Первый снег выпал в январе. Он толстым одеялом укрыл крышу собора, сгладил острые очертания шпилей и надел маски на лица ангелов и святых над западным порталом. Снег укутал и фундамент новой башни, на который, стремясь защитить его от зимних морозов, навалили соломы.
В аббатстве было всего несколько каминов. Конечно, очаг имелся на кухне, куда по этой причине всегда стремились послушники, но собор, где братья и сестры проводили по семь-восемь часов в день, не отапливался. Храмы тоже страдали от пожаров, и часто потому, что околевшие от холода монахи приносили с собой угольки и какая-нибудь злосчастная искорка долетала до деревянного потолка. В часы между службами насельники должны были гулять или читать в аркаде, то есть на улице. Единственной уступкой стала маленькая комнатка, выходившая в аркаду, где в самые сильные морозы топили. Монахам разрешалось ненадолго заходить сюда. Керис, как часто бывало, нарушила правила и позволила сестрам надевать зимой суконные панталоны, чтобы они не обмораживались. Разве Богу это нужно?
Епископа Анри беспокоил госпиталь — точнее, угроза, нависшая над башней, поэтому он вместе с Каноном Клодом и архидьяконом Ллойдом приехал по снегу из Ширинга в Кингсбридж в тяжелой, обтянутой вощеной мешковиной деревянной телеге с подушками на сиденьях. Гости лишь просушили одежду, выпили теплого вина и тут же пригласили Филемона, Сайма, Керис, Онагу, Мерфина и Медж. Настоятельница понимала, что это пустая трата времени, но все равно пошла: это проще, чем отказаться и потом утонуть в бесконечных письменных просьбах, приказах и угрозах. Пока епископ излагал суть недоразумений, лично для него не представлявших никакого интереса, она смотрела, как за окнами падают снежинки, и вдруг услышала:
— Такая ситуация сложилась в результате непослушания матери Керис.
И тут ей захотелось ответить:
— Я работала в госпитале десять лет. В результате моих усилий, а до меня усилий матери Сесилии, в госпитале не было отбоя от горожан. Вы, — она указала пальцем на епископа, — это перечеркнули. И теперь не пытайтесь обвинять других. Именно вы, сидя в этом самом кресле, поставили во главе госпиталя брата Сайма. И теперь будьте добры примириться с последствиями вашего дурацкого решения.
— Вы обязаны мне подчиняться! — воскликнул Анри, и его голос от досады сорвался на визг. — Вы монахиня. Вы принимали обет.
Резкие звуки не понравились коту Архиепископу, он встал и вышел из комнаты.
— Это я прекрасно понимаю. Это и ставит меня в невыносимое положение. — Она не обдумывала свои слова, но, произнося их, понимала, что не так уж они и неразумны, если явились плодом размышлений долгих месяцев. — Я не могу больше служить Богу так, — спокойно, но с тяжело бьющимся сердцем продолжила Керис. — Поэтому я приняла решение снять обет и оставить монастырь.
Анри даже привстал.
— Вы не сделаете этого! — крикнул он. — Я не сниму с вас священных обетов.
— Думаю, Бог снимет, — ответила монахиня, почти не скрывая презрения.
На что епископ разозлился еще больше:
— Полагать, что каждый человек может напрямую общаться с Богом, — мерзкая ересь. Подобных гнусных разговоров было предостаточно во время чумы.
— А вы не думали, что такое могло случиться, поскольку люди шли в церковь за помощью и вместо этого нередко обнаруживали, что священники и монахи, — она посмотрела на Филемона, — трусливо бежали?
Высокопоставленный церковник поднял руку, останавливая вспыхнувшего настоятеля:
— Может, мы и слабы, но все же только Церковь и ее священство приблизят нас к Богу.
— Я так не считаю, — ответила Керис.
— Вы дьявол!
— Взвесив все «за» и «против», милорд епископ, я пришел к выводу, что публичные разногласия между вами и матерью-настоятельницей не принесут пользы, — мило улыбнулся Клод. Канон хорошо относился к монахине с того дня, как она, застав их с Анри, ничего никому не сказала. — Ее нынешнему упрямству предшествовали долгие годы самоотверженного, почти героического труда. И ее любят.
Анри спросил:
— Ну а если мы снимем с нее обет? Что тогда будет?
— У меня есть предложение, — подал голос Мерфин. Все посмотрели на олдермена. — Город построит новый госпиталь. Я выделю под него большой участок на острове Прокаженных. Туда перейдут монахини. Они, разумеется, не выйдут из-под духовного руководства епископа Ширингского, но не будут связаны с настоятелем Кингсбриджа и монастырскими врачами. Пусть гильдия изберет попечителя в лице какого-нибудь видного горожанина, а гот, в свою очередь, назначит сестрам настоятельницу.
