— Мы говорили о генерале Мамотюке. О том, что его убили. И о том, что раскрыть это преступление для коллег генерала — вопрос профессиональной чести.
— Да-да, я понимаю, — кивнул старик. — Чего же вы от меня хотите, уважаемый? Чем я-то могу помочь?
Александр Борисович пристально посмотрел старику в глаза и сказал:
— Сдайте того, кто организовал убийство генерала. Вы поможете мне закрыть дело. Я сделаю так, чтобы вас не беспокоили.
Белый усмехнулся:
— А вы думаете, что способны доставить мне серьезное беспокойство?
— Вы даже не представляете, насколько серьезное, — усмехнулся в ответ Турецкий. — Генерал Грязное… вы наверняка о нем слышали… намерен серьезно потрепать вам нервы. Вы ведь не хотите терпеть убытки из-за того, что кто-то из подчиненных вам людей сделал глупость?
— Я вообще не люблю терпеть, убытки, — сказал Белый. — По любой причине.
— И я вас понимаю. — Турецкий выдержал паузу, сверля старика холодными глазами, затем резко произнес: — Сдайте мне убийцу. И мы разойдемся с миром.
Белый отложил нож и вилку, взял салфетку и аккуратно вытер морщинистые губы. Затем смял салфетку в руке и швырнул в пепельницу.
— Вот что я вам скажу, господин старший следователь по особо важным делам, — холодно произнес он. — Я понятия не имею, о чем вы тут мне говорили.
— Что ж, очень жаль. Я думал, мы договоримся. — Турецкий начал подниматься из кресла.
Белый сделал рукой успокаивающий жест и сказал:
— Я еще не закончил. Так вот, я понятия не имею ни о каком генерале. Но тем не менее я сознаю, что нам лучше жить с вами в мире. Иначе может пострадать мой бизнес. Поэтому я… оставаясь в недоумении по поводу причины, которая привела вас сюда… постараюсь уладить наши разногласия э-э… всеми доступными мне способами.
— Витиевато выражаетесь, — усмехнулся Александр Борисович.
— Но ведь вы меня поняли?
— Я — да.
— А это главное! На этом нашу встречу буду считать законченной. Всего вам доброго.
Белый проводил Турецкого взглядом, а как только дверь за ним закрылась, презрительно процедил сквозь зубы:
— Волчина позорный, — и смачно сплюнул.
22
В тот же вечер, но часом позже, к столику Сергея Ивановича Белого подошел высокий, широкоплечий парень с лысой, шишковатой головой. На вид парню было лет двадцать восемь. Звали его Костя Штырев, но друзья-товарищи предпочитали называть его просто Штырь. Он и сам себя так называл, и сильно бы удивился, если бы кто-нибудь обратился к нему по отчеству — Константин Вячеславович.
Поздоровавшись со стариком, парень пододвинул к себе ногой стул, уселся и вальяжно закинул ногу на ногу.
После ухода Турецкого Белый допил бутылку сухого вина и десять минут назад приказал распечатать вторую — красного, полусладкого.
Некоторое время старик молчал, разглядывая бокал с вином на свет. Затем сказал:
— Говорят, что вино по цвету сильно похоже на кровь. По-моему, это полный бред. В сравнении с вином кровь мерзкая, вонючая подливка. Ты согласен?
Штырь посмотрел на бокал и небрежно пожал плечами:
— Не знаю. Я вино не пью.
Старик слегка прищурился:
— Вот как? Что же ты пьешь, Штырь?
— Водку, вискарь, — ответил тот. — Иногда джин. Но после него привкус поганый, как будто елочных иголок нахавался.
Штырь поморщился, видимо вспомнив привкус, который оставлял в его рту славный голландский напиток.
— Что ж, водка тоже неплохо, — признал Белый. — Огненная вода. Напиток настоящих мужчин, мать его. Ты ведь настоящий мужчина, Штырь?
Лицо парня вытянулось.
— Че за базар, Иваныч? — настороженно спросил он.
— Настоящий мужик должен сам принимать решения. Так ведь, Штырь? Он никого не спрашивает, как ему поступать, потому что имел он чужие советы. Так?
— Ну, — недоуменно отозвался Штырь.
Белый вновь повертел в руках бокал с вином. Лицо его помрачнело. Когда старик вновь перевел взгляд на Штыря, во взгляде его появилось что-то волчье.
— Кстати, Штырь, ты знаешь, что сорокаградусную водку изобрел Менделеев?
Штырь нахмурился — вопросы старика начали его доставать.
— Это который таблицу нарисовал, что ли?
Белый кивнул:
.— Он самый.
Штырь знал отвратительную привычку Белого начинать разговор издалека и изъясняться недомолвками и намеками, однако на этот раз чаша его терпения была переполнена. Штырь нетерпеливо посмотрел на часы. Белый перехватил его взгляд.
— Что, торопишься? — спокойно спросил он.
— Да. Дела.
