В Эфесе находился один из самых бойких рынков живого товара. Беда только в том, что сейчас в средствах военный трибун был весьма ограничен (потратиться в дороге пришлось куда больше, нежели Приск рассчитывал). А рабы даже после Второй Дакийской кампании Траяна стоили недешево.
Обойдя клетки с мужчинами и подростками, Приск вскоре понял, что может приобрести только половинку или четверть раба. Юный Марк плелся следом, ругаясь сквозь зубы: он устал, к тому же в последний день путешествия море штормило, и юноша жестоко страдал от морской болезни. Теперь он постоянно пил из фонтанов и ничего не ел, а Максим, по своему обыкновению, молчал и глядел мрачно, на ходу жуя купленную в таверне лепешку. И хотя он таскал за Приском вещи, делал это с таким видом, будто оказывал военному трибуну огромное одолжение.
Наконец, отчаявшись, Приск обратился к торговцу рабами наугад, сказал, что ищет паренька в услужение, но готов заплатить только двести денариев. Двести денариев? Тучный грек презрительно скривил губы.
– Господин, за двести монет здесь продадут только увечного или хромого. Или такого, что на голову болен. Тебе такой нужен?
– У меня все рабы с изъяном, – усмехнулся Приск. – Одному даки выбили глаз, второй – лентяй, каких поискать, третий был всем хорош, но обжора, к тому же вор. Помер сразу после Дакийской войны… Еще год мне служил сумасшедший красавец, что мнил себя посланцем богов.
– С изъяном, говоришь? – встрепенулся торговец. – А знаешь, найдем-ка мы тебе подходящий товар.
Он прошел между клетками и вытащил из самой последней, уже опустевшей, забившегося в угол парня лет двадцати. Тот был невысокого роста, но ладно скроен, крепок и явно вынослив, так что вполне годился в прислугу в грядущем походе. Изъян был один – изуродованное ожогом лицо. Физиономию парня так свело на сторону красными змеистыми рубцами, что казалось, раб все время скалится в дерзкой усмешке. Приск вдруг подумал, что этот парень вывезен ребенком из Сармизегетузы Регии, и ожог на лице – знак недавней войны, след пламени, в котором исчезла столица гордого дакийского владыки.
– Раб послушен и вынослив, – принялся расхваливать попорченный товар хозяин. – Молчалив только. Слова за день не вытянешь. Разве что – из-под плетки.
– А мне болтун не нужен.
Парень зыркнул из-под ресниц, будто ударил кинжалом, и вновь принялся рассматривать свои босые ноги. Ого! С ним надо держать ухо востро – может и камнем по башке приголубить, а потом сбежит в пустыню известной только ему тропой.
– Одежда у него есть? Плащ? Сандалии? У меня ведь служба впереди, а не развлечения по лупанариям.
– Эк чего захотел! За половинную цену одежду в придачу. Мне его прежний хозяин, почитай, голым отдал. А теперь вот приличная туника имеется.
Приличная туника! Так назывались какие-то лохмотья, лоскуты, наскоро и грубо сшитые, чтобы чуть-чуть прикрыть тело. Эту гадость придется отстирать и использовать вместо подстилки в пути.
– Что он умеет? – поинтересовался будущий хозяин, в глубине души понимая, что парня придется купить – никого лучше он сегодня не найдет.
– Сготовить полбу, коня взнуздать, огонь развести, – принялся перечислять продавец. – Прежде прислуживал торговцу, что водил караваны ослов через Киликийские ворота [44].
«Ого… парень знает дороги, и не только те, что вымощены и отмечены милевыми столбами», – тут же сообразил Приск. Но не подал виду, что прежние занятия паренька ему интересны.
– Как его зовут?
– Сабазий. Но все кличут уродца Баз.
Парень оскалился – видимо кличка ему не нравилась.
Заплатив требуемые двести денариев, Приск отправился с новокупленным рабом в соседние лавки – за толстым плащом на дорогу и крепкими сандалиями.
– Твое настоящее прозвище? – спросил первым делом Приск.
– Первый хозяин звал меня Ганимед, – отозвался парень без тени улыбки.
Красавчик Ганимед, которого Юпитер-Зевс похитил, дабы тот прислуживал богам на Олимпе. Ну надо же… кому пришло в голову так прозвать парня?
– Пусть будет Сабазий, так?
Раб молча кивнул.
– И далеко ты ходил с прежним хозяином? – поинтересовался военный трибун небрежно, после того как снабдил Сабазия не только плащом и сандалиями, но и новенькой туникой (правда, из дешевого грубого льна), поясом, а с ним и кожаной потертой сумкой для нехитрых рабских вещей.
– Далеко ходили. До самой Хатры. А оттуда – и до Селевкии, что на Тигре. И в Нисибис ходили, и в Батны.
