– Ты, короче, загаси хлебалово, – приторно-вежливо произнес Витек.
И он замолчал, Витек не смог найти подходящие слова. И этого оказалось вполне достаточно для нового приступа смеха. Оксана взглянула на главаря и залилась неудержимым хохотом, схватившись за живот. Приступ смеха согнул девушку пополам, заставил раскачиваться всем телом из стороны в сторону. Бронштейн осторожно взял Оксану за тонкий локоть. Как бы под защиту взял. Капитан решил принять меры предосторожности заранее; Лева подумал, что Оксана рухнет на пол от охватившего ее веселья. А пол-то холодный. Девушка может простудиться, и удивительная красота будет уничтожена тривиальным насморком. Нельзя допустить разрушения.
– Ой, я не могу-у, – простонала Оксана, указывая пальцем на Витька, – хлебалово, говорит, загаси хлебалово. Хлебалово… А еще можно сказать – едалово, питалово…
И девушка вновь закачалась в ритме латинского танца. Она смеялась, будто плясала тарантеллу, стоя на одном месте в окружении шестерых мужчин, застывших в немом недоумении.
– Заткнись, сука! – резко оборвал разбушевавшийся девичий смех Санек.
Оксана испугалась и послушно притихла. Вытерла слезы, проступившие на миндалевидных глазах от буйного и нахального веселья, резко выпрямилась, покрутила хорошеньким аккуратненьким носиком и доверчиво уткнулась в плечо Бронштейну. Лева бережно обнял узкую спинку девушки, обтянутую тонким свитерком. Витек презрительно фыркнул. Его заскорузлой душе были чужды всяческие сантименты.
– Брось, – он грубо оттолкнул капитана и развел в разные стороны Оксану и Леву. Чуркин тихонько отступил в тень. – Брось, не топчись перед глазами. Сядь и сиди. Не ори.
– А я и не ору, – обиженно засопела Оксана, – между прочим, я вам картошки нажарила. Без меня вы бы с голоду умерли. Не толкайтесь. А то я дедушке все расскажу. Он у меня полковник милиции. Настоящий полковник.
– Кто, кто твой дед? – рассвирепел Витек, в один миг став диким вепрем.
Трое верных рыцарей плотнее сдвинули ряды за его спиной. Они сжали челюсти. Сдавили зубы. Раздался скрежет.
– Полковник милиции, – гордо пояснила Оксана, – но он уже на пенсии. В отставке. Очень заслуженный человек. Я ему пожалуюсь на вас, он всех к ногтю прижмет. Дед всегда так говорит, мол, всех к ногтю. И еще добавляет, дескать, как вшей давить надо.
Витек пролетел над толпой быстрокрылой птицей, тихо и незаметно, никто не успел оглянуться, набросился диким коршуном на Оксану и принялся тискать хрупкую лилейную шейку. В него тут же вцепился Лева. В капитана тут же вросли трое рыцарей, и уже в них скользким ужом вполз Чуркин. Получилась куча-мала. Кто кого бьет, когда начнется драка, за кем останется победа – было абсолютно непонятно. Оксана скрылась за грудой мужских тел. Человеческая масса копошилась, шипела, сплевывала вперемежку с матерками, сопела и давилась злобой. Рядом неподвижно возлежала автоматная горка, нежилась, словно загорала на южном солнце. Из живой пыхтящей массы выдвинулась чья-то рука и выхватила из горки автомат. И тут же спряталась. И еще одна рука ушла в глубь огнедышащей горы с автоматом в обнимку. И еще одна появилась и спряталась, ухватив ствол, как бы ненароком. Через несколько минут в комнате осталась только одна гора, но она напоминала огромного ежа, грозно ощетинившегося автоматными стволами. И вдруг все стихло. Масса из тел и автоматов распалась на части. Распаленные мужчины растерянно посмотрели на пол. Затем огляделись вокруг. Никого. Девушки не было. Оксана исчезла. Будто ее и не было никогда. Бронштейн строго, с немым укором взглянул на главаря, дескать, а где девушка-то, куда подевал хрупкую тростинку? Немедленно верни! Но Витек лишь развел руками. Девушка как в воду канула. Будто это не Оксана создала только что кучу-малу, и не она смеялась, как умалишенная, хватаясь обеими руками за живот. Куда она спряталась? Может, под кровать залезла. Под стол. Или в кухню ушла. За картошкой.
