«Ну да…»
Отвернувшись к окну, Уля молча разглядывала прохожих. Что здесь ответишь? Сердце пилили тупым лезвием, а оно почему-то всё еще умудрялось трепыхаться, до сих пор отзывалось на изощрённые пытки. Аня спрашивает, в чем может быть проблема? Проблема может не иметь решения. Правда о детстве Егора замёрзла в горле, губы словно скотчем залепили, и Ульяна ощущала себя связанной по рукам и ногам. Но интуиция с завидным упорством возвращала к мысли, что первопричины найдутся там, в его прошлом. И если это действительно так, то все они – и она сама, и Аня, и баба Нюра – бессильны перед этой многотонной гробовой плитой самовнушения, под которой упокоена самая обычная, простая и тем счастливая человеческая жизнь. «Втемяшил», — как только что прозвучало. Но разве не говорила она ему, что ей не важно? Что она его не оставит? Что он нужен ей любым? Разве не говорила, что тоже живая и тоже боится потерять? Разве не ему, переступая через себя, описывала, что в ней происходит, когда он явился на порог спрашивать о любви? Чего не успела она сказать, сделать и донести? Что должна была сказать, сделать и донести? Что всё же оказалось бы способно его остановить?
Может быть, вера. Возможно, Егор так и не смог искренне уверовать в её слова. Или так тогда и не услышал главного. Главное же не в том, что он нужен ей любым. А в том, что он нужен. Ключевое слово не «любым», а «нужен». И она тоже… Ей тоже не хватило силы веры и смелости. Поэтому вместо того, чтобы говорить, говорить и говорить, трусливо решила до поры до времени держать рот на замке. Увезла с собой хранимое в душе. А теперь некому признаваться.
Их уничтожили молчание, неверие и страх. А теперь что? Теперь всё. Все пути перерезаны.
Вода упрямо набегала на глаза, а ладонь упрямо её стирала. Нос упрямо шмыгал, зубы – сжимались. А душа всё так же отказывалась принимать.
— Уль, послушай меня, пожалуйста, — нарушая тишину, умоляюще протянула Аня. — Я не знаю, что он там себе придумал, но я тебе клянусь: более заряженным я его не видела никогда. Вот вообще никогда. Понимаешь? Слышишь ты меня? Ни-ког-да. Клянусь, я была уверена, что вы поженитесь и нарожаете ораву де… — уж не знает Ульяна, что за гримаса такая страшная проступила на её лице, но Аня испуганно осеклась. — Прости, пожалуйста… Я не это хотела… Ну, как объяснить? Я видела эти изменения, мы все их видели! Их невозможно было не увидеть, просто невооруженным глазом же! Всё на поверхности лежало. Два разных человека. Даже если вспоминать ту его белую полосу, всё равно, Уль, два разных. Это просто… Он начал тексты опять писать, прямо изнутри светился. Складывалось впечатление, что с секунды на секунду мир на голову поставит. Энергией сносило. Мы за десять дней на базе пять раз собрались всем составом. Как-то ему раз за разом удавалось нас собрать. У нас, блин, две новых собственных песни появилось за это время. Ну, там еще пилить и пилить, но не суть. Сам факт, понимаешь?! Мы просто дружно охуевали, что творилось. Заметили все! Все хотели работать, готовы были работать! Он всех зарядил пахать. Мы иначе зазвучали, это вообще нечто. А тексты! Господи… В них совсем другой посыл, другое настроение… Да как объяснить? Представь, что всю жизнь твоя еда горчит, а потом тебе ставят под нос салат из спелых летних ягод и говорят, что повар тот же. Прости за этот сумбур, я не знаю, как донести разницу восприятия.
Хотелось попросить Аню прекратить эту пытку. Её слова не утешали, наоборот: методично добивали бездыханную уже душу. Всё указывало на шансы. Ну всё! А еще – снова на то, что нечто, их перечеркавшее, случилось в один миг. Три человека как три красных мигающих стрелки. Как три свидетеля, независимо друг от друга дающие одинаковые показания. И в тот момент её не было рядом. Она не увидела собственными глазами, не смогла что-то предпринять. Не прозвучали те слова. Не донесла, не остановила. И… и всё.
— И что случилось? У вас? — поинтересовалась Ульяна вяло.
Голос звучал бесцветно. Не то чтобы ей был нужен ответ – его подсказывала интуиция. Но просто… Кажется, Ане требовалось выговориться.
