Настала торжественная и удивительная минута. Перед полком вышел священник, отец Стефан Щербаковский, и высоко поднял в руке своей крест. Золотыми блестками заиграло на нем солнце. Сняли шапки стрелки и перекрестились. Та молитва для многих была последней.
— С Богом, братцы! — сказал полковник Лайминг. — Музыканты, марш!..
Вольнонаемный капельмейстер Лоос взмахнул палочкой и навстречу свисту пуль, заглушая трескотню японских выстрелов, грянул марш. Люди взяли ногу и широким стрелковым шагом, держа ружья наперевес, пошли на японцев. Оставшиеся одни орудия взвода Хрущова и 2-й батареи 6-й бригады стали обстреливать частым шрапнельным огнем японские цепи на перевале.
В середине колонны вели под руку и несли на носилках раненых…
И с каждым шагом этой страшной атаки падали люди. Раненых подхватывали, убитых обходили и с новою смертью суровее сдвигались брови у стрелков, крепче сжимали они винтовки и тверже ступали ногою…
Упал убитый полковник Лайминг, доблестный командир полка, убит и командир 3-го батальона подполковник Дометти… Падают сраженные пулями четыре ротных командира. Вот и ярко сияющий в воздухе золотом крест покачнулся. Отец Щербаковский ранен в правую руку. Как видно, японцы целились прямо в крест. Быстро нагнулся священник, перехватил крест в левую руку — и знамение Веры опять высоко вознеслось впереди грозного батальона…
С трудом идет и капельмейстер Лоос — он ранен…
Музыканты сбились было с такта, смолкли на мгновение, но вдруг сразу полились родные звуки народного гимна “Боже, Царя храни!”. А навстречу ему из измученных грудей грянуло потрясающее ура! Кричали и раненые, залитые кровью, заглушая стоны лежавших на носилках. Широким потоком бросились стрелки в атаку на перевал. Бежали раненые, бежали люди с носилками, бежал впереди, благословляя крестом, священник…
Отхлынули японские цепи! Они не посмели принять этой атаки храбрецов. Только резервы их издали открыли жестокий огонь по нашей густой колонне. Целая дивизия японцев не посмела сойтись на штык с остатками русского полка.
Дорога на Тензы была открыта. Провожаемые японскими пулями, уходили стрелки, унося свое знамя, а за ними, хромая, ковыляя, опираясь на ружья, потянулись все раненые, которые хотя как-нибудь могли идти.
11-й Восточно-Сибирский стрелковый полк потерял здесь 14 офицеров убитыми и 9 ранеными. Стрелков было убито 206 и ранено 360, пропало без вести — 281, а всего из 2000 убыло 847. Осталось в строю из раненых 2 офицера и 35 нижних чинов…»
Батареи умирали, но не сдавались
«А по японским цепям и резервам все также вели огонь русские пушки, и шрапнели осыпали врага. То стреляли оставшиеся на поле орудия 2-й и 3-й батарей 6-й и 3-й Восточно-Сибирских бригад. Им вторили 8 пулеметов и ружья прикрытия остатков 3-й и 8-й рот 11-го полка. Стрельбою управлял штабс-капитан Сапожников. Орудия стреляли во все стороны, потому что всюду был враг…
Пулеметы вскоре замолкли… не стало патронов. Их попробовали унести через крутые утесы, но падали несшие их стрелки под метким огнем японцев. Пришлось вынуть затворы и оставить негодные пулеметы врагу. Смолкли понемногу и пушки. Японцы теперь направили против этой маленькой кучки людей частый и меткий огонь многих рот.
В несколько минут были перестреляны лошади в зарядных ящиках и передках. Офицеры, поручики Костенко и Щегольков и подпоручик Хабаров, были ранены. Во взводе 3-й батареи осталось только пять человек прислуги. Раненый поручик Иванов управлял действиями орудий, раненые солдаты-артиллеристы, наскоро перевязавшись, снова шли к орудиям и помогали, сколько могли.
Последняя штыковая Наши батареи умирали, но не сдавались. Прикрытие стрелков почти все полегло под японскими пулями и смолкло. Наконец пронеслось страшное известие — нет больше снарядов…
Все реже и реже стреляли наши пушки. Японцы надвигались все ближе и ближе и теперь уже били без промаха. Отовсюду виднелись их загорелые лица, и только еще крутая и скалистая вершина горы, прижавшись к которой стояли наши пушки, была свободна.