— Ну раз так, не буду тебя томить. Перейду прямо к делу. Че там у тебя за терки с подольскими были, не напомнишь?
Штырь дернул уголком губ и недовольно ответил:
— Сам же знаешь, по какому поводу перетирали.
— Знаю, — кивнул Белый старческой головой. — Знаю и то, что генерала они ментовского для «крыши» привлекли. И что он твоим ковбоям вывески чуток попортил на тех терках, что ты в прошлом месяце устроил.
— Ну?
— Чего — ну!
— Не понимаю, к чему ты клонишь, Иваныч?
— К тому, что умер генерал! — Белый повысил голос. — Свинцовой пилюлей подавился!
— Правда? — Штырь скривился. — И че мне теперь, венок ему на могилу принести?
Белый побарабанил пальцами по ручке кресла.
— Ты знаешь, что ментов просто так не мочат? Ты знаешь, что на такое дело совет тебя подписать должен?
— А-а, вот ты про че, — догадался наконец Штырь. — Сукой буду, Иваныч. Ты сам знаешь, я просто так никого не мочу. Тем более ментов. А если бы собрался замочить, то перво-наперво с тобой бы посоветовался. Я законы знаю.
Белый прищурил морщинистые глаза:
— Посоветовался бы, значит. Ой ли?
— Чего? — не понял Штырь.
Белый снисходительно улыбнулся:
— Это такое выражение литературное — «ой ли?». Выражает легкую степень сомнения и недоверия.
Штырь криво ухмыльнулся и облизнул сухим языком сухие же губы:
— К чему этот базар, Иваныч? Ты меня не первый год знаешь.
Белый кивнул:
— Вот-вот. Потому и говорю ой ли? В прошлом году, на Страстную, ты со своими сявками чего учудил?
— А чего?
— Вот видишь, уже не помнишь. А я тебе напомню: девку ту из налоговой кто завалил? Пушкин?
— Девку-то? — Штырь раздраженно пожал плечами. — Ну я завалил. Сам знаешь, выхода у меня тогда другого не было.
Белый пригладил ладонью плешивую голову и холодно произнес:
— Это ты так говоришь. А я не знаю, что там промеж вами произошло. Может, ты заранее ее замочить решил, а потом мне все по-своему объяснил?
Штырь угрюмо посмотрел на Белого:
— Значит, ты мне не веришь?
Белый вздохнул:
— Ох, Штырь, хотел бы я тебе верить, но… — Внезапно Белый переменил тактику. Он слегка подался вперед и заговорил доверительным, доброжелательным голосом: — Слушай сюда, Штырь. Я не сержусь, понял? Если замочил генерала, то туда ему и дорога, менту поганому. Я в защитники к легавым не нанимался. Но мне другое не нравится. А не нравится мне, Штырек, когда меня за лоха держат. Это оскорбляет мой разум. Когда кто-то в обход меня дела свои вершит, понимаешь?
Штырь сглотнул слюну:
— Ну.
— Но я и это простить могу. Если ко мне придут и скажут: так, мол, и так, Белый, канитель вышла — но ты уж извини, иначе никак нельзя было. Вот если мне так скажут — то и обиды за мной никакой не будет. Потому что всякое в жизни случается. Понимаешь, Штырь?
— Ну.
— Молодец. Ну так как? Твои ребятки легавого замочили?
Штырь слегка набычил массивную голову и глянул на Белого исподлобья. На скулах его заходили желваки.
— Ты, Белый, на понт меня не бери, понял? — глухо и даже немного угрожающе (так, по крайней мере, показалось Белому) проговорил Штырь. — Ты че думаешь: развел меня своим базаром лисьим, так я тут же на спину упаду и ножками сучить стану? Говорю: не трогал мента — значит не трогал. А не веришь — твои проблемы.
— Чего? Я не расслышал — проблемы?
— Проблемы, проблемы, — кивнул Штырь. — У тебя, вижу, на старости лет слух совсем никакой стал. Лечиться надо.
— Как сказал? По старости лет? — Белый слегка пристукнул по ручкам кресла сухими ладонями, затем закинул голову и весело рассмеялся.
Насупленное лицо Штыря потемнело.
— В твоем возрасте, между прочим, уже на пенсию отправляют, — тихо проговорил Штырь.
— Интересно говоришь, Штырь! — сказал Белый, вытирая слезящиеся от смеха глаза. — И кто же это меня на пенсию отправить собирается? Уж не ты ли?
— Может, и я, — так же глухо пророкотал Штырь.
Белый оборвал смех.
— Что ты сказал? — прошипел он.
Штырь слегка поежился; он понял, что его слегка занесло на повороте, но остановиться уже не мог.
— Я говорю, идти мне пора; — сухо сказал он. — Пацаны ждут, дел по горло, а я тут с тобой по пустому тру. В следующий раз, если захочешь со мной о пустяках поговорить, по телефону говори. Мое время дорого стоит.
