— Ну-с, сударь, скажите, на основании чего вы все это брехали крестьянам?
— Ты говоришь — брехня? — завопил Чубенко. — А почему ты не сказав, що расстрелял нашего повстанца за то, що он вырвал лук на поповом огороде? А почему же это ты не захотел наступать на Плетеный Ташлык, когда там булы шкуровцы? К кому приезжали охвицеры, которых батько порубал в пятницу?
Только Чубенко выговорил это, Григорьев вскинул парабеллум. Но стоявший рядом с атаманом Каретников снизу подбил ему руку. Пуля пошла в потолок. Тут же выстрелил Чубенко в упор, в лицо атамана. Пуля скользнула по левому надбровью Григорьева.
— Ой, батько! Батько! — взвыл он и бросился из дома.
— Бей атамана! — завизжал Махно и кинулся вслед.
К выбежавшему на крыльцо Григорьеву подскочил конный махновец и полоснул его саблей. Атаман покатился со ступенек.
Телохранитель Григорьева выхватил револьвер и хотел пристрелить батьку. Но один из махновских командиров схватил револьвер за ствол, попал пальцем под курок, получил в живот пулю и повис на григорьевце. Тогда Махно обежал телохранителя атамана и выпустил ему в спину всю обойму маузера.
— Бей! Стреляй гадов, предателей! — вопил батька. — Оцепить село, чтоб ни один не ушел!
Махновцы тут же, на плацу, стали приканчивать ошарашенных, ничего не понимающих григорьевцев.
Лобода заметил, как скользнул в толпу Евграфов, побежал за ним, нагнал, когда тот готов был юркнуть в проулок между хатами.
— Стой, Евграфов!
— А, это ты… — И липовый моряк потянулся к кобуре.
— Не шевелись! Это ты убил в Николаеве Абашидзе?
— Я… Я Чека прикончил! Я. Скажи, Иван, об этом батьке! Я за него, скажи!
— Хорошо, Евграфов, скажу. А пока, гадина, получай за Абашидзе!
Лобода посылал в своего лютого врага последнюю пулю из обоймы, когда позади раздался голос Лашкевича:
— Кого?
— Евграфова, григорьевского!
— Ну и молодец, Ваня! Прыткий, когда надо!
Лишь через час в селе наступило затишье. Окруженные, зажатые между тачанками и кавалерией григорьевцы сдались. Штабное начальство атамана было перебито.
Засовывая маузер в деревянную колодку, Махно блестящими, еще не остывшими от схватки глазами оглядел площадь, вытер пену, выступившую по углам рта:
— Этих гадов не хоронить! Выбросить собакам!
Батькин штаб отправился подкрепиться и отпраздновать победу. Изрядно выпив и успокоившись, Махно пожелал узнать результаты операции.
— Ну, докладайте…
Командиры сообщили, что большинство григорьевцев примкнуло к повстанческой армии, кое-кто сбежал. Верблюжанский же полк был распропагандирован красными, видимо, заранее. Едва там прослышали об убийстве атамана, как солдаты перебили своих командиров и перешли на сторону большевиков.
Выслушав эту весть, Нестор махнул рукой и добродушно выругался. Потом подал команду: «По коням!» — и его сотни двинулись на север, в Черный Яр. По дороге батька налетел на железнодорожную станцию Хировка.
Едва на путях стихла пальба, Махно с приближенными торжественно направился к зданию вокзала. Батька ударом ноги распахнул дверь в комнату телеграфиста.
— Стучи! — приказал Махно бледному лысому человечку, сидевшему у аппарата.
— К-куда… Кку-ку-да стучать?
— Всем! Стучи. Всем! Всем! Всем!
«Копия — Москва, Кремль. Нами убит известный атаман Григорьев. Подпись: Махно».
«Ну вот, — подумал Лобода, — сожрал паук паука. И сам сообщил об этом. Вот и хорошо…»
Игорь Подколзин
ОДИН НА БОРТУ
Когда Егор приоткрыл веки, ему показалось, что кругом разлилась густая, вязкая, как мазут, чернота. В ушах стоял звон, будто над головой кто-то глухо и настойчиво колотил в медный таз. От колена к бедру растекалась тупая ноющая боль. Он попытался встать, но перед глазами замелькали оранжевые искры, к горлу комом подступила тошнота, и он снова повалился на пол. Немного отдохнув, Егор нащупал в кромешной тьме ступеньки скоб-трапа и, еле сдерживая стон, полез наверх. За ворот бушлата от затылка к спине текло что-то липкое и теплое. Внезапно голова Егора уперлась в крышку люка. Он попробовал поднять ее, но она даже не сдвинулась с места. Тогда он согнул спину и, выпрямляя ноги, надавил на железную плиту. Все было тщетно. Да разве поднимешь ее, проклятую, если в ней пуда три! Был бы лом или еще что… Спустившись вниз, Егор стал шарить вокруг в надежде отыскать какой-нибудь предмет, который помог бы ему освободиться из этого стального ящика.
Под руки попадались ведра, обрывки тросов, банки из-под краски и разный боцманский хлам. Наконец он нащупал лежащий у переборки пожарный багор. «Вот это как раз то, что надо», — подумал Егор и, перебирая ладонями по скользкой мокрой стене, пошел к трапу.
Взобравшись на несколько скоб, он попытался просунуть багор под злополучную крышку. Несколько раз немудреное орудие вырывалось из рук и с грохотом падало вниз. Егор спускался, подбирал его и вновь колотил и царапал заклинившуюся крышку.
Неожиданно корабль, качнуло, и в то же мгновение Егора словно ударило по глазам полосой света. Щель! Егор дрожащими руками просунул в нее багор. Так, что свело позвоночник, уперся плечом в крышку и всем телом нажал на рычаг. Узкая полоска стала шире. Егор уже мог видеть часть палубы и клочок серого неба. «Еще, еще немного! Ну хоть чуть-чуть!» — словно умолял кого-то Егор.
Напрягая все силы, он давил и давил, толчками просовывая багор в зазор между комингсом[46] и краем люка. Внезапно судно резко накренилось на другой борт. Егор не удержался и сорвался с трапа, гулко ударившись головой о выступающий шпангоут. Резкой болью словно пронзило весь мозг. И опять противный клубок подкатил к горлу. От досады и отчаяния Егор готов был заплакать, но, взглянув вверх, снова начал карабкаться по трапу. Багор торчал на месте, зажатый двумя ребрами стали.
— Ничего, ничего… Главное — понемногу, не торопясь, — успокаивая себя, шептал мальчик.
Он снова ухватился за рычаг и почувствовал, как крышка подалась. Егор просунул в щель доску и, передвинув багор ближе к краю, навалился на него грудью. Щель стала шире. Обрывая на бушлате пуговицы, он протиснулся в образовавшееся отверстие и, царапая по настилу палубы пальцами, начал продираться наружу.
«Если сейчас качнет, то конец», — пронеслось в мозгу, и он словно почувствовал, как хрустят его кости. Последним рывком, срывая ногти, он дернулся вперед и вывалился на палубу. Казалось, что сердце разрывается на части. Как рыба, вынутая из воды, он жадно хватал ртом холодный морской воздух. В висках упругими волнами стучала кровь. Отдышавшись, Егор встал на колени и огляделся вокруг. Все так же круто накренившись на правый борт, точно привалившись к гряде камней, лежал «Лейтенант Шмидт». Кругом не было ни души, только над почти погрузившейся в воду кормой с криком кружили чайки. А где же все? Неужели ушли? Оставили его здесь одного, на сидящем на рифах корабле? Не может быть, чтобы сами ушли, а его, юнгу, бросили!