— Ушёл, — пожала Аня плечами. В Ульяну уперся беспомощный взгляд. — Пришёл на репетицию, трезвый как стекло, к слову. Собрал манатки, сказал, что работать с нами было классно, пожелал успехов и свалил. Клянусь, со мной дежавю случилось, как на repeat{?}[repeat – повтор (англ.)] кто-то поставил, с той лишь разницей, что в этот раз он сказал аж двадцать слов, а не два. И был в адеквате.
— А ты?
— А что я? А я была не в адеквате, разумеется! — вновь вспыхнула она фитилём динамита. — Я охренела, выскочила за ним, потащила курить и потребовала объяснений. Знаешь, что я услышала? Говорит: «Я ещё в начале июля тебя предупредил, что играю до осени. Олега мы натаскали, всё будет в порядке, увидишь. Не осиротеете». Конец цитаты. Всё! От него же не добиться ни хуя, когда он закрывается. Не осиротеете, прикинь?! Дурак!
Дважды Аня повторила эту фразу, и дважды Уля внутренне вздрогнула – насколько жутким казался её смысл именно в его исполнении. Егор абсолютно точно знал, о чём говорил – ребенок-сирота, взрослый-сирота. Сиротство обрекло его, лишив веры в собственную нужность, и толкает вымарывать себя из жизни других. Думает, ничего страшного, не осиротеют без него. Да он уверен в этом! Реально дурак.
— Ну не бывает так без причины, Уль, понимаешь? — мрачно изрекла Аня. Голос дрожал, да и в целом слышно и видно было, как мучительно тяжело ей давался этот разговор. Это потому что по живому, потому что сейчас она сыпала соль на свою совсем свежую рану. Нанесённую им. — Всё у нас было в шоколаде. Прекрасно! Всё говорило о том, что будет прекрасно и дальше. Коллектив наконец сработался, с Олегом нашли общий язык, в одном направлении смотрели, всё, как он хотел. Я на серьёзных щах думала, не махнуть ли зимой в тур по стране. И тут! Блядь! — резко выдохнув, Аня с плохо скрываемым раздражением уставилась на сделавшую ей замечание посетительницу за соседним столиком. В отличие от ворчливой женщины, Ульяна отчётливо видела, как тонкие пальцы, перестав терзать ремешок от сумочки, сложились в крепкий фак. — Уль… И, главное, я без понятия, где он и что, — продолжила она уже шёпотом. — Общие знакомые вообще не в курсе, я всех обзвонила, всех! Концы в воду, понимаешь? Трубу не берёт!
Сил продолжать этот разговор не осталось ровно никаких. Хотелось стряхнуть с себя тонны собственного и чужого горя. Только как? Как? Оно теперь навсегда с ней.
— Я знаю, Ань, — прохрипела Ульяна жмурясь. Тёплый чай пробить горло не помогал. — У меня тоже ни одной зацепки, ничего. Никаких догадок, что именно произошло и где искать. Не понимаю, почему он решил просто взять и…
«И сгинуть… И мне страшно…»
— Какая-то жесть случилась, Уль, — роняя голову на грудь, простонала Аня. — Клянусь, так и есть. Тут очевидно всё. В первый раз он уходил после гибели семьи. Потом всякое у него бывало, скандалы в группе бывали, непонимание, обидки мои, кризисы. Орали друг на друга до сорванных связок, но до ухода не доходило. Там какой-то треш, точно, а я сделать ничего не могу. Потому что причин не знаю! Потому что он не даёт! Не даёт никому ничего сделать… Ты вот говоришь тоже, ну, о том, что он сам тебе сказал, и такое ощущение возникает, что он исчезнуть пытается. Куда, блядь? Совсем ебанулся?!
«Исчезнуть из жизней…»
Аня озвучила вслух её чёрные-чёрные мысли. Егор вымарал себя не только из жизни своей соседки, он вымарал себя отовсюду. Оставил баб Нюру, разорвал контакты с Аней, бросил группу, в которую вложил всего себя, и место силы – семейное гнездо. Оборвал сразу все связи, сразу везде. Никого подле себя не сохранил, в одно мгновение молча растворившись в пустоте города-миллионника. Почему? Не дошло бы никогда до этого, будь всё дело в одних лишь угасших чувствах, Аня ведь права. Маразм же…
«“А меня за что любить? Такого?”… Господи…»
Казалось, ледяная клешня страха вот-вот её задушит.
— Я даже контакты Стрижова подняла, хотя слышала, что они больше не общаются. Стриж, ясно дело, тоже без понятия, — вскидывая влажные глаза, заключила Аня. — Нет у него никакой информации. Но, правда, попросил дать знать, если объявится.
