На этот раз штабс-капитан объявил полонез, и прямо перед Анастасией неизвестно откуда вырос незнакомый поручик, и пара незаметно скрылась за колоннами, оставив надворного советника в одиночестве.
— Предлагаю, Иван Авдеевич, хорошенько выпить и закусить! А то, я смотрю, Анастасия Филипповна со своими танцами вас совсем голодом заморила, — пошутил невесть откуда взявшийся полковник Игнатьев.
— С удовольствием приму ваше предложение, Родион Спиридонович.
— Водочки?
— Пожалуй.
— Ваше здоровье, Иван Авдеевич!
— И вам того же!
— Рыбку-то откушайте…
— Благодарю…
— Ну а теперь по второй, за победу!
— За славу России!
— А вот этот сырок осетинский — превкуснейшая, скажу я вам, закусочка…
— Да, недурственно…
— А помните, Иван Авдеевич, давешний разговор о поручике Рахманове?
— Ну да, конечно, — кивнул надворный советник.
— У меня имеются на этот счет некоторые соображения.
— Слушаю вас, — положив ломтик балыка на маленький поджаренный кусочек хлеба, Самоваров с удовольствием отправил его в рот.
— Ни для кого не секрет, что поручик в свое время по уши втрескался в вашу недавнюю партнершу.
— В Анастасию Филипповну?
— В нее самую.
— И что же? — накалывая кружочек колбасы, осведомился Иван Авдеевич.
— По этому поводу был у него неприятный разговор с ее супругом. Я бы даже назвал это ссорой. В общем, Григорий Данилович угрожал Рахманову, и сразу после этого Корней пропал.
— Позвольте полюбопытствовать: а откуда у вас имеются эти сведения? — повернулся в сторону собеседника следователь.
— От самого Корнея. Мы ведь дружили. Странно как-то все получилось…
— Что именно?
— Да его исчезновение. Ведь я видел его в тот день. Все было как обычно, он никуда не собирался, а потом его просто не стало.
— Скажите, Родион Спиридонович, а поручик Рахманов исчез задолго до прибытия золотого обоза из Тавриза или сразу после того, как подводы въехали во двор Интендантства?
— Простите?
— Видите ли, тогда же в Ставрополь прибыл фурштат, перевозивший золото и серебро, полученные по контрибуции из Персии. У одной из телег сломалась ось, и было принято решение сгрузить часть сундуков в соляной подвал. Но этим хранилищем заведовал Рахманов, а его в тот вечер нигде не могли найти, поэтому Рыжиков и сделал за него запись в складской книге.
— Ну как же, я все прекрасно помню… Мне ведь приходилось лично за всем следить — я же был дежурным по гарнизону.
— Вы? — Самоваров перестал жевать и уставился на полковника.
— Ну да, я. А что в этом удивительного?
— А кто был дежурным по Навагинскому полку?
— Сразу не вспомню, хотя… подождите-ка… по-моему, Гладышев. Ну да, он, царствие ему небесное, упокой его душу Господи! — трижды перекрестился Игнатьев. — А что касается Рахманова, то вы правы — Корней пропал сразу же после прибытия фурштата. — Полковник взял в руки графин с водкой. — Ну что, еще по одной?
— Я, пожалуй, на этот раз предпочту наливочку.
— Хозяин — барин.
— За отыскание убийцы моего друга! — поднял рюмку полковник.
— Мы его, Родион Спиридонович, с вами и так найдем. Несомненно. Я бы лучше выпил за здоровье вашей супруги Агриппины Федоровны.
— Признательно вам благодарен.
— Даст бог, все наладится, — кивнул надворный советник, потягивая маленькими глотками тягучий напиток. — Как она?
— Скучает, наверное, в одиночестве.
Послышалась тихая механическая мелодия. Игнатьев вытащил из кармана брегет и, открыв крышку, сказал:
— Вот и ваш подарочек заговорил: через четверть часа на Соборной площади начнутся салютации. Не хотите ли посмотреть?
— С удовольствием.
— Тогда пора.
Самоваров тщательно застегнул на все пуговицы крылатку, пригладил редкие остатки волос, и, водрузив на стремительно лысеющую голову боливар, вместе с полковником отправился лицезреть феерическое представление.
