— И что, кто-то хочет сказать, что мы не прорвемся? — спросил Игорь у своего отражения.
— Все-таки у тебя колоссальная психическая упругость, — заметил Вестгейт завистливо. — Весь мир, можно сказать, обрушился, а ты…
— Мой мир в порядке. Служба для меня не значила ни черта. Она мне только палки в колеса ставила каждый божий день.
— И что ты дальше намерен…
— Да я уже все сказал! — Игорь удивленно повернулся к Вестгейту. — Разберемся с личными проблемами, и я пойду сдаваться. Спорим, что меня возьмут в Безопасность уже через месяц? Спорим, у меня будет свой отдел Спецпроектов? И спорим, что у меня половина народу в подчинении будет со Службы?
Вестгейт недоверчиво хмыкнул.
— Ты уже забыл про город Каледин, с которого все началось, — сказал Игорь.
— Действительно… — пробормотал Вестгейт.
— А ведь он остался. Пусть там даже все помереть успеют, пока мы до Волкова доберемся. Но в любом случае с городом что-то нужно делать. А кто это организует?
— Хорошая у тебя специальность, — вздохнул Вестгейт.
— И у тебя тоже, — сказал Игорь твердо. — И на тебя найдется спрос. Конечно, если ты не успел натворить черт знает чего.
— Может, и не успел. Но без «промывки» мне никто не поверит. А она меня убьет!
— А снять твою блокировку — никак? — спросил Игорь осторожно. Он совсем забыл про опасность, подстерегающую Вестгейта при «промывании мозгов». Точнее, он все никак не мог поверить в такие иезуитские методы засекречивания информации, как установка смертельных для носителя блоков в сознании.
— Того, кто мне ее ставил, уже нет в живых, — процедил Вестгейт.
— Н-да, хорошего мало… Какая гадость эти нейротехнологии! Тина бедная теперь их прочувствует во всей красе ни за что ни про что…
— Слушай! — оживился Вестгейт. — Так все-таки ты ее успел поиметь или нет?
— А в лоб?
— Подумаешь, — надулся Вестгейт. — Тоже мне событие — девчонку соблазнил.
— А по яйцам? — Игорь подобрал рюкзак и направился к выходу. Вестгейт еще раз посмотрел на себя в зеркало, пригладил виски и заковылял вслед за братом.
— По яйцам не надо, — сказал он на улице. — Это уже было. Только и делает Россия-мать, что пытается меня кастрировать.
— Может, и не зря, — заметил Игорь, бросая рюкзак на заднее сиденье и усаживаясь за руль.
— Вообще, нам не помешал бы ланч. — Вестгейт сел рядом и с тоской посмотрел на придорожный кафетерий.
— У меня наличных нет. Только карточки, а они теперь все блокированы, да еще и в розыске.
— И у меня то же самое. Ладно, не будем искать неприятностей. А может, ограбишь кого-нибудь, а? Чего тебе стоит? Вот, машину угнал…
— Слушай, Алекс. — Игорь повернулся к Вестгейту и посмотрел на него в упор. — Давай ты перестанешь меня злить, а я тебе за это облегчу страдания. У меня с Тиной ничего не было. А вот ты, подлец, ее изнасиловал.
— А-а… То есть?
— После того, как бедная девчонка от имени России-матери дала тебе по яйцам, твои нейролингвистические штучки-дрючки все-таки ее достали. Она мастурбировала с такой силой, что я думал, она себя в клочья порвет. Ну что, доволен?! - Против желания Игорь начал повышать голос. — Скажи мне теперь, кто из нас манипулирует людьми?! А?! Еще раз увижу… Не дай бог! — Игорь задохнулся от ненависти, умолк и отвернулся.
— А ты, значит, подсматривал! — осклабился Вестгейт.
— Убью!!! - заорал Игорь.
— Да за что?! Все же тебе досталось! Я старался, раскручивал ее эмоционально, а ты…
— Ах ты сука!
— Да пошел ты!!! Я в кустах лежал почти без сознания! А ты в это время смотрел, как она дрочит! А сам ты что делал, когда смотрел, а?!
Дальше события развивались почти по московскому сценарию. Только Игорь на этот раз ударил первым. Локтем правой руки он залепил брату в живот, а кулаком — в глаз. Вестгейт широко открыл рот, уронил голову между колен и в таком положении затих.
Игорь прислонился щекой к ободу руля, вцепился в баранку до боли в пальцах и громко застонал. Ему было невероятно больно, и он совершенно не понимал отчего.
Когда Вестгейт пришел в себя, оказалось, что Игорь навзрыд плачет — неумело, задыхаясь и размазывая слезы по лицу.
Так их и арестовала финская дорожная полиция — один угонщик обнимает другого, гладит по голове и баюкает, как ребенка, и шепчет ему на ухо слова на непонятном языке.
И улыбается при этом счастливой улыбкой. Как будто утешает очень близкого человека.
