Держа пакет в руках, Джон быстро зашагал по Крозиер-террас, не сводя глаз с домика в конце улицы, в котором сквозь расписные занавески пробивался свет. Дома здесь были даже меньше, чем на Эмбер-стрит, в них было всего по две спальни и полностью отсутствовал коридор — из гостиной дверь открывалась прямо на улицу.
Приготовив ключ заранее, Джон отпер замок и вошел внутрь. Его встретили аромат жареной курицы и музыка, которую он расслышал еще на улице, — что-то классическое и очень приятное.
Из кресла, стоящего перед жарко пылающим камином, сразу же поднялась Клэр. Второе кресло оставалось пустым — оно ждало его. На руках Клэр держала крошечного малыша. Второй ребенок, примерно двух лет от роду, светловолосый, как и его мать, играл с кубиками на полу. Он вскочил на ноги.
— Папа! — Малыш обхватил ручонками ноги Джона.
Улыбающиеся глаза Джона встретились с серыми глазами Клэр, ласково глядящей на него с противоположного конца комнаты.
— Счастливого Рождества, миссис Лэйси. — Он протянул ей пакет. — Ваши подарки.
* * *
Мэг Лэйси пожаловала на рождественский обед. Билли испарился в ту же минуту, как только с едой было покончено, и Кора приложила все старания, чтобы свекровь последовала его примеру: миссис Лэйси по-прежнему любила тискать Мориса, а у Коры от этого тошнота подкатывала к горлу.
— Я думаю, мне нужно заглянуть к своей подруге Эне, — сказала Мэг. — Ее муж умер недавно, в прошлом июле, так что это первое Рождество, которое она встречает одна. Ты ведь не возражаешь, дорогая? — Казалось, она так же горит нетерпением уйти, как Кора — желанием избавиться от нее. — Я бы зашла к нашему Джону, но там будет этот Дэнни Митчелл. Я его терпеть не могу, вечно он пялит на меня глаза.
«Да, тебе определенно повезло бы», — с насмешкой подумала Кора. Дэнни Митчелл любил, когда его женщины выглядели эффектно, и он под страхом смерти не согласился бы, чтобы его увидели с толстой седовласой шестидесятилетней старухой — такой, как Мэг Лэйси. Кора полагала, что для женщин, которые интересовались мужчинами, Дэнни Митчелл был чертовски привлекателен.
Кору интересовал единственный мужчина, и это был не Дэнни Митчелл. Это был и не ее муж. Вскоре после рождения Мориса она начала отказывать Билли под разными предлогами: делала вид, что спит, что у нее болит голова, не ложилась в постель, пока он не засыпал и не начинал храпеть, как паровоз. У нее всегда были проблемы со сном, обычно она вставала с первыми лучами солнца, и как раз в это время у Билли появлялись «всякие мысли». Она могла только предполагать, что он платил за секс, когда тот ему требовался, или что у него была подружка. Как бы то ни было, ей было все равно, лишь бы муж оставил ее в покое.
Его брат, Джон, однако, был слеплен из другого теста. Она всегда считала его лучшим из братьев Лэйси, и в любом случае предпочла бы его Билли, но после того несчастного случая ее особенно сильно тянуло к человеку с обожженным лицом. Она представляла себе, как касается сморщенной кожи, как ее целуют искривленные губы Джона, — и это она, та, что всегда находила поцелуи отвратительными, а все, что совершается в постели, — вообще выходящим за всякие рамки. Но сейчас, когда она воображала, что занимается «этим» с Джоном Лэйси, внизу живота у нее возникало горячее жжение, которого она никогда не испытывала раньше.
Она редко виделась с ним в эти дни, только когда он приходил навестить Билли. Джон коротко кивал ей, не произнося при этом ни слова. Кора стала нежеланным гостем на Эмбер-стрит и не бывала там уже многие годы, даже на Рождество.
«Это несправедливо, — подумала она. — Элис крайне нужны были те двадцать пять фунтов. Если бы не я, она бы никогда не заполучила эту парикмахерскую. Почему я должна быть виновата в том, что она оказалась слишком тупа, чтобы понять, о чем недвусмысленно говорится в деловом соглашении?»