– Где девка-то, куда она подевалась? – растерянно спросил Витек, смущенно пряча взгляд от собратьев по оружию.
На угрюмых лицах подельников крупными буквами было написано, что утрата потерпевшей приравнивается к растрате казенного имущества. Налицо халатное отношение к материальным ценностям.
– Дак, мы думали, что она у тебя под рукой, – хрипло пропищал Колек.
Чуркин отчаянно завертел головой, пытаясь заглянуть в Левины глаза. Но капитанский взгляд оставался неприступным, он был готов разнести вдребезги целую морскую эскадру. Взгляд олицетворял твердость, тверже которой на земле ничего больше нет и не было. Кремень, а не взгляд.
– Ищите девку, – отрывисто бросил Витек и прошагал в кухню.
За перегородкой раздались выстрелы. Автоматная очередь косяком прошлась по стенам. Никого. Оксаны в кухне не было. Колек, нелепо суетясь, заглядывал под диван, таскал по полу коврик, нашаривая руками дверцу в потайной ход. Но никакой дверцы в полу не было. Вообще, ничего не было, ни девушки, ни дверцы. Лева тихо улыбался краями губ, он сидел в стороне, уединенно, а улыбался незаметно, даже Чуркин ничего не заметил. И собратья по оружию не увидели улыбки на лице капитана. А в квартире поселилась тайна. Загадочная и красивая.
* * *
Уныло моросил мелкий дождик. Мокрый асфальт был залит бензиновой пленкой, тускло отсвечивающей радужными разводами, проезжавшие по улицам машины шумно разбрызгивали по сторонам фиолетовые струи, заливая прохожих с головы до ног. Небо будто продырявилось, вдруг превратилось в сито и сыпало, сыпало, сыпало на город крохотные бусинки влаги, налипавшей на дома и людей невидимой, но влажной оболочкой. Валентина стояла у Владимирского собора с протянутой рукой. Ей казалось, что она вся отсырела, разбухла, вода проникла в каждую клеточку. А мимо шли люди. Много людей, огромная толпа народа. Миллионная масса равнодушия. И все они стыдливо спешили, будто не видели протянутой женской руки. Они вообще никого вокруг себя не видели. Валентина все-таки вышла на паперть, сдержала свое обещание. Она не придумала ничего лучше. Сбежав от Кудрявого, Валентина понимала, что ее станут искать у Левиных друзей. И она не пошла к ним, боясь подвести под монастырь ни в чем не повинных людей. Тупое отчаяние привело Валентину к нищим, поставив любовь на колени перед судьбой. Мыслей не было. Денег тоже. Их нужно было достать, выпросить, вымолить на коленях. Валентина покачалась на крепких ногах и неожиданно бухнулась оземь, упершись круглыми коленками, обтянутыми капроновыми чулками, прямо в мокрый асфальт. Рука вздернулась вверх, будто просила подаяния у того, кто был выше всего и всех. Он возвышался над людской юдолью с огромной лейкой в руках и нещадно поливал промозглой сыростью вечную человеческую отчужденность. Валентина выпрашивала милостыню у самого создателя. Кто-то сжалился над тугими капроновыми коленками, стоявшими прямо в сточной воде. Неожиданно в женскую руку бросили десятикопеечную монету, затем истертый полтинник, вскоре сверху заблестел новенький рубль. Толпа была сегодня возвышенно милосердной, особенно отзывчивой к чужому горю. Люди надеялись откупиться от будущих несчастий. Но стоимость будущих бед была какой-то незначительной, грошовой. Слишком дешевой. Валентина тихо злилась на себя. Она плакала и молилась, желая избавиться от злобы. А злилась женщина не на людей – на себя, на свою глупость злилась. И заодно на весь белый свет. На нищенские подачки далеко не уедешь. Надо ограбить банк. Какой-нибудь. Любой. Первый попавшийся. Надо украсть деньги. Незаконно присвоить чужое добро. Потом можно отмолить. Ведь деньги нужны на святое дело. Жена да убоится мужа своего. Но Валентина Леву не боялась. А чего его бояться-то? Жена да спасет мужа своего. Валентина никогда не слышала ни единого слова о спасении супруга. Ни в церкви, ни в миру. Но внутри она была убеждена, что спасать Леву надо. Чего бы это ни стоило. Даже ценой великого греха. Валентина прикрыла глаза и вдруг услышала тихий шепот:
