начале того допроса вы заявили, что не станете свидетельствовать против вашего бывшего шефа, рейхсмаршала Геринга, что считаете его великим человеком […], что он назначил вас на самый высокий пост в вашей жизни и что с вашей стороны было бы неблагодарностью и несправедливостью свидетельствовать против него. Именно так вы сказали?
Кёрнер: Да, примерно так я сказал.
Джексон: И так вы продолжаете считать и сегодня?
Кёрнер: Да.
Джексон: Вопросов больше нет»[697]. Для Германа Геринга 13 мая стало знаменательным днем: наконец-то он получил возможность сыграть главную роль, чего так долго ждал… Чтобы сделать эту роль еще более значимой, он пообещал товарищам по заключению взять всю ответственность на себя, чтобы максимально облегчить их участь. Тем утром капитан Гилберт навестил его в камере. «Он проявлял признаки сильной взволнованности, что было заметно по легкому дрожанию его рук и нервному тику лица, – вспоминал Гилберт. – Он начал репетировать свою роль великого мученика, словно готовился выйти на сцену в последнем акте.
– Я по-прежнему не признаю правомочность этого суда. Я мог бы сказать, как Мария Стюарт, что могу быть судим только судом пэров, – сказал он и усмехнулся.
– Хорошо, – ответил я ему, – но это, вероятно, подошло бы для эпохи королевского правления. А то, что теперь происходит здесь, является самой сутью цивилизованного мира.
– И все же то, что произошло в нашей стране, вас совершенно не касается. Если пять миллионов немцев погибли, то с этим должны разобраться сами немцы. Наши внутренние дела касаются только нас самих.
– Если захватническая война и массовые убийства никого не касаются и не являются преступлениями, которые следует карать, тогда остается лишь немедленно согласиться с уничтожением цивилизации.
Геринг пожал плечами: – В любом случае, то, что иностранный суд судит руководителей суверенной страны, – это уникальный в истории прецедент».
А после полудня 13 марта он предстал перед судом оскорбленным вельможей, талантливым актером и человеком, понимающим, что ему нечего терять. Его руки слегка дрожали, но говорил он твердо и вскоре обрел уверенность в себе. Отвечая на вопросы доктора Штамера, он представился, рассказал о заслугах своего отца, обрисовал начало своей карьеры, перечислил свои награды. Затем поведал об обстоятельствах встречи с Гитлером в начале ноября 1922 года, о своей роли в формировании отрядов СА, о своих скитаниях после провала Мюнхенского путча и, наконец, о том, как стал депутатом рейхстага от НСДАП. Все это было изложено с внешним спокойствием и даже трудно скрываемой гордостью, что не могло не удивить слушателей. Было понятно, что обвиняемый не стремится преуменьшить свою роль.
«Я должен сказать, что сделал все, что мог, для того, чтобы упрочить национал-социалистское движение и развить его, что я без устали работал над тем, чтобы национал-социализм пришел к власти. […] Я сделал все, чтобы обеспечить фюреру пост канцлера рейха, который он занял по праву. […]
Штамер: Какие должности вы занимали после прихода НСДАП к власти?
Геринг: Председатель рейхстага, коим я оставался до самого конца, в правительстве рейха я был вначале министром без портфеля и комиссаром рейха по делам авиации. В Пруссии я был министром внутренних дел, затем в апреле 1933 года стал еще и премьер-министром.
Штамер: Это вы, будучи министром внутренних дел Пруссии, создали гестапо и концентрационные лагеря?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
