— Хорошо, — хотя и с трудом, но она приняла решение. — Только сюда не приходите. За углом есть уличное кафе, я туда подойду через десять минут.
Магнитофон наш разговор почему-то не записал, на пленке по-прежнему была мертвая тишина. Так что пришлось пересказать разговор Самойлову своими словами. Это было, впрочем, несложно, Витя и так все понял. Все-таки интересно, неужели она обнаружила микрофон?
Я вставила в магнитофон кассету, пленка была заранее отмотана на начало разговора супругов Косачевых, и отправилась в кафе. Там почти никого не было, только за одним столиком шептались, макая длинные распущенные волосы в стаканчики с жиденьким кофе, две школьницы, да в глубине мужик в красной футболке и серых шортах лениво ковырял мороженое, с интересом разглядывая пробегающих мимо девиц. Меня он тоже осмотрел, но оценил, судя по всему, невысоко. Нахал. Чтобы не сидеть за пустым столиком, я купила себе небольшую бутылочку охлажденного «пепси» и ждала, потихоньку потягивая ледяной напиток.
Елена Викторовна в отличие от меня пунктуальность, видимо, не считала достоинством и явилась только через двадцать минут. Увидев ее, в голубеньком платье, которое, вынуждена признаться, очень ей шло, и с голубой сумочкой в тон платью, я мысленно чертыхнулась. Значит, мой микрофон мирно лежит дома вместе с белой сумочкой! Додумалась, куда воткнуть! Но кто же знал, что у этой супермодной мадам к каждому платью отдельная сумка прилагается? Я лично вообще сумки не люблю, у меня только одна черная торбочка, на все случаи жизни. Ну и еще маленькая, театральная, бисером обшитая…
Косачева, заслужившая беглый, но одобрительный взгляд мужика в красной футболке, подошла ко мне, громко цокая каблучками. Села, напряженно выпрямившись, посмотрела на меня с отвращением.
— Ну?
Я молча выложила на стол магнитофон, воткнула в него провод от наушников, который протянула ей, дождалась, пока она их пристроит, и нажала клавишу «пуск». Елена Викторовна, несомненно, была уверена, что ни один мускул на ее лице не шевельнулся. Собственно, так оно и было, легкое подрагивание левого века не в счет. Чтобы увидеть ее реакцию, мне хватило нервных пятен, загоревшихся на ее щеках, сменившихся потом восковой бледностью. Когда запись кончилась, она сняла наушники, положила их рядом с магнитофоном.
— Это… — голос ее дрогнул, Косачева откашлялась и начала снова: — Это фальшивка.
— Ради бога, — я улыбнулась. — Называйте как хотите. На самом деле, это копия. Оригинал, как это принято, сами понимаете, хранится в надежном месте. И не натравливайте, пожалуйста, больше на меня своих громил. Если со мной что-нибудь случится, пленка немедленно поступит в известное вам учреждение. И сразу вам скажу, чтобы не вести лишних разговоров, запись продается. Я не собираюсь доставлять вам неприятности, рассылая экземпляры в милицию, в администрацию города, в газеты и на телевидение. Это мое частное дело, и я хочу заработать немного денег. Вы ведь хотели, чтобы я служила вам, собирались меня купить…
Ух как она смотрела на меня! Так и придушила бы — с удовольствием, тут же, за столиком.
— Так вот, служить вам я не собираюсь, а на то, чтобы купить меня, у вас денег не хватит. Пленку же я продам, это будет обычная коммерческая операция. Вы ведь в коммерции разбираетесь неплохо, так что можете быстро определить — сделка для вас выгодная.
— Я вам не верю, — она едва шевельнула бледными губами, но слова прозвучали удивительно отчетливо.
— Ничем не могу вам помочь. Вы опытный человек и понимаете, что я не занимаюсь благотворительностью. Сделка эта взаимовыгодна. Каждый из нас выигрывает. Вам, можно сказать, повезло, что мне в данный момент очень нужны деньги. И чтобы получить соответствующую сумму, я готова пожертвовать очень многим. Вам нужна эта запись. Я ее продаю. Все предельно просто.
Мои слова не то чтобы успокоили ее, но были той соломинкой, за которую Косачева могла ухватиться, чтобы не захлебнуться в волне паники. Купля-продажа, сделка — эти слова и обозначаемые ими действия были ей понятны.
— Но ведь вы же… — неуверенно начала она, потом сама себя перебила: — Ах, да, конечно. Деньги.
— Вот именно, деньги, — подтвердила я.
— Вы этот наш разговор тоже записываете? — все-таки до конца она мне не верила.
— Помилуйте, какой смысл?
Косачева молчала. Буравила меня глазами и ждала, что я скажу. Доказательств, что ли, ждала?
— Уж свои-то предложения к вам мне записывать совершенно ни к чему. Вы же это понимаете. И вот он, магнитофон, сами видите.