Все долго молчали, обдумывая неожиданное предложение. Керис будто громом поразило. Новый госпиталь… на острове Прокаженных… оплаченный горожанами… где будут работать монахини нового ордена… не связанного с аббатством… Она осмотрелась. Филемон и Сайм не скрывали своего недовольства. Анри, Клод и Ллойд глубоко задумались. Наконец епископ нарушил молчание:
— Этот попечитель получит большую власть: он будет иметь полномочия от города, вести счета, назначать настоятельницу. Такой человек будет, по сути, решать все госпитальные дела.
— Да, — подтвердил Мерфин.
— А если я дам позволение, захотят ли горожане делать взносы на башню?
— Если выбрать правильного попечителя — да, — кивнула Медж Ткачиха.
— И кто же может им стать? — спросил Анри.
Все взгляды обратились на аббатису.
Через несколько часов Керис и Мерфин, закутавшись в тяжелые плащи, побрели по снегу на остров. Он показывал ей участок, который предполагал отвести под госпиталь, — на западе, недалеко от его дома, возле реки. От резких перемен у целительницы слегка кружилась голова. С нее снимут монашеский обет. Спустя двенадцать лет она вновь станет обычной горожанкой. Врачевательница поняла, что без особой боли думает о расставании с монастырем. Все, кого она любила, умерли — мать Сесилия, Старушка Юлия, Мэр, Тилли. Ей нравились сестры Онага и Джоана, но это не то же самое. И она возглавит госпиталь. Получит право назначать и смещать настоятельницу, сможет свободно применять новые методы лечения, которым научилась во время чумы. Епископ согласился на все.
— Я думаю, нужно использовать тот же принцип с аркадой, обнесенной зданием. Кажется, за то недолгое время, что ты руководила госпиталем, он себя оправдал.
Керис смотрела на полотно нетронутого снега и дивилась поразительной способности зодчего видеть стены и помещения там, где сверкала девственная белизна.
— Арочное пространство как-то само по себе превратилось чуть не в зал, — кивнула она. — Люди ждали там своей очереди, сестры предварительно осматривали больных.
— Ты хочешь сделать его больше?
— Мне кажется, это должен быть настоящий приемный покой.
— Хорошо.
Керис задумалась.
— Трудно поверить. Все вышло именно так, как мне хотелось.
Мерфин кивнул.
— Я сделал для этого все.
— Правда?
— Ну, сначала я спросил себя, чего тебе хочется, а потом придумал, как этого добиться.
Керис уставилась на собеседника. Архитектор говорил легко, будто просто поясняя ход своей мысли, и словно не подозревал, насколько для нее важно, что он думал о ее желаниях и о том, как их воплотить в жизнь.
— Филиппа уже родила?
— Да, неделю назад.
— И кого?
— Мальчика.
— Поздравляю. Ты его видел?
— Нет. Для всех я лишь дядя. Но Ральф прислал мне письмо.
— Уже дали имя?
— Роланд, в честь старого графа.
Она сменила тему.
— На этом участке река мутная. А госпиталю нужна чистая вода.
— Я проведу тебе трубу, оттуда. — Зодчий махнул рукой: — Выше по течению вода чище.
Снегопад ослабел, а затем и вовсе прекратился. Теперь отчетливо был виден весь остров. Керис улыбнулась:
— У тебя есть ответы на все.
Он покачал головой:
— Это все простые вопросы: чистая вода, просторные помещения, приемный покой.
— А какие трудные?
Фитцджеральд прямо посмотрел на нее. На рыжую бороду падали снежинки.
— Ну, например, ты меня еще любишь?
Они долго смотрели друг на друга. Керис была счастлива.
Часть VII
Март — октябрь 1361 года
81
И в свои сорок Вулфрик оставался самым красивым мужчиной, которого когда-либо видела Гвенда. Теперь в его каштановых волосах поблескивали седые нити, но от этого он казался лишь серьезнее и сильнее. В молодости широкая спина сужалась к стройной талии, теперь этот контраст не был так заметен. Муж пополнел, но все еще работал за двоих. И все еще был на два года моложе ее.
Гвенда считала, что сама изменилась меньше. Она принадлежала к тому типу темноволосых женщин, что седеют очень поздно. За двадцать лет не прибавила в весе, хотя после двух родов грудь и живот стали менее упругими.
