— Епископ, я неважно себя чувствую для подобных дискуссий. Нельзя ли отложить разговор на завтра?
— Нет нужды, — ответил Анри. — Я выслушал Сайма, ваши взгляды мне тоже известны. Кроме того, на рассвете я уезжаю.
Керис поняла, что решение уже принято. Ее слова ничего не изменят. Но что решил епископ? Что он выберет? Совершенно непонятно. А у нее сил осталось только на то, чтобы безропотно выслушать свою участь.
— Человек слаб, — продолжал церковник. — По выражению апостола Павла, мы видим все «лишь гадательно, как бы сквозь тусклое стекло». Ошибаемся, сбиваемся с пути, наши рассуждения хромают. Нам нужна помощь. Поэтому, поскольку наших сил недостаточно, Бог дал нам в руководительницы свою Церковь, папу, священство. Идя на поводу у собственных мыслей, мы не справимся с возложенной на нас миссией. Нам необходим авторитет.
Целительница пришла к заключению, что епископ решил поддержать Сайма. Как же можно быть таким недальновидным? Увы, выходило именно так.
— Под руководством университетских преподавателей брат Сайм изучал древние, признанные Церковью медицинские труды. Мы обязаны склонить голову перед авторитетом Церкви и, следовательно, братом Саймом. Его суждения нельзя поверять мнением даже отважного, но не прошедшего обучение человека, какое бы тот ни вызывал восхищение. Предпочтение следует отдать точке зрения брата Сайма.
Керис так устала, у нее так болела голова, что монахиня почти обрадовалась окончанию разговора. Монах выиграл, она проиграла, ей хотелось одного — спать. Целительница встала. Анри извинился:
— Мне очень жаль огорчать вас, мать Керис…
Когда церковник понял, что настоятельница собирается уйти, даже не попрощавшись, его голос замер. Аббатиса еще услышала, как Филемон буркнул:
— Какая дерзость.
— Пусть идет, — тихо ответил епископ.
Врачевательница вышла, так и не обернувшись. Весь смысл произошедшего дошел до нее, когда она медленно переставляла ноги по кладбищу. Госпиталем будет руководить Сайм. Ей придется ему подчиняться. Никто не станет разделять больных. Никто не будет надевать льняные маски и мыть руки в уксусе. Слабые от кровопусканий и слабительных еще больше ослабеют. На раны примутся накладывать припарки из конского навоза, чтобы организм вырабатывал гной. О чистоте и свежем воздухе никто и не подумает.
Никого не видя, Керис прошла по аркаде, по лестнице, через дормиторий к своей комнате и бросилась ничком на кровать. Голова у нее раскалывалась. Потеряла Мерфина, потеряла госпиталь, потеряла все. Целительница понимала, что удар по голове может оказаться роковым. Может, она сейчас заснет и уже не проснется. Может, оно и к лучшему.
79
Мерфин засадил сад весной 1349 года. На следующий год почти все деревья принялись и пустили плотные листья. Два-три дерева боролись за жизнь, и только одно засохло. Мастер и не ожидал урожая, но, к его удивлению, в июле на одной груше завязалось около десятка темно-зеленых плодов, маленьких, твердокаменных, но к осени обещавших созреть.
Как-то в воскресенье после обеда зодчий показал их Лолле, отказывавшейся верить, что зеленые кругляши превратятся в ароматные сочные фрукты, которые она так любила. Девочка решила — или сделала вид, — что это очередная папина игра. Когда Мерфин спросил, откуда же, по ее мнению, берутся груши, дочь с упреком посмотрела на отца:
— С рынка, откуда же еще!
И Лолла в один прекрасный день созреет, подумал Фитцджеральд, хотя трудно представить себе, что это костлявое тельце примет округлые женские формы. Интересно, дождется ли он внуков. Ей пять, так что ждать не меньше десяти лет.
Архитектор погрузился в мысли и не сразу заметил Филиппу. Графиня шла к нему по саду, и Мостнику бросилась в глаза ее круглая, полная грудь. Обычно леди Ширинг не приходила днем. Что-нибудь случилось? На всякий случай строитель целомудренно поцеловал невестку в щеку. Филиппа казалась встревоженной, и мастер припомнил, что последние дни возлюбленная была сдержаннее и задумчивее обычного. Когда графиня присела к нему на траву, Мерфин спросил:
— Тебя что-то тревожит?
— Никогда не умела осторожно сообщать новости. Я беременна.
— Боже милостивый! — Он был настолько потрясен, что даже не старался взять себя в руки. — Как странно. Ведь ты говорила…
— Помню. Я была уверена, что слишком стара. Несколько лет месячные были нерегулярными, потом вообще прекратились, вот я и решила… Но утром меня вырвало, и грудь болит.