Гулко прогудел наш последний выстрел… Штабс-капитан Сапожников приказал оставшимся людям вынуть, разобрать и запрятать затворы, а затем 4 офицера, из них трое раненых, и 40 солдат артиллеристов, стали карабкаться на скалы, цепляясь за кусты и камни, перевалили гору и ушли…
Пулеметная рота потеряла здесь 15 человек убитыми и 35 ранеными и 22 лошади. В 3-й батарее 3-й бригады убито 3 офицера и 24 нижних чина. Ранены 2 офицера и 58 нижних чинов, то есть почти все, и выбиты 72 лошади. Во 2-й батарее 6-й бригады убито 2 офицера и 32 нижних чина и ранен 1 офицер и 39 нижних чинов и выбито 76 лошадей…
Тихо стало на поле сражения, покинутом русскими… Безмолвные стояли пушки, залитые кровью своих защитников. Кругом валялись пустые гильзы от артиллерийских патронов, окровавленные тряпки, шашки, фуражки… Мертвые тела лежали в стороне. Сюда, к этим останкам батареи, минуту тому назад изнемогавшим в непосильной борьбе, к этим закопченным и окровавленным орудиям проворно сбегались японцы…»
До радостного пробуждения
«Через три дня, 22 апреля, весь Восточный отряд стянулся в деревню Туинпу, раскинулся вдоль горной речки биваком и стал на отдых.
Здесь рассчитали снова роты, здесь подсчитали раненых и убитых, здесь начали оправляться для новых и новых тяжелых боев…
Так кончилось сражение под Тюренченом, стоившее нам 60 офицеров и 2130 нижних чинов и громкой славой покрывшее знамена 11-го и 12-го Восточно-Сибирских стрелковых полков с их артиллерией.
Оно окончилось отходом Восточного отряда от реки Ялу.
Правда, этот отход был предусмотрен и заранее был предрешен, но поле сражения, в котором наши войска дрались неизмеримо храбрее японцев, осталось все же за ними…
За ними, но лишь потому… что нашим войскам задолго до боя было приказано отступить, а в самом бою из распоряжения начальства отряда так вышло, что против всей армии Куроки боролись то 12-й и 22-й стрелковые полки, то один одиннадцатый.
Было бы, быть может, иначе, если бы мы наступали, если бы армию Куроки в Тюренчене встретили все силы Восточного отряда, если бы драться пришлось одному против двух, а не против десяти, как это было.
Доблестные стрелки и их офицеры явили в этом тяжком бою достойный пример русской храбрости и отваги, и не их вина, что пришлось уступить мужественному врагу, оценившему доблесть и самоотвержение русских.
Безвестные, далекие могилы, полные костьми русских, на холмах чести под Тюренченом, покойте до радостного пробуждения положивших за Родину жизнь свою наших стрелков и офицеров! Да не умрут в памяти Родины их подвиги и страдания.
Да не забудется и высокий подвиг полковника Лайминга с его храбрым 11-м Восточно-Сибирским стрелковым полком, твердо помнившим великую заповедь Христову: больше сея любве никто же имат, да кто душу свою положит за други своя…»
«Поздравляю вас, господа. Вы — герои!»
Русские солдаты и офицеры не посрамили славу русского оружия в бою под Тюренченом, как зовется в летописях японской войны бой на реке Ялу. Не их вина, что поле боя осталось за противником. Яростное сопротивление наших войск ввело в заблуждение самого Куроки. Каждый русский полк он счел за дивизию.
Является достоверным фактом, что два первых батальона 11-го Восточно-Сибирского стрелкового полка полдня сдерживали с успехом (!) натиск почти двух японских пехотных дивизий! 3-й батальон погиб почти в полном составе вместе с командиром.
Когда после боя Куроки узнал от попавших в плен раненых русских офицеров, что его армии противостояли всего два полка9 он поклонился им: «Поздравляю вас, господа. Вы — герои!»
Под Тюренченом 6000 русских с 30 орудиями дрались с 36 000 японцев при 128 орудиях. Русские войска потеряли убитыми, ранеными и пленными 55 офицеров и 2122 солдата, но офицеры и рядовые железных восточносибирских полков и батарей не пали духом.
Вражескими трофеями стали поврежденные 21 полевое орудие — большинство их из-за невозможности вывезти с позиций (были убиты ездовые лошади) русские артиллеристы привели в полную негодность — и сломанные 8 пулеметов. Потери японцев, по их данным, составили 1036 человек и были для атакующей стороны «очень малы».
Следует добавить, что достойным соратником генерала Куропаткина генералом Засуличем за весь бой был отдан единственный приказ — об отходе.
