Со слов самого шефа, события в тот вечер развивались следующим образом. Когда он вышел из машины, то направился пешком в сторону дачи бывшего председателя Госстроя Башилова. Они оба из Свердловска, и оба любители попариться.
И в тот момент, когда он находился недалеко от проходной, на него что-то накинули и „не успел я очухаться, как меня куда-то понесли, и очнулся уже в воде, под мостом…“. 28 сентября погода в Москве стояла холодная, ни одна машина его не подобрала, и тогда он отправился на КПП, где его приютили два милиционера…»
Однако на следующий день неожиданно для всех Ельцин позвонил министру внутренних дел Вадиму Бакатину, просил не проводить расследования, отозвал свое устное заявление насчет покушения.
Уже было поздно. Милиционеры доложили о случившемся начальству. Следственное управление Главного управления внутренних дел Мособлисполкома возбудило уголовное дело по признакам преступлений, предусмотренных статьями 15 («покушение на преступление») и 103 («умышленное убийство») Уголовного кодекса РСФСР.
К помощнику Ельцина Суханову приходил следователь, водителя служебной автомашины, который отвозил Бориса Николаевича в Успенское, вызывали на допрос, но Ельцин сам поговорил со следователем и потребовал прекратить расследование. В аппарате Ельцина сочли «дело о покушении» закрытым.
Но 4 октября на заседании политбюро Горбачев рассказал товарищам всю эту историю. Ельцин просил не придавать этому факту огласку, сказал Горбачев, но надо разобраться. И поручил это министру внутренних дел Вадиму Бакатину.
Через несколько дней министр доложил Горбачеву, что расследование следует прекратить:
«Уважаемый Михаил Сергеевич!
В соответствии с Вашим поручением по поводу распространившихся в Москве слухов о якобы имевшей место попытке нападения на депутата Верховного Совета т. Ельцина Б. Н. докладываю.
6 октября заместитель начальника Следственного управления ГУВД Мособлисполкома т. Ануфриев А. Т., в производстве которого находится данное уголовное дело, в целях выяснения обстоятельств происшедшего разговаривал с Ельциным Б. Н. по телефону. Тов. Ельцин заявил: „Никакого нападения на меня не было. О том, что случилось, я никогда не заявлял и не сообщал и делать этого не собираюсь. Я и работники милиции не поняли друг друга, когда я вошел в сторожку. Никакого заявления писать не буду, т. к. не вижу в этом логики: не было нападения, следовательно, и нет необходимости письменно излагать то, чего не было на самом деле“.
С учетом изложенных обстоятельств уголовное дело подлежит прекращению. Поводом для распространения слухов о якобы имевшем место нападении на т. Ельцина Б. Н. является его заявление, не нашедшее своего подтверждения.
Министр внутренних дел СССР В. Бакатин».
Однако Горбачев не хотел упускать случая показать, в каком неприглядном положении оказался Борис Николаевич. Бакатин получил приказ довести дело до конца.
Через десять дней на узком совещании Горбачев сказал, что министр внутренних дел уточнил истинные факты «мокрого дела». Учитывая, что пошли депутатские запросы, предложил — не скрывать и информировать президиум и сессию Верховного Совета СССР.
В уголовном деле события той ночи выглядят так:
«28 сентября 1989 года около 23 часов, на проходную дачного поселка Успенское Совета Министров СССР, расположенного на территории Одинцовского района Московской области, обратился Ельцин Б. Н. и сообщил находившимся там сотрудникам милиции Костикову В. И. и Макееву А. Я., что на него совершено нападение неизвестными лицами, которые закрыли ему лицо, увезли на автомашине к водоему и сбросили его в воду, создав реальную угрозу для жизни».
Дежурный милиционер на допросе показал:
«28 сентября в 23 часа 15 мин. совместно с сержантом милиции Макеевым я находился на проходной госдач Успенское. Вовнутрь помещения со стороны улицы зашел народный депутат Ельцин Б. Н., одетый в костюм темного цвета, светлую рубашку. Одежда была совершенно мокрая, с нее капала вода. Мы помогли ему снять пиджак, ботинки, напоили горячим чаем. Он выпил чашки 3–4.
На вопрос, что с ним случилось, т. Ельцин рассказал следующее. После выступления в Москве, в ДК „Высотник“ в Раменках, он на служебной машине приехал на дачу № 38 в гости. Машину отпустил на перекрестке Рублевского шоссе и 1-го Успенского шоссе. Поздоровался с инспектором 7-го ГАИ и пешком направился в сторону дачного поселка. Сзади неожиданно подъехала какая-то машина, неизвестные силой усадили его в салон, натянули на голову какой-то предмет, а затем куда-то повезли и выбросили с моста в Москву-реку.
