созванном съезде большевистской партии в Петрограде.
Бурные дебаты продолжались в течение 7 и 8 марта, но в конце концов Ленину удалось одержать верх над сторонниками объявления Центральным державам «революционной войны». Владимир Ильич не собирался повторять ошибок Керенского и рисковать властью ради простого «следования принципу». Признав, что «этот зверь» (германским империализм) прыгает быстро, он был полон решимости покончить с внешней войной и как можно скорее выиграть гражданскую. После этого большевики будут свободны в своих действиях. Это прозвучало убедительно и три четверти проголосовавших на съезде поддержали своего лидера.
Советская Россия вышла из Мировой войны.
Свидетельства очевидцев
Январь
А. М. Ремизов, 1 января
С ружьями ходят. Разгоняют. Метель. На углу 12 линии Большого проспекта 2 красногвардейца с рук отнимают у газетчицы газеты.
– Боитесь, чтоб не узнали, как в народ стреляли.
– Кто стрелял?
– Большевики.
– Смеешь ты. – И повел.
«Вечерний курьер», 2 января
Донская делегация в Смольном.
Прибывшие в Петроград делегаты донского казачества и крестьян Донской области в беседе с комиссаром по национальным делам Джугашвили-Сталиным указали, что они приехали в Петроград не для ведения каких-нибудь переговоров, а для выяснения, каким мотивами руководствуется совет народных комиссаров, посылая на Дон карательные экспедиции.
Джугашвили указал, что совет народных комиссаров не посылал и не намерен посылать карательные экспедиции, что советская власть борется не с казачеством или с крестьянством Дона, а с Калединым, который слишком явно покровительствует врагам народа – Керенскому, Савинкову, Корнилову и прочим, и что советская власть решила навести порядок на Дону во имя защиты интересов рабочих Донской области.
Н. Н. Востокова, 3 января
На дворе метель такая, какой я не видела во всю свою жизнь в Москве. Сидим дома, я, мама и Гуля, последний играет с увлечением в пустые коробки из под Колиных гильз. <…> Сейчас в Москве питаемся сносно пока, но платя за все бешеные деньги. Молоко стакан стоит 70 копеек, колбаса 12 рублей фунт, чай 10 рублей фунт, купили пуд муки белой, не очень хорошей, за 100 рублей, солонина 2 рубля, масло соленое 8 рублей фунт. Хлеба дают из лавок на Уд фунта на человека, и цвет его какой то зеленый, землянистый. Мешок картофеля стоит 30 рублей.
Вот, Гуля, ты вспомни как мы жили и как я старалась питать тебя при таких условиях. Плохо было б нам если б у нас не было Барбаровского. Папочка наш ходит без погон, страшно болеет за родину. <…> Я сижу дома с 18-го декабря – у нас забастовка, жалования нет у Коли тоже все неизвестно так мы и не знаем что нам принесет наступающий 1918 год. Пошли Господи всего тихого, и дай нам сил перенести все тяжести.
С. В. Толстой, 4 января
Сегодня на дорогах развешаны плакаты: «Расстреливайте офицеров – они бегут на Дон к Каледину, где готовят нам кабалу». Это объявление, конечно, было не шуткой. Но прочитав его я даже не удивился, как будто это в порядке вещей. Мы офицеры привыкли к заячьему положению и такими объявлениями свободных граждан великой республики нас не удивишь. А положение действительно заячье: едешь ли где, идешь ли и увидя толпу солдат, так и кажется: вот сейчас крикнет кто-нибудь: бей его, это офицер. И толпа, как стая борзых, бросится и растерзает. Сидишь ли вечером в халупе и кажется: вот кто-нибудь целит из винтовки в голову. И убьют.
И знаешь, что преступник, а отвечать не станет, а все будут довольны.
В течение войны, испытав столько лишений и ужасов, неоднократно смотря смерти в глаза, у меня как-то атрофировались нервы и я ко всему происходящему отношусь удивительно спокойно. Но все-таки я чувствую, что у меня начинается мания преследования. Некогда военные министры сначала Гучков, а потом Керенский правду сказали, обращаясь в приказе к офицерам: «Родина вас не забудет…» Да, к сожалению, нас не забывают. Как ни стараемся мы стушеваться в общей массе, и стереть в умах черни память о себе, – нас всюду узнают, преследуют, ловят и убивают.
Н. В. Устрялов, 4 января
Газеты закрыты большевиками до 10 числа. Завтра день открытия Учредительного Собрания. Предосторожность. Назначена в Москве демонстрация, большевики ее не разрешают и готовят «вооруженную силу». Возможны большие события. Носятся слухи, что может произойти бойня. Обыватели, как щедринские пескари, конечно, дрожат. Положение напряженное до последней степени.
А. В. Тыркова-Вильямс, 5 января
День Учредительного Собрания. Тягостный, душный день. Не хочется никуда идти и не потому что стреляют, а потому что не понять в кого, кто и зачем стреляет.
Вчера все говорили, что будет борьба. Зачем? Ведь большевики разрешили открытие, значит эсерам некуда прорываться. Или они хотят их свергнуть? Но ведь для этого нужна военная подготовка и организация, сомневаюсь, чтобы она была у эсеров. Они раскисли, теряют почву, в своих декларациях повторяют слова большевиков.
Кому из них хотеть победы?
Меня тошнит от политики. Я презираю социалистов и вижу бессилие, ошибки, неподвижность своих друзей. Россия должна выдвинуть какие-то совсем новые силы или погибнуть.
Или нет уже для нее спасения?
Н. М. Мендельсон, 6 января
Вчера предполагалась демонстрация во имя защиты Учредительного собрания. К 11 часам мы с Верой были в Союзе деятелей средней школы (1 гимназия). Народу мало, раза в три меньше, чем на том собрании, которое постановило участвовать в демонстрации. Нудные и никчемные разговоры (между прочим, о кадетах, об отношении к ним, о их отношении к демонстрации и пр.). В конце концов – сдрейфили многие, особенно когда Чембулов, ходивший «на разведки», вернулся и сообщил, что на Театральной площади красногвардейцы стреляют. Пошли кучками туда. Не дойдя до середины Петровки, повернули обратно: стрельба, бегство с Театральной площади. Кружным путем вернулись домой.
Что-то в Питере?
3. Н. Гиппиус, 6 января
Манифестанты в большинстве – рабочие. Какой-то рабочий говорит:
– Теперь пусть не говорят, что «буржуи» шли, теперь мы шли, в нас солдаты стреляли.
Убит один член Учредительного Собрания, один солдат-во-лынец, несколько рабочих, многие ранены. Пулеметные засады – на протопоповских местах, оттуда и жарили. Где-то близ Кирочной или Фурштадтской расстреливали манифестации 6 красногвардейцев. На крышах же (вместо городовых) сидели матросы.
Одну барышню красногвардеец заколол штыком в горло, когда упала – доколол.
Мы долго не знали, где