Кажется, поверила. А может быть, и не поверила, но решила этот вопрос больше не обсуждать. Во всяком случае, Елена Викторовна перешла к вопросу конкретному, из хорошо знакомого ей мира цифр. И даже голос у нее при этом изменился. Крепкая, однако, дамочка, быстро в себя приходит.
— Сколько вы хотите?
— Сто тысяч. Долларов, разумеется.
— Это слишком много, — нахмурилась она.
— Елена Викторовна, вам не кажется, что торг здесь неуместен?
— Но цена должна быть разумной.
Ага, цену я назначила правильную. Чувствовалось, что на сто тысяч долларов она ни в коем случае не согласится. Очень хорошо. Я улыбнулась обаятельно и слегка надавила:
— А вот это понятие относительное. Мне кажется, что разумнее отдать часть, чем потерять все.
— Я… я должна подумать, — Косачева встала.
— Не слишком долго, — я вынула из магнитофона кассету и протянула ей. — Возьмите, послушаете еще разок, вместе с Борисом Леонидовичем. Легче будет решение принять.
Она взяла кассету осторожно, двумя пальчиками, и кинула в сумочку.
— Позвоните мне сегодня вечером, тогда мы все и решим.
— Да, чуть не забыла, — я подошла почти вплотную и продолжила разговор полушепотом: — Еще раз убедительно прошу вас, скажите своим киллерам, чтобы приостановили свои происки в мой адрес. Это может плохо кончиться. Для вас.
Мадам Косачева одарила меня на прощание убийственным взглядом, четко, как солдат на плацу, развернулась «кругом» и зацокала каблучками, удаляясь.
Я вернулась в машину, протянула Самойлову бутылочку.
— Пить хочешь? Докладываю: встреча высоких договаривающихся сторон прошла мирно, условия приняты к обсуждению, окончательный вердикт будет вынесен вечером.
Витя жадно, в два глотка допил «пепси», закинул пустую бутылочку за заднее сиденье и потребовал:
— Подробности!
Что мне, жалко что ли? Рассказала с подробностями, почти дословно. Он слушал, кивал.
— Заглотнула, значит, наживку, — Самойлов неожиданно ухмыльнулся. — Тань, а если она, и правда, согласится и принесет тебе сто тысяч баксов? Что тогда делать будешь?
— Скажу, что передумала и хочу двести тысяч, — пожала я плечами. — Да не принесет, сам слышал, у них сейчас денег нет, киллерам заплатить нечем.
— Тут ты, пожалуй, права. Ладно, что дальше делать думаешь? До вечера далеко еще.
— Здесь, наверное, покручусь, присмотрю за Косачевой, она сейчас бурную деятельность должна развить, — я покосилась в сторону серой «Волги», водитель которой так ни разу и не пошевелился. Интересно, он там вообще живой? — Сколько у тебя тут народа, только этот или еще есть?
— Есть, конечно, — рассеянно ответил Витя и ткнул в меня пальцем. — Нет, подруга, все будет не так. Мы сейчас поедем в управление, я буду заниматься своими делами, а ты тихо, как мышка, будешь сидеть в уголке.
— Не открывая рта? — уточнила я.
— Вот именно, не открывая рта.
— Самойлов, ты что, с ума сошел?
— Наоборот, я очень трезво оцениваю ситуацию. Самым безопасным для тебя местом в данный момент будет наш кабинет. Тань, ты пойми, я очень не хочу, как тот минер сказал, соскребать тебя со стенок столовой ложкой.
— А если я пообещаю быть осторожной, с незнакомыми не разговаривать и у чужих дяденек конфеты не брать?
— Иванова, ты не поняла. Я этот вопрос с тобой не обсуждаю, я ставлю тебя перед фактом. А если ты будешь и дальше спорить, то я имею право задержать тебя, как лицо без документов, до выяснения личности.
— Что-о?
— И вообще, кого-то ты мне напоминаешь… — Витя откинулся назад и, прищурившись, окинул меня подозрительным взглядом. — Проходила у нас по ориентировкам аферистка с такими приметами.
Я подняла руки.
— Сдаюсь! Вяжите меня, люди добрые, все признаю, на все согласна. А к Мельникову можно будет съездить?
— Без проблем, вместе и поедем.
— Витя, — я состроила жалобную гримаску, — а давай мы Андрею не будем говорить про вчерашнее.
— Про что это? — не понял он.
— Ну про стрельбу эту дурацкую, про дверь мою… Ничего ведь не случилось, зря только расстроим человека.
— Да что тебе это, игрушки детские, что ли? — Витя, похоже, начал сердиться. — Тут говорим, тут не говорим, тут селедку заворачиваем! Ясно же, что все взаимосвязано, что одна банда работает, какие тут могут быть секреты! Сама все расскажешь. С подробностями! Поняла?
