– Выходит, тебе с нами тесно! – запричитала она. – Вот благодарность! Мы тебе ребенка растим, а ты нас покинуть хочешь! Старые стали – помешали!
– Ну что за глупости! – оправдывалась Таня. – Мы же не в другой город уедем. Почему надо обязательно жить вместе?
– Раньше люди в бараках жили, коммуналках, и ничего. А теперь в отдельной квартире тесно стало! – не слушала никаких разумных доводов Евдокия. – В тесноте – не в обиде.
– При чем тут «раньше»! Раньше и в туалет на улицу бегали, ты же от унитаза не отказываешься! Время идет, люди улучшают условия.
– Ага, цари да бояре во дворцах жили, а потом их за те хоромы к стенке, да по этапу! Лучше жить просто, но спать спокойно.
– Времена Сталина в прошлом, – напомнила Татьяна. – Сейчас людей не сажают за взнос в кооператив.
– Сегодня не сажают, а завтра неизвестно, как обернется! Васька Козырев из сорок пятой тоже вон и квартиру купил, и дачу, и машину… А потом раз, и посадили за спекуляцию.
– Зачем ты все мешаешь в кучу?! – возмутилась мама. – Мы же не спекулянты. Деньги честным трудом заработаны, все доходы учтены.
Но проще было доказать что-либо телеграфному столбу, чем полуграмотной запуганной Евдокии. Она твердила свое: лучше не выделяться, жить, как все, вместе надежнее.
– Надо же подумать и о Сане, – выдвинула последний аргумент Таня, ее лицо уже пошло красными пятнами. – Девочка вырастет, соберется замуж, тоже сюда мужа приведет?
– И пусть приводит, – ударила кулаком по столу Евдокия. – Не дам согласия на разъезд, и точка.
Просто удивительно, как с годами меняются люди. Безропотная безотказная простушка Евдокия после смерти свекрови как-то незаметно, потихоньку переродилась в Кабаниху советского розлива, держащую немногочисленное семейство в цепком пухленьком кулачке. Таня никогда не была бойцом. Она отступила перед домостроевским натиском Евдокии. Георгий нашел дочь молчаливой, подавленной, глядящей в окно на серый двор в пятнах блеклых луж. Погладил, как маленького ребенка, по голове.
– Не волнуйся за Саньку, – тихо, чтобы никто не услышал, сказал он. – Я отложил деньги. Хорошую сумму. Положил в сберкассу на десять лет. Как раз к тому времени, когда Саша вырастет, будет ей квартира.
– Папочка, дорогой, жизнь-то проходит, – прерывисто вздохнула Таня. – Если бы ты знал, как мне надоело быть в положении вечной девочки. Я тоже хочу быть хозяйкой в своем доме, на своей кухне. Я обалдела от бесконечных гостей с котомками, и Павел с работы приходит уставший, а дома проходной двор. Своих друзей мы пригласить не можем – мама сердится, видишь ли, чужие дети раздражают. Вечно к Павлу цепляется, как он до сих пор не сбежал, ума не приложу. Санька психовать стала, у девчонки трудный возраст. К тому же мне неловко говорить с тобой об этом, но ты должен понимать, что у мужа с женой иногда бывают определенные желания, которые трудно удовлетворить, когда в головах очень чутко спит довольно большая дочка. На соседней улице кооперативный дом закладывают. Можем взять там двушку. Будем видеться так же часто, только спать каждый будет в своей квартире, у Саньки, наконец, появится своя комната – чем плохо?
– Хорошо, я поговорю, – пообещал Георгий.
И произошло чудо. Евдокия неохотно, со вздохами и унынием, согласилась на вступление в кооператив, взяв с дочери слово, что та будет навещать ее каждый божий день. Георгий внес предварительный взнос за двухкомнатную на десятом этаже.
Целый год мы гуляли на стройку, словно в парк, смотрели, как роют огромный котлован, забивают сваи, заливают фундамент. Потом, как школьный конструктор, стали собирать бело-голубые коробки этажей. Я уже представляла, как ко мне в окно будут забегать солнечные зайчики… Наконец дом вырос. Запрокинув голову, я смотрела вверх: крутилась стрела башенного крана, с земли казавшаяся игрушечной. Еще два этажа, и готово. Конечно, это была обыкновенная панельная башня, из тех, которые двадцать лет спустя раскритикуют за низкие потолки, гулкие стены и неудобную планировку. Но тогда бело-голубое строение казалось самым настоящим сказочным замком.
А потом была ураганная ночь. Поднялся шквалистый ветер. Ветви чахлых деревьев, растущих под моим окном, всю ночь колотили в стекло, словно молили укрыть их от стихии или предупреждали об опасности. Водосточная труба грохотала, не справляясь с ревущими дождевыми потоками. Огромный тополь во дворе вывернуло с корнями и обрушило на соседский старенький «запорожец», расплющив автомобильчик в лепешку. Но самое страшное потрясение ожидало нас на стройплощадке. Не выдержав напора ветра, башенный кран рухнул, пробив все двенадцать этажей. Погиб какой-то бедолага рабочий, оказавшийся в тот момент на стройке.
Моментально приехала высокая комиссия. В ходе проверки обнаружились многочисленные нарушения. Директор строительства получил немалый тюремный срок. Деньги раздали пайщикам, стройку заморозили.
– Не судьба, – сказала суеверная Евдокия.
Георгий грустно покачал головой и виновато развел руками, будто оказался причиной несчастья.
Как ни странно, материалистка Татьяна тоже поддалась фатализму и вслед за матерью горько повторила:
– Не судьба.
Стройку закрыли. Окрестные мужики, проделав лаз в заборе, растащили все, что могло, по их мнению, сгодиться в хозяйстве. Потом на заброшенной территории поселилась стая бродячих собак. По прошествии времени пригнали технику, разобрали останки дома и соорудили на его месте железные гаражи.
Федечка
Федечка отмотал срок от звонка до звонка. За три года постарел лет на двадцать. Трудно, почти невозможно было в хмуром сгорбленном худом человеке с потухшим взглядом, землистым заветренным лицом, распухшими обмороженными ногами узнать прежнего балагура, нараспев читавшего Блока и Мандельштама, бренчавшего песни Высоцкого. Любимая некогда гитара заняла место экспоната в комнате-музее старшего брата. Иногда пьяненький Федечка заводил на ней тягучие блатные песни, а Мария Ивановна менялась в лице и просила перестать.
Работать Федечка отправился на стройку. Говорил, что привык к физическому труду, что ему там комфортнее, чем за конторским столом. После смены часто с другими работягами соображал на троих, спьяну хвастался дворянскими корнями, за что получил прозвище Прынц. Работяги его жалели за непростую судьбу, и Федечке с ними было на удивление легко и комфортно. За бутылкой горькой просто решались проблемы, заводились друзья, отступали обиды, приходило веселье. Сквозь хмельной туман мир, полный углов и острых граней, слишком резкий, громкий, яркий мир, которому не хватало полутонов, выглядел мягким, размытым, приглушенным, приятным глазу и телу.
