Виктория Сергеевна качнула головой:
— Нет, не боюсь. Я могу за себя постоять.
— Гм… — Турецкий с сомнением оглядел хрупкую фигурку Виктории Сергеевны. — И все-таки это опасно. Вы не против, если я к вам присоединюсь?
Она слегка прищурилась сквозь стекла очков и едва заметно усмехнулась:
— Вы уверены?
— На все сто! — бодро сказал Александр Борисович.
— Ну что ж. Тогда пошли. — Она решительно взяла Турецкого под руку. — Только о работе ни слова. Договорились?
Они неспешно двинулись по улице, вдыхая запах влажных деревьев и поглядывая на отражения фонарей, полощущиеся в лужах.
— А вас дома никто не ждет? — поинтересовался Турецкий.
— Нет. А вас?
Турецкий хотел ответить отрицательно, но осекся.
— Сегодня нет, — глухо проговорил он.
Виктория Сергеевна уловила сомнение в голосе Турецкого и проницательно на него посмотрела.
— Поссорились с женой? — прозорливо предположила она.
— Что-то вроде этого, — кивнул Турецкий.
— Ничего страшного — помиритесь. Такие, как вы, всегда мирятся.
— Как это понимать?
— Вы из тех, кто сначала горячится и кричит, а потом — спустя час или два — начинает во всем винить одного себя.
— Гм… — Турецкий усмехнулся. — Не уверен, что это лестная характеристика.
— Напротив, — возразила Виктория Сергеевна. — Это значит, что вы хороший человек. Хоть и вспыльчивый.
— Ну вот, от вас ничего не скроешь! — засмеялся Александр Борисович. — Ну а вы? Вы были замужем?
Виктория Сергеевна покачала головой:
— Нет, никогда.
Турецкий покосился на ее точеный профиль и сказал:
— Никак не можете выбрать, да? Мужики, наверно, за вами толпами ходят?
Виктория Сергеевна улыбнулась, но ничего не ответила.
Некоторое время они шли молча. Турецкий вспомнил колючий взгляд жены, когда она указала ему на дверь, вспомнил неприятные, клокочущие нотки в ее голосе — и вдруг подумал, что они с женою, по сути, совершенно чужие люди. «Ведь то, что мы встретились, — это абсолютная случайность, — подумал он. — На ее месте могла быть и другая женщина. И я бы любил ее точно так же, как Ирину. Или думал бы, что любил. Почему я должен идти на поводу у глупого случая?»
Он снова покосился на Викторию Сергеевну Отблеск фонаря упал не ее бархатистую щеку, очертил ее полные, свежие губы, и ему вдруг до смерти захотелось ее поцеловать. Турецкий резко остановился и повернул Викторию Сергеевну к себе. Она замерла, удивленно глядя на Турецкого.
— Я хочу вас поцеловать, — сказал Турецкий. — Не знаете, с чего бы это?
Виктория Сергеевна улыбнулась:
— С мужчинами такое случается. И довольно часто.
Расценив это как согласие, Турецкий обнял Викторию Сергеевну за талию, привлек к себе и поцеловал. Однако она успела отстранить лицо, и поцелуй получился скользящий, Турецкий лишь коснулся ее губ своими.
— Александр Борисович, идите домой, — мягко произнесла Виктория Сергеевна. — Ваша жена, должно быть, уже волнуется.
— Но…
— Идите, — мягко, но настойчиво повторила она.
Александр Борисович разжал объятия. Подумал и вздохнул:
— Да… Наверное, вы правы. Но знаете что — я все-таки провожу вас до дома.
— Я могу и сама…
— Нет, — решительно сказал Турецкий. — Даю слово, что больше не буду к вам приставать. Я сам не знаю, что на меня нашло. Обычно я не такой.
— Верю, — улыбнулась Виктория Сергеевна. — Просто у вас плохой вечер.
— После встречи с вами я в этом не уверен. Ну что, идем?
— Идем.
Виктория Сергеевна вновь взяла Турецкого под руку, и они продолжили путь.
Спустя полчаса они подошли к дому Виктории Сергеевны. Прощаясь, Турецкий пожал ей руку и сказал:
— По-моему, сегодня вечером у меня появился новый друг.
— Дай-то бог, — ответила она. Затем быстро поцеловала Турецкого в щеку, махнула ему ладошкой, повернулась и через мгновение скрылась в подъезде.
Расставшись с Викторией Сергеевной, Турецкий достал сигареты и закурил. Затем посмотрел на освещенные окна дома и пробормотал:
— Сегодня я был близок к тому, чтобы изменить жене. Но этого не случилось.
Если бы кто-то спросил Турецкого, рад он этому или нет, — он бы не смог ответить твердо.
К тому моменту, когда Александр Борисович пришел домой, Ирина уже спала. Утром они не разговаривали, но по смягчившемуся взгляду жены и по тому, как вздрагивали ее веки, когда они встречались глазами, Турецкий понял, что прощен. Однако делать первый шаг к примирению он не спешил. В конце концов, не он первый это начал!
