— Но может быть, вы заметили что-то странное в его поведении?
— Нет, ничего такого…
— Ну хорошо, а ночью, когда ваш супруг так и не появился, неужели вы не обеспокоились?
— Нет, ему весьма часто приходилось оставаться по ночам на службе из-за того, что через город постоянно идут обозы и войсковые части пополняют запасы провианта в Интендантстве. Утром я собрала еду и понесла ему, но мне там сказали, что его нет. Вот и все.
— М-да… — задумчиво протянул Иван Авдеевич. — А не позволите мне переговорить с вашей матушкой?
— Ну что вы! Туда нельзя! Она очень плоха, и ей будет тяжело…
— Послушайте, сударыня, я, конечно, весьма сочувствую вашему горю, но не нужно поступать со мною столь бесчестным образом, разыгрывая этот жалкий спектакль. Полчаса назад во время церковной службы ваша драгоценная маменька сообщила мне, что виновником исчезновения поручика Рахманова является полковник Безлюдский.
— Но право же… это совсем не так, — смутилась роженица и опустила в пол глаза.
— Оставь, Катерина! Пустое! — Опираясь на клюку, тяжелой поступью в комнату вошла старуха в платье мышиного цвета.
— Вот с этого, уважаемые дамы, и надобно было начинать, — резонерским тоном выговорил надворный советник.
— Вы уж простите нас великодушно, уважаемый господин…
— Самоваров, Иван Авдеевич.
— Да-да, Иван Авдеевич, я вам все объясню. — И уже обращаясь к дочери, сказала: — Ты, Катенька, посиди пока у меня. Тебе сейчас любое волнение вредно. — Дождавшись, когда Екатерина выйдет, она продолжила: — Мой муж погиб, будучи еще в чине ротмистра, во время войны двенадцатого года. Ребенка пришлось воспитывать одной. Спасибо родственникам — не бросили в трудную минуту. Два года назад в наш дом определили на постой поручика Рахманова. Первое время никакого внимания молодой офицер моей девочке не оказывал, а все ухаживал за Агриппиной Толобуевой — дочерью богатейшего местного купца. Но встретился на ее пути красавец Игнатьев, и о нашем постояльце девушка забыла. Не успела еще отгреметь их свадьба, а Корней попросил руки Катеньки. Да ведь они и не встречались вовсе! Ох, чувствовала я, что не к добру это! Но через месяц они обвенчались. Все бы ничего. Начальство ценило его, и совсем недавно он получил новую должность. Вечерами офицерские семьи собирались у полковника Игнатьева. Там и появилась эта вертихвостка Анастасия, жена полковника Безлюдского. Вот и закрутила она мозги зятьку-то моему. Думаю, неладное это дело. Доченька пыталась поговорить с ним, да все без толку. Смотрю, плачет бедное дитя. А она как-никак на восьмом месяце. Ну, тогда я и решилась: бросила в форточку главному интенданту записку: «Ваша жена встречается с поручиком Рахмановым». Ох, грешница я! Хотела ведь как лучше! Видимо, в их семье большая аффектация после этого содеялась. Но и у нас серьезный разговор состоялся. Корней на коленях вымаливал у Катюши прощенья. Конечно, она его простила. А на следующей седмице он пропал! Вот в этом-то я себя и виню!
— Как вас величать?
— Дросида Ивановна Кулешова.
— Благодарю. Так вот, Дросида Ивановна, откуда вам стало известно, что между вашим зятем и Анастасией Безлюдской сложились некие отношения?
— Ангелина видела, как они целовались.
— Позвольте, кто?
— Ангелина — жена штабс-капитана Рыжикова. Я ее утром как-то повстречала. Нашего денщика почему-то задержали, и я решила сама сходить по воду. Только открыла калитку, смотрю — Ангелина…
— А что, Рыжиковы живут неподалеку?
— Соседи. Штабс-капитан человек ухватистый. Всего год как полковой интендант, а уже дом купил и баньку возвел!
— Ну и последний вопрос: а почему вы решили, что я буду заниматься поисками вашего зятя? Ведь я нахожусь здесь по сугубо ревизионным делам.