По его словам, он несколько раз отталкивался от дна, прежде чем выбрался на берег. Отлежавшись около часа на берегу, т. Ельцин добрался до проходной. Он попросил позвонить на дачу № 38. На первый звонок ответила женщина и сказала, что ошиблись номером. Второй звонок остался без ответа».
На даче № 38 той ночью хозяева отсутствовали. Там находилась только сестра-хозяйка, которую потом допросили как свидетельницу. Она рассказала, что рано легла спать, дверь была тщательно заперта и никто к ней не стучался.
Вывод криминалистов: «Ельцин не мог быть сброшен в воду (по характеру местности и конструкции близлежащих мостов), так как в этом случае, по мнению специалистов, он получил бы серьезную травму, а на его одежде должны были остаться следы водной растительности, илистых образований, которые, по показаниям свидетелей, отсутствовали».
16 октября после обеда Горбачев проводил заседание президиума Верховного Совета СССР. Он пригласил министра внутренних дел Бакатина и попросил доложить о результатах расследования.
Бакатин сказал, что было устное заявление Бориса Николаевича Ельцина представителям милиции о покушении:
— Но никто — ни его водитель, ни пост ГАИ, мимо которого якобы шел Борис Николаевич, ни фактическая обстановка (высота моста около пятнадцати метров), ни время происшествия — его версию не подтверждают.
Борис Николаевич, как член президиума Верховного Совета, участвовал в заседании. Его попросили объясниться. По словам присутствовавших, мрачный Ельцин «говорил коротко, сбивчиво. „Это была шутка. Мало ли что бывает. Это моя частная жизнь. Но попытки угроз и шантажа в мой адрес были“…»
На вопросы членов президиума отвечать отказался.
В четыре часа открылось совместное заседание палат Верховного Совета СССР.
Горбачев сказал, что по Москве распространяются слухи о якобы имевшем место покушении на Ельцина, этот вопрос уже разбирал президиум Верховного Совета и решил ничего от депутатов не скрывать. И Михаил Сергеевич опять предоставил слово Бакатину, который повторил все заново только с большим количеством деталей.
В окружении Ельцина были весьма раздосадованы выступлением Бакатина, которого просили закрыть расследование.
Лев Суханов вспоминал: «Да, к сожалению, слова он не сдержал и на сессии о „факте покушения“ рассказал в своей интерпретации. Вы, наверное, помните, как у него тогда дрожали руки и голос, и вообще министр чувствовал себя весьма неуверенно. Конечно же ему было неловко выходить на трибуну и говорить вещи, которые ему несвойственны. Кстати, Борис Николаевич не изменил к Бакатину своего отношения и до сих пор воспринимает его как порядочного человека…»
Ельцин опять сказал всего несколько слов:
— Претензий к министерству внутренних дел у меня нет. Никакого нападения не было. Никаких заявлений я не делал. Это мое частное дело.
Выслушив Бориса Николаевича, Горбачев с непроницаемым лицом заключил:
— Принять к сведению, что никакого покушения не было. Пошутил. Все.
Михаил Сергеевич явно был доволен исходом этой истории. Его соперник оказался в дурацком положении.
Но против ожиданий Горбачева в глазах широкой публики «мокрое дело» Борису Николаевичу нисколько не повредило. Такие были настроения: что бы ни делал Ельцин, все шло ему в плюс.
Сторонники Ельцина уверенно говорили о травле, а Борис Николаевич сделал заявление для прессы:
«16 октября 1989 года на сессии Верховного Совета СССР под председательством М. С. Горбачева был обнародован инцидент, затрагивающий мои честь и достоинство.
Против моей воли к разбору данного вопроса был привлечен министр внутренних дел товарищ Бакатин, который, смешивая ложь с правдой, не имел морального права способствовать распространению слухов, порочащих меня в глазах общественности. Более того, товарищ Бакатин ранее заверил, что никакого расследования, а также оглашения информации, касающейся лично меня, проводиться не будет.
Новый политический фарс, разыгранный М. С. Горбачевым на сессии Верховного Совета и раздуваемый официальной прессой как событие первой величины в стране, объясняется, конечно, не заботой о моем здоровье и безопасности, не стремлением успокоить избирателей, а новой попыткой подорвать здоровье, вывести меня из сферы политической борьбы…»
