Приносит волчица обычно от трех до девяти щенят (бывает и больше!). Волчата слепы, беспомощны, и пару недель волчица находится в логове неотлучно. Еду носит ей волк, подсосая матка требует ее властно — по законам супружеской жизни. Через двенадцать — четырнадцать дней малыши прозревают, начинают показывать нос из логова. Молочная пища постепенно чередуется теперь с мясом, которое волк им отрыгивает. Взрослея, волчата становятся все более прожорливыми, и отец уже не всегда готов кормить их отрыжкой. Волчица рычанием побуждает супруга все же делиться отрыгнутой пищей. Теперь она и сама иногда отлучается на охоту, оставляя волчат на попеченье отца. А позже они и оба уходят охотиться, оставляя щенят одних. К этому времени в них уже пробуждается жажда исследований. Мало-помалу, покидая убежище, они обживают окрестности, при опасности затаиваясь в зарослях, а не сбегаясь в логово, где врагам их легко было бы изловить. В это же время в них пробуждается инстинкт охотников — гоняются за жуками, бабочками, ловят мышей. Родители, поощряя охоту, приносят к логову еще живую добычу, волчата треплют ее и учатся умерщвлять. Добыча может быть самой различной — лишенная возможности улететь, но еще живая тетерка, детеныш косули, ягненок. Рассказы о том, что в логове иногда находят живых собачьих щенят (читайте Чехова — «Белолобый»), вовсе не выдумки. У меня есть фотографическое подтвержденье подобного случая. Принимают щенят волчата иначе, чем другую добычу. Собачка охотно играет и пахнет так же, как и волчата… День-другой — и собачий детеныш становится членом волчьей семьи по крайней мере на время.
Волки — родители строгие, но любящие. Нарушителям правил жизни они могут устроить выволочку, но и бдительно их берегут. Знаменитый волчатник минувшего века Н. А. Зворыкин пишет: во время лесного пожара весной 1935 года лесники Ильменского заповедника видели, как волчица одного за другим выносила из пожара волчат. Но интересно при этом отметить: увидев, что малышей из логова похищают, волчица не бросится их защищать — будет со стороны наблюдать за трагедией и даже не подаст голоса — очень человека боится.
Хозяева «коренной территории» (старики, переярки и прибылые) осенью все чаще встречаются, перекликаются. Волчий вой — особая песня в природе. «Волкам даны одни звуки для выраженья и страсти, и радости». (Зворыкин.) Сами волки их хорошо понимают. Но умеют правильно их толковать и охотники. Подражая волкам, они по ответному вою определяют место нахожденья зверей, расстоянье до них и даже могут на выстрел их подозвать.
Жизнь зимою у волка скудна. Пробегая большие расстояния в поисках пищи (часто это всего лишь падаль), изредка они наведываются в тайную «резиденцию», где родились, — восстановить в памяти все важное, что должен знать о своей территории волк.
На этом снимке вы видите волчицу с волчонком у логова. В дикой природе не то что снять, даже мельком увидеть волков у логова невозможно. Сцены воспитанья волчат, какие мы видим в кино и на снимках, сняты в особых условиях — в неволе, обустроенной так, что волки выглядят как бы свободными. Любопытно, что и волки ведут себя на огороженной территории, как будто они на свободе, хотя и видят: человек рядом.
История этого снимка такая. Я был гостем замечательного литовского натуралиста, кинооператора Пятраса Абукявичуса. Его фильмы мы показывали на телевидении «В мире животных», и однажды Пятрас пригласил меня посмотреть, как он снимает.
Волки жили на большой, площадью со стадион, лесной территории. По углам ее были вышки с установленными на них кинокамерами. Дежурные операторы снимали все интересное в жизни волков. Естественность обстановки позволяла видеть все так, как будто происходило в дикой природе.
На территории было несколько ключевых мест, где постоянно случалось что-нибудь примечательное. И, конечно, объектом наиболее интересным было логово, построенное так, чтобы волков хорошо было видно на светлой, утоптанной глине возле норы. Рядом синел небольшой пруд, в котором можно было напиться и искупаться. А вышка от логова — шагах в двадцати.
— Неужели они не боятся? — спросил я у Пятраса.
— Увидишь сам…
Я забрался на вышку, разложил на полочках фотокамеры и стал ждать… Уже минут через пять замечаю шевеление трав. И вот прямо на меня, осторожно ступая, идет волчица. Перед тем как выйти на открытое место, она останавливается и прислушивается — вижу, как шевелятся торчком стоящие уши. В последнюю очередь волчица смотрит на вышку. Мы встречаемся взглядами, но волчица не испугалась. Привыкшая к неизбежному присутствию тут человека, она решительно, но по-прежнему неторопливо направляется к логову.
Появление матери давно ожидалось теми, кто пребывал в подземелье. На площадку, сбивая друг друга, выскочили три волчонка — и сразу к матери. Волчица неподвижно застыла, и щенки повисли у нее на сосках. Пока под брюхом у матери шла возня, сама она стояла спокойно-усталая, наклонив голову. Язык от жары высунулся, глаза в дремоте полузакрыты. Шерсть на волчице линяла, и этот, обычно аккуратный, подтянутый, зверь выглядел неряшливо, неопрятно.