— Вы уж простите, господин Самоваров, но ведь вы прибыли к нам из самого Петербурга, и, кроме вас, нам здесь не к кому больше обратиться. А вы, я вижу, человек порядочный и мимо людского горя спокойно не пройдете. А полковник Безлюдский — страшный человек и, если захочет, сотрет нас в порошок. У него полным-полно подручных… Он и с абреками приятельствует. Они же сюда отары овец пригоняют да кожу на соль меняют. Вот я и думаю, что кормильца-то нашего они и порешили в каком-нибудь здешнем лесочке. Мы-то ведь даже и похоронить Корнеюшку по православному обычаю не можем… Катерине жалованье его не выдают и пенсион как вдове погибшего офицера оформить отказываются. А за всем за этим стоит этот проворовавшийся аспид! А у нас со дня на день ребеночек может появиться. Так что вы уж помогите… На вас, батюшка Иван Авдеевич, вся надежда.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Хорошо, касательно пособия я похлопочу, — вставая с табурета, пообещал надворный советник. — Однако же должен заметить, что ваши подозрения в отношении господина Безлюдского не имеют каких-либо доказательств.
— Так это уж не нам решать… А разрешите напоследок один вопрос? А как вы догадались, что именно я была той самой богомолицей в церкви?
— Все дело в запахе. Когда вы подкрались ко мне сзади, я почувствовал аромат лаванды. На этом буфете в гостиной как раз и находится коробочка с лавандовой солью. К тому же на улице идет дождь, и когда я вошел, то обратил внимание на свежие водяные пятна на вашем половике, оставленные мокрым концом палки, соскользнувшим как раз в тот момент, когда вы решили на него опереться. И последнее: ваша клюка имеет слишком запоминающуюся ручку.
Женщина подняла на Самоварова черные как уголь глаза, в которых, казалось, совсем не было зрачков, и тихим голосом проговорила:
— Да поможет вам Отец Небесный покарать убийцу! Найдите изувера! Спасите душу раба божьего Корнея! Заклинаю вас!
Надворный советник почувствовал, как его тело вновь сковала судорога и ноги, будто спутанные тяжелыми кандалами, отказывались слушаться. Наконец старуха отвернулась, и следователь, испытывая легкую дрожь в коленках, нетвердым шагом покинул дом.
13
Таинственное послание
I
«Что же теперь будет с Анечкой, Танечкой и маленьким проказником Алешкой? Прости, прости, любимая Наташенька, что покинул вас навсегда!» Иван Авдеевич почувствовал, как из его глаз выкатилась маленькая постыдная слеза. Его руки и ноги были разведены в стороны и накрепко привязаны к вбитым в пол металлическим кольцам операционной. Суставы затекли и онемели. Гладкая поверхность камня могильным холодом колола спину и морозила затылок. Засунутая в рот грязная тряпка мешала дышать, и от недостатка кислорода бешено стучало в висках. Страх уже парализовал тело и постепенно завоевывал рассудок.
— Вы, дорогой мой Иван Авдеевич, все-таки не Иисус Христос. Так что поразмыслите хорошенько, да и поведайте нам об истинной цели вашего визита. Ну, а если откажетесь, мы с Максим Емельяновичем для начала вам ножку-то слегка подпилим! Да! Не извольте беспокоиться! Не так чтобы совсем, нет! Сперва лишим вас только правой ступни, но культю оставим — хотя если подумать, то зачем она вам? А вот ежели заговорить решите, то мучительной смерти сможете избежать, и я лично заколю вас прямо в сердце длинным солдатским штыком — смерть быстрая и легкая, как у откормленного к Рождеству поросенка! — весело балагурил доктор Краузе. Застенчиво улыбаясь, он подтачивал напильником и без того острые зубцы двуручной хирургической пилы. Его длинный кожаный фартук и затянутые шнурками нарукавники отливали каким-то зловещим темно-зеленым цветом, который обычно покрывает лицо мертвеца на второй день.
— А может, для начала пальчики-то на ручках ему подрежем, чтобы доносы на честных людей не строчил? А? — предложил полковой лекарь, чикая перед лицом следователя коваными ножницами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— И то дело, Максим Емельянович, — согласился доктор и, вытащив у Самоварова кляп, проговорил: — Ну и?
— Хорошо, я все скажу, только дайте сначала попить…
— Водицы не жалко, пей сколько хочешь, собака жандармская! — Лисовский выплеснул в лицо следователю ушат студеной воды.