На город опустилась вязкая пелена тумана. Серая водяная пыль заполнила собой все улицы, дворы и, казалось, даже колодцы. Тусклые огоньки лампадок отсвечивались в узких, подслеповатых окошках обывателей, благодаря чему можно было хоть как-то ориентироваться в темноте. От нескольких керосиновых фонарей, установленных у генеральского дома, не было никакого проку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Самая что ни на есть чеченская погода, — перепрыгнув через огромную лужу, в сердцах выговорил Игнатьев.
— Простите? — не понял следователь.
— Туман опаснее темноты. Ночью слух делает для человека то, в чем отказывает ему зрение, а в туман оба главных органа самосохранения, глаз и ухо, одинаково бессильны и не могут предупредить человека об опасности. Горцы, в особенности чеченцы, в такую погоду умудряются угонять табуны лошадей даже у линейных казаков.
— Вот о такой дерзости басурман мне еще не приходилось слышать, — едва удерживая равновесие на переброшенной кем-то через яму доске, проговорил следователь.
— Поживете у нас еще — и не такое узнаете…
— Благодарю, конечно, но, признаться откровенно, очень хочется домой.
— Ох, простите, — отшутился Игнатьев, — совсем забыл, что вы не здешний.
— А вы не находите, Родион Спиридонович, что погода совсем даже не для салютаций?
— Это уж точно. Однако мы у цели.
На небольшой площадке собралась толпа. Никогда ранее город не знал ни салютов, ни фейерверков, и потому поглазеть на такое диво собралась масса народу: военные с женами, духовенство, купцы с семьями, мещане и простые крестьяне. На мокрых и скользких ветках сидела вездесущая ребятня. Два младших чина и один прапорщик с важным заговорщицким видом колдовали у большого железного обруча и нескольких мортир, почти отвесно направленных в небо. Еще два солдата с горящими факелами ожидали команды и опасливо поглядывали в сторону генерала, находившегося здесь же. Младший офицер подал команду, и огонь начал производить невиданные чудеса: серое небо осветили множественные блики, расходившиеся разноцветными фонтанами, которые медленно гасли, умирая у самой земли. Зажженный железный обруч крутился с немыслимой скоростью, разбрасывая по кругу снопы искр.
— Смотрите, Иван Авдеевич, вон еще одна, — по-мальчишески радостно кричал Игнатьев, указывая на выпущенную ракету.
— Да-да, вижу, — вторил ему Самоваров, стоя под ветками старого дуба, усыпанного стайкой детворы.
— А вон другая…
— Ага! Надо же, какая салютация, я, признаться, и в Петербурге такого праздника давно не видывал, — прокричал столичный гость и почувствовал, как в этот момент с головы слетел боливар и открытой всем ветрам лысине стало холодно. Головной убор валялся немного поодаль в грязной луже. Иван Авдеевич поднял его и с удивлением обнаружил в нем сквозное отверстие, куда легко проник его указательный палец. Следователь в растерянности огляделся.
Судя по всему, никто из окружающих ничего не заметил, правда, откуда-то издалека послышалось истошное «Сто-о-ой!». Он узнал голос Игнатьева. Вскоре из зарослей боярышника возник обер-квартирмейстер. Он имел жалкий вид: его лицо, мундир, панталоны и сапоги — все было перепачкано грязью; серебряная бахрома с правого эполета была сорвана, а левого не было вовсе. Он стоял без шинели и треуголки. Первым на него обратил внимание командующий:
— Что случилось, полковник?
— Ваше превосходительство, во время пуска ракет я заметил, как с головы господина надворного советника слетел цилиндр. Повернувшись, я увидел человека с пистолетом. Сделав выстрел, он попытался скрыться. Я бросился за ним. Мне почти удалось настичь злоумышленника, но в лесу я его потерял.
— Немедленно пошлите солдат с факелами прочесать окрестности. А к господину Самоварову с сегодняшнего дня приказываю приставить вооруженного казака, кой обязан следовать за ним неотлучно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Позвольте, ваше превосходительство, обсудить с вами один сугубо личный вопрос, — поглаживая «раненый» подарок Натальи Петровны, испросил разрешения следователь.