После кормежки волчата, путаясь у матери под ногами, стали вместе с ней обследовать окрестности логова. Волчица принесла из травы припасенное ранее мясо, разорвала его на куски и унесла в несколько мест, давая волчатам поиграть с пищей в прятки.
Пока невидимый для меня молодняк возился в траве, волчица легла подремать, но скоро без причины как будто вдруг встрепенулась и кинулась в чащу. Волчата при этом горохом скатились в яму.
В одну из отлучек волчицы в пруд, через который тек ручеек, я кинул кусок конины, полагая, что волчица не сразу его обнаружит. К моему удивлению, появившись минут через десять, она направилась прямо к воде и нырнула в нее. Отряхиваясь, волчица вышла к площадке с мясом в зубах. Всеобщее любопытство! Дав щенятам как следует наглядеться на мясо, волчица отнесла его в сторону и стала прятать.
Где-то на третьем часу наблюдения я обнаружил и папу-волка. Он лежал от логова в стороне и выдал себя только шевеленьем ушей. Он уходил. Но, вернувшись, опять занимал позицию наблюденья: лежка — плотно на брюхе, морда на лапах, уши торчком, глаза внимательные. К логову ни разу не приблизился.
Фотокамера моя была наготове, но бездействовала. Малыши на открытой площадке суетились немало, а момента, когда они еще раз оказались бы вместе с матерью, не было — она все время увлекала их в сторону. Но терпенье фотографа оправдалось. В отсутствие волчицы, когда щенята обязательно прятались в яму или стихали в траве, один шалопай беспечно бродил по площадке. В этот момент мать его и застала. Я услышал приглушенное, горловое рычание, означавшее: «Я кому говорила, не шляйся, разве не понимаешь — опасно!» Волчонок все понял, пятясь задом, он юркнул в яму, но я успел его снять вместе с матерью.
Солнце уже садилось за елки, когда я покинул вышку. Волчица в это время легла отдохнуть и уснула. Я пытался ее разбудить писком мыши, скрипом половицы на вышке — не проснулась или презрительно сделала вид, что спит.
Так ли ведут себя волки в дикой природе? Неволя, даже такая, с видимостью свободы, поведенье животных, разумеется, искажает. И все же лес и логово в нем во многом дают проявиться волчьей натуре.
17.05.2002 — Гнездо филина
Добрая душа — журналист районной газеты Александр Бровашов позвонил мне в Москву: «Михалыч, нашел гнездо филина. Приезжайте, есть шанс поснимать».
Филины распространены по всему свету, но всюду редки. И совсем уж редкость — заглянуть в гнездо диковинной птицы. Через день мы с другом были уже на Верхнем Дону, у станицы Петропавловки. Прямо с дороги, не заглянув домой к Александру, едем к меловому оврагу, промытому вешними водами. Пригибаясь, идем к обрыву, ложимся, и в бинокль на другой стороне промыва я вижу гнездо. На меловом откосе оно выглядит темным пятном. Но в бинокль различается ниша, похожая на устье старинной печи, и в этой нише на белом фоне выделяется ушастый силуэт крупной птицы. Съемка с расстояния более ста метров мало что даст. Александр показывает, как обойти вершину оврага и подобраться к гнезду с другой стороны.
Ползу ужаком по пахучей молодой травке и наконец через щетину сухих будяков вижу гнездо. Птица сидит в нем боком, навострив пучки перьев на голове. Как раз во весь кадр — «устье печки». Но снимать невозможно — мешает частокол будяков. Медленно поднимаюсь и вижу: сторожкая птица с гнезда слетает и, скользнув вниз по оврагу, скрывается в прибрежных ветлах. Через некоторое время тревога за птенцов заставляет филина-маму пролететь над оврагом. За нею гонится кобчик и несколько маленьких птиц. Над гнездом сова делает разворот, и я вижу сверкание солнца в перьях широких крыльев.
Надо спускаться к гнезду. Оно устроено на меловом мыске и мало доступно. Оно сейчас кажется мне совсем недоступным. Спуститься к гнезду надо по меловому откосу. Крутизна его заставляет вспомнить крыши готических храмов. К тому же мел, дождями размытый, ползуч, как песок. А вниз страшно глянуть: десятиэтажный дом, как коробочка, уместится в овраге. Риск очень большой, но и страсть добраться к гнезду велика. Ноги погружаются в мел, как в золу. Укрепляя каждую ногу в откосе, медленно (вспомнились альпинисты) опускаюсь к гнезду. Сердце колотится, как у воробья, когда я наконец добираюсь к желанному месту. Штаны, куртка и даже кепка белые от меловой пыли. Двум птенцам, сидящим в гнезде, я, наверное, кажусь чудищем. Они таращат оранжевые глаза, щелкают клювами и пятятся в глубь пещерки размером с небольшую собачью будку.