Глава 17. Восьмое июня, утро
Внешне участок, принадлежавший господину Хайнеману, от соседних не отличался. И жилище у него было — ничего особенного, типичный швейцарский домик. Но в то же время сразу было видно, что здесь живет русский человек. Словно пылью все присыпали. Где-то что-то хоть чуть-чуть да обшарпано. А увидев в глубине двора отцовский «Лендровер», Вестгейт брезгливо сморщил нос. Даже у лесника Максакова техника выглядела почище.
Из-за кустов в глубине участка поднимался легкий туман. Судя по всему, там пряталось небольшое озерцо.
— Красота! — сказал Игорь, заводя руки за голову и потягиваясь. — Свобода! А также равенство и братство. Только вот пиво в Европах сомнительное, доложу я тебе. Настоящее пиво — это такое, которого незачем выпивать помногу. Возьмем, к примеру, «Гиннесс»… Практически от любого его сорта глубокое и всеобъемлющее счастье обрушивается на меня уже в начале второго литра. А эта косорыловка, которой нас на неметчине угощали, ее же канистрами нужно хлестать…
— Косорыловка — это от «косое рыло»?
— Разумеется. Велик и могуч наш родной язык. Знаешь, какое самое экзотическое название русского деревенского самогона? «Стенолаз».
Вестгейт на секунду задумался, потом коротко хохотнул и снова впал в отрешенное молчание.
— Тоже нервничаешь? — догадался Игорь. — Ну-ну.
— Пошли, — сказал Вестгейт сухо и вышел из машины. Он теперь командовал часто. В Европе роль ведущего в паре как-то вполне естественно перетекла к нему. А Игорь хотя и не потерял своего красноречия, но в целом заметно поутих. Особенно с той поры, как ему на нервы стали давить Альпы.
Двое суток эсэсовцы разных стран передавали братьев из рук в руки, но за это время статус Игоря и Вестгейта так и не определился. Соответственно с ними и обращались — со сдержанной неприязнью. На вопросы отвечал только Вестгейт, коротко и неопределенно. А Игорь молчал, сумрачно улыбался и непрерывно курил, чем особенно досаждал конвоирам-европейцам. Едва обстановка немного разрядилась и воевать стало не с кем, он вспомнил, что неуютно чувствует себя за границей, подозрительно относится ко «всяким нерусским» и вообще хочет домой. Это была, конечно, блажь, но с каждым новым километром, отдаляющим Игоря от Москвы, на душе у него действительно становилось все муторней. Пейзажи вокруг были чужие, дома непривычные, люди странные. И вели себя эти люди совсем не так, как в Москве, где любого иностранца рано или поздно начинают окорачивать русские культурные традиции, одна из которых — сдержанность и корректность на трезвую голову. А здесь все были словно под мухой — развязные, излишне подвижные и голосистые. Игорь представлял себе Европу несколько другой. Как минимум он не подозревал, что здесь ему все время будет хотеться выпить.
Еще хотелось показать конвоирам, что такое Служба — набить как следует их раскормленные морды и сбежать. Но, во-первых, это было бы глупо. Во-вторых, оружие у братьев все равно отобрали, а сцепиться врукопашную с четырьмя здоровенными лбами Игорь не рискнул бы. Оставалась, правда, клякса, временно превратившаяся в черный блинчик и теперь неодобрительно ворочавшаяся у Игоря в сапоге. Кляксе тоже было нехорошо. Особенно тягостно на ее состоянии отразились те полтора часа, что она пряталась в прямой кишке хозяина во время личного досмотра. Проводивших его финских эсэсовцев штатная экипировка офицера Службы потрясла до глубины души. Они явно никогда раньше не видели ни усовершенствованного игольника, ни спецрации, а маркер-кит разве что не облизывали. Но в итоге у Игоря забрали даже часы и дотошно просканировали все тело. А Вестгейту помимо всего прочего сменили пломбу на зубе.
Зато о «промывке» никто и не заикался. И допрашивали братьев без энтузиазма. Про бойню на явке Интерпола вообще не было ни звука. Может быть, потому, что дотошный Игорь собрал на месте преступления все ядовитые иглы и затер отпечатки пальцев. А потом их спросили: «Вам куда?» — «Fuck off, — ответил Игорь. — Только сначала дайте нам машину и немного денег». — «Я же говорил, он мудак», — сказал двойной агент Пааво, вялый и заторможенный от «промывки». Видимо, местное эсэсовское начальство таким людям на слово не верило. «Я еще с тобой разберусь, — пообещал ему Игорь. — Ты, урод, будешь кровью ссать, срать и блевать. И собаку я твою обожаемую застрелю, возьму грех на душу. Чтобы Мэкс на том свете из-за тебя не расстраивался». — «Я же говорил, этот русский сумасшедший, — объяснил Пааво. — Все они такие». Тогда Игорь обозвал Пааво грязным предателем и подлым шпионом, плюнул ему в лицо, разбил коленную чашечку и едва не выдавил глаз. А Пааво стал как-то очень по-детски молотить Игоря кулаками, вывихнул себе три пальца на правой руке и подвернул здоровую ногу. Прежде чем потерять сознание от удара по голове, Игорь еще и ухо ему чуть не отгрыз.