Ну надо же! Фортуна решила вновь одарить Приска своими дарами. Селевкия на Тигре стояла напротив Ктесифона, резиденции парфянских царей. Город торговый, по преимуществу греческий, хотя наверняка там можно найти торговцев со всего Востока.
– Далеко… – только и кивнул трибун, опасаясь обнаружить свою радость.
– Чего там… Дело нехитрое, – буркнул парень, разглядывая кожаную сумку, которая прежде служила не один год какому-нибудь ауксиларию [45].– До Хатры караванные тропы натоптаны, а подле Хатры колодцы чередой – слепой бы дорогу нашел. Ага! Тут и кремень есть! – воскликнул он, вытаскивая завернутый в тряпицу кремень, что так и остался на дне старой сумки.
Скорее всего, сумка наверняка с убитого – продавал бы сам ветеран отслужившее много лет имущество, не забыл бы в сумке верный кремень. Так подумал Приск. И еще подумал – новый раб совсем не молчун. Просто никто прежде не покупал для него новый плащ и сандалии.
* * *
Если уж на то пошло, Вифиния – не самое плохое место для жизни. С юга ее защищают горы, летом тепло, но не жарко, зима мягкая, хотя и прохладная.
Земля здесь плодородна, приносит всяческие плоды и лесом обильна, берут здесь много леса для кораблей. Доходы казне дают каменоломни, в том числе мраморные, но особенно развита добыча хрусталя.
Приск отправил с императорской почтой письмо из Эфеса в Рим, получил опередившее его послание от Куки, где сообщалось, что Траян непременно выступит этой осенью или зимой, а более ничего интересного в Городе не слышно. Удивительно, что нет вестей от Кориоллы – она обещала написать сразу же, как только прибудет в Комо, – и по всем расчетам письмо обязано уже прийти. Видимо, где-то потерялось или задержалось… Приск оставил стационарию[46] денарий с поручением хранить все послания для военного трибуна, которые тот заберет на обратном пути. Потом подумал и отправил послание Плинию, что прибудет вскоре. Следом и сам двинулся в путь. Письмо опередит его на день или два – так что Плиний успеет приготовиться к приему гостей.
Никомедия была городом молодым – в сравнении с извечным своим соперником Антигонеей, которая в нынешние времена именовалась Никеей [47], и уж конечно совсем юная – в сравнении с Гераклеей Понтийской.
Однако столицу, основанную Никомедом Первым[48], старательно украшали, стремясь придать ей воистину имперский блеск. Плиний, разумеется, не отставал от прочих. В провинции процветал пышный эллинистический стиль [49], когда-то в Никомедии при царском дворце работал знаменитый скульптор Дидалс – автор омывающейся Афродиты и Зевса Стратия. Статуя последнего находилось в никомедийском храме, а многочисленные Афродиты копировались местными мастерами десятками – для италийских особняков и загородных вилл. Особенно пышно в городе украшались храмы Деметры и Коры, божественных покровительниц Никомедии. Две улицы, как и положено в римских городах, пересекались под прямым углом. Но сам город имел форму вытянутого ромба. И кроме скульптур, мраморных храмов и пышного дворца наместника, город славен был еще своими великолепными садами.
В самый первый год наместничества Плиния случился в Никомедии сильный пожар, огонь разлился широко, настоящей рекою, сгорели герусия [50] и храм Исиды. С того времени Никомедию восстановили, домовладельцам велено было в зависимости от достатка завести у себя либо водяные насосы, либо ведра и лопаты для борьбы с огнем. Но на создание пожарной команды император Траян разрешения не дал – подозревал в подобной коллегии зародыш бунтарского духа и смуты.
Однако при Плинии город преобразился – появился наконец водопровод, а к старому Форуму пристроили новый, куда просторнее прежнего. Впрочем, стройка эта началась еще до наместничества Плиния – но он и подгонял ее, и следил, чтобы работы велись тщательно. И новый храм Великой Матери богов возвели и освятили по местным обычаям опять же при новом наместнике.
Когда военный трибун в начищенных доспехах и алом плаще вошел в атрий дворца, Плиний ахнул, узнавая гостя, вскочил со своего кресла и ринулся навстречу.
Приск успел сказать лишь слова приветствия, как Плиний уже обнимал его. Потом, смахнув слезу, попросил подождать, пока разберется с делами, а уж потом – обещал поговорить по душам. Полчаса ушло на то, чтобы покончить с просьбами терпеливо ожидавших посетителей, после чего Плиний повел гостя в роскошный перистиль, рассказывая по дороге о своих планах. А планы у наместника Вифинии были грандиозные: построить начатый когда-то неведомо кем, а ныне заброшенный канал, чтобы соединить озеро с морским заливом на радость вифинским торговцам. Однако на такие работы надобно было разрешение самого императора. Траян разрешение выдал, но велел прежде выяснить, не стечет ли озеро полностью, если прорыть канал. На этих сложных исследованиях все и заглохло – товары по-прежнему везли сухопутным путем, пока архитекторы спорили друг с другом.