Виктории Сергеевне Турецкий позвонил с работы.
— Старший лейтенант Филиппова, — услышал он в ответ.
— Виктория Сергеевна, это Турецкий. Я…
— А, Александр Борисович! Как добрались до дома?
— Благополучно. Я…
— С женой помирились?
— Почти.
— Ну и славно!
Александр Борисович набрался духу и сказал:
— Виктория Сергеевна, я хотел перед вами извиниться. Не знаю, что на меня нашло. Просто наваждение какое-то…
— Не стоит, — перебила его Виктория Сергеевна. — Но если это для вас так важно — считайте, что извинения приняты.
— Спасибо!
— Не за что. Это все, что вы хотели мне сказать?
— В принципе да.
— Ну тогда всего вам хорошего. Если что — звоните! Пока!
Все, короткие гудки. Некоторое время Турецкий держал трубку в руке, рассеянно глядя на телефон. Затем с едва заметной мужской горечью пробормотал «все-таки жаль…» и решительно брякнул трубку на рычаг.
Жизнь продолжалась.
Глава вторая
КОЛЬЦО СЖИМАЕТСЯ
1
Валентина Дмитриевна Кравцова была дамой властной и честолюбивой. Не один год жизни она потратила на то, чтобы иметь в подчинении большой штат сотрудников, зарабатывать хорошие деньги и иметь обширные связи — начиная от мафии и кончая верхами власти.
Начинала она весьма скромно еще в девяностых. Тогда ее фонд ютился в трех маленьких комнатках неподалеку от Ленинградского проспекта. Но она и этому была безмерно рада. Чтобы фонд начал работать, Валентине Дмитриевне пришлось обойти столько кабинетов и стольким людям «отвесить поклон», что в конце концов у нее образовалось что-то вроде аллергии на всякого, кто сидит за большим столом и корчит из себя большого начальника.
Со временем Кравцова поняла, что заискивающий и просящий тон, которым она поначалу общалась с этими господами, только подливал масла в «вечный и негасимый огонь» их маленького тщеславия. Поняв это, Валентина Дмитриевна резко изменила линию поведения. И случилось чудо — «маленькие наполеоны», сидящие за большими столами, стали сами заискивать перед ней. Стоило ей строго повести глазами и властно повысить голос, как они из грозных львов превращались в послушных сусликов.
Вероятно, властный голос будил в их маленьких душах какой-то таинственный инстинкт, который сама Валентина Дмитриевна назвала инстинктом лизоблюдства слабого перед более сильным.
«Раз так вызывающе себя ведет, — значит, имеет право» — так они, вероятно, думали.
Открытие это помогло Кравцовой как нельзя лучше устроить свою жизнь, а также приобрести ценные знакомства, которыми она дорожила едва ли не больше, чем своим высоким статусом.
Так же безотказно на людей действовали и имена больших начальников, на которых Валентина Дмитриевна научилась ссылаться. Порою имя оказывалось намного действеннее толстого кошелька.
Так или иначе, но к своему сорокасемилетию Кравцова добилась практически всего, о чем когда-то мечтала. За исключением семьи. Но детей Валентина Дмитриевна никогда не любила, а что касается мужчин, то прочные связи быстро ей надоедали.
Воспитанница модельной студии при агентстве «Шарм» Даша Иванцова, напротив, всегда мечтала о семье: о хорошем, добром муже и троих детишках, которых она «ни за что не отдаст в детский садик, а будет воспитывать сама».
Даша сидела на диване, обхватив руками ноги и положив подбородок на острые коленки. В бледных пальцах дымилась тонкая ментоловая сигарета. Матери дома не было — и слава богу. Иначе бы она непременно подняла крик. «Ты опять курила, дрянь! Хочешь сдохнуть от рака в сорок лет, как твой отец!»
Вспомнив мать, Даша поморщилась: боже, ну как же она глупа! Взрослая женщина, но обвести ее вокруг пальца ничего не стоит. Она даже не догадывается, какой жизнью живет ее единственная дочь, чем она занимается в этой студии. Она думает, что курение — это самый страшный грех на свете. Какая наивная!
А ведь когда-то мама казалась Даше самым прекрасным человеком на свете — самым добрым, самым умным, самым красивым.
«Надо же, какой дурой я была!»
Даша выдавила желчную усмешку и глубоко затянулась сигаретой. Потом вспомнила следователя Галину Романову и подумала: как странно, что в милиции работают такие симпатичные девушки. «Может, и мне податься туда? А что, я знаю этот гнилой мир изнутри, не то что эта Романова. Что она может знать о жизни?» Даша вновь усмехнулась. «Она небось думает, что все преступники — нелюди, дикие звери. И совсем не понимает, что преступники — такие же люди, как и все остальные. Что они живут рядом с тобой, наливают тебе кофе в чашку, улыбаются и рассказывают анекдоты. Иногда они очень симпатичные люди, эти преступники. И совсем не понимают, кто они есть на самом деле».