— Я заметил, что у тебя пополнела грудь, когда ты шла по саду. Но ты уверена?
— У меня было шесть беременностей — трое детей, три выкидыша. Мне это неплохо известно. Сомнений быть не может.
Зодчий улыбнулся:
— Что ж, значит, у нас будет ребенок.
Филиппа не улыбнулась в ответ.
— Чему ты радуешься! А последствия? Я жена графа Ширинга. Не спала с мужем с октября, уехала в феврале, а в июле выясняется, что я на втором или третьем месяце. И он, и все будут знать, что ребенок не его и что графиня Ширинг нарушила супружескую верность.
— Но он же не станет…
— Меня убивать? Тилли-то убил.
— О Господи. Да, убил. Но…
— А если убьет меня, может убить и ребенка.
Мостник хотел сказать, что это невозможно, что Ральф такого не сделает, но, увы, все обстояло ровно наоборот.
— Мне нужно принять какое-то решение.
— Не думаю, что стоит пытаться прервать беременность настойками. Это слишком опасно.
— Я не буду этого делать.
— Тогда у тебя будет ребенок.
— Да. И что потом?
— А если тебе остаться в монастыре и сохранить все в тайне? Там полно детей, осиротевших после чумы.
— Но как можно сохранить в тайне материнскую любовь? Все заметят, что к одному ребенку я отношусь иначе. И тогда твой брат все узнает.
— Ты права.
— Можно было бы уехать — исчезнуть. В Лондон, Йорк, Париж, Авиньон. Никому ничего не говорить, чтобы Ральф меня не нашел.
— А я поехал бы с тобой.
— Закончив башню.
— Но ты будешь тосковать по Одиле.
Дочь Филиппы полгода назад вышла замуж за графа Дэвида. Мерфин даже представить себе не мог, как они расстанутся. А еще ему становилось больно при одной мысли о том, чтобы оставить башню. Всю свою сознательную жизнь архитектор хотел построить самое высокое здание в Англии. Теперь он его строил, и если придется бросить, у него просто разобьется сердце.
Мысли о башне привели к Керис. Мастер не видел ее много недель; настоятельница провела какое-то время в постели после удара по голове, полученного на шерстяной ярмарке, а поправившись, почти не выходила из аббатства. Он догадывался, что целительница Кингсбриджа проиграла сражение за власть, так как госпиталем теперь руководил брат Сайм. Беременность Филиппы станет для нее еще одним сильным ударом. Графиня добавила:
— Одила тоже беременна.
— Так скоро! Хорошие новости. Но тогда тебе тем более нельзя уезжать. Ты не увидишь ни ее, ни внука.
— Не могу бежать, не могу прятаться. Но если ничего не предпринять, Ральф меня убьет.
— Должен же быть выход.
— Я вижу только один.
Мерфин посмотрел на нее и понял: Филиппа уже все продумала. Ничего не рассказывала до тех пор, пока у нее не созрело решение, а теперь осторожно давала понять: первые приходящие на ум пути неприемлемы. Это означало, что ее план ему не понравится.
— Говори, — сказал он.
— Ральф должен думать, что это его ребенок.
— Но тогда тебе придется…
— Да.
— Понятно.
При мысли о том, что возлюбленная отправится к Ральфу, Мерфина затошнило. И не только из-за ревности, хотя она тоже играла определенную роль. Но мастер представил себе, как ужасно это для нее. Филиппа испытывала сильнейшее физическое и эмоциональное отвращение к мужу. Зодчий понимал ее, хотя и не разделял этих чувств. Он мирился со зверствами Ральфа всю жизнь. Совершавшим их животным был его брат, и этого уже не изменить, что бы тот ни делал. И все-таки как же гнусно: ей придется заставить себя лечь с человеком, которого она ненавидит больше всего на свете.
— Как бы мне хотелось придумать что-нибудь другое.
— Мне тоже.
Архитектор твердо посмотрел на нее.
— Значит, ты уже решила.
— Да.
— Мне очень жаль.
— Мне тоже.
— А получится? Сможешь… его соблазнить?
— Не знаю. Нужно постараться.
Собор был симметричным. Чертежный чердак располагался в западной стороне низкой башни, над северным порталом. В парной же юго-западной башне находилось помещение похожего размера и формы, нависавшее над крытой аркадой. Там хранили не очень ценные, редко использовавшиеся вещи: костюмы и реквизит для мистерий, почти бесполезные деревянные подсвечники, ржавые цепи, потрескавшиеся сосуды, книги со сгнившими от времени тонкими пергаментными листами, тщательно выписанные слова которых уже было невозможно разобрать. Мерфин пришел сюда проверить прямизну стены. Прикладывая к ней свинцовый груз на длинной веревке, мастер и сделал это открытие.