Обычно Кора не нуждалась в компании. Ей нравилось быть одной, размышлять и планировать, думать о вещах, которые она хотела бы купить для своего дома. Но сегодня было Рождество, Билли ушел, ушла и Мэг, Морис оставался в своей спальне, куда его отослали, чтобы он не попал в руки к бабушке, и дом казался мертвым. Было что-то неправильное в том, что в нем царила оглушительная тишина, во всяком случае, не в Рождество. Гораций Флинн должен был прийти на чай, и она вспомнила о том, что неизбежно случится после того, как Морис отправится спать, и непроизвольно вздрогнула, хотя обычно не позволяла подобным мыслям овладеть ею.
На Эмбер-стрит они, наверное, уже играют в карты или в эти салонные игры, которые она всегда находила глупыми. Тем не менее Кора была не против оказаться там сейчас и окунуться в праздничную атмосферу шума и суеты.
Было кое-что, что она могла сделать, чтобы стать своей на этом торжестве. Она могла пойти на Эмбер-стрит с бумагой, которую подписала Элис, и разорвать ее, швырнуть в огонь на глазах у всех, даже у Фионнуалы, чья ненависть к своей тетке была почти осязаемой, и искупить этим свою вину.
Кора испытала неожиданный и странный болезненный укол при мысли о том, как Элис тепло улыбается, приветствуя ее возвращение в семейный круг. Она вынула соглашение из элегантного бюро в гостиной. Слова in perpetuity , казалось, выделялись среди всех остальных. Она-таки солгала Элис, обманула ее. Но Элис была слишком доверчивой. Любой, у кого есть хоть немного мозгов, проверил бы и перепроверил соглашение, прежде чем ставить под ним свою подпись.
«Почему я должна разорвать его? — спросила она себя. — Почему я должна отказываться от регулярного дохода только потому, что в доме слишком тихо? Завтра все будет в порядке. К черту Лэйси, мне наплевать, нравлюсь я им или нет». Робкий голос внутри настаивал, что ей это вовсе не все равно, но Кора постаралась заглушить его.
Она подошла к лестнице и окликнула Мориса.
— Не хочешь пойти прогуляться? — спросила она, когда он появился наверху лестницы, — такой привлекательный и стройный.
— Хорошо, — тускло ответил он и начал медленно спускаться к матери.
— Как ты управляешься с конструктором, который тебе подарили на Рождество?
— Я все еще не знаю, как мне его собрать. — Морис никак не мог понять инструкцию. Он не имел представления, куда следовало вставлять болты и прочее. Он предпочел бы отнести конструктор к своему двоюродному брату Кормаку, чтобы тот помог. Вне всякого сомнения, Кормак моментально собрал бы подъемный кран или грузовик. Но Морису не хотелось подвергать свою жизнь опасности, спрашивая у матери разрешения пойти в Рождество на Эмбер-стрит.
— Когда вернемся, займемся сложением, пока не придет время пить чай, — сказала Кора.
— Да, мам. — Морис вздохнул. Ему и подумать было страшно, что произойдет, если он не получит стипендию вместе с Кормаком. Он достиг коридора, заглянул в открытую дверь гостиной, увидел висящую на стене розгу и решил, что если не получит стипендию, то убежит из дома. — Может быть, мы пойдем к докам? — с надеждой спросил он.
Кора уже собралась ответить отказом — она предпочла бы Мертон-роуд, с ее большими богатыми домами. Но сегодня было Рождество, а Морис выглядел каким-то потерянным.
— Хорошо, — снисходительно ответила она. — Пойдем к докам.
* * *
В половине восьмого Дэнни Митчелл отправился в бар «Кингз Армз» на встречу со своей последней пассией Вернон Логан, бросив на прощание озадаченный взгляд на Бернадетту. Орла удрала в гостиную с Микки Лэвином, напутствуемая строгими наставлениями матери «оставить дверь открытой».
Маив с подругами поднялись в спальню, чтобы обсудить ее будущую карьеру медсестры, а Кормак с головой ушел в чтение энциклопедии, которую ему подарили на Рождество. Время от времени он отрывался от нее, чтобы огласить какой-нибудь потрясающий факт. Сани, оказывается, назывались еще «тобогган», соль правильно следовало именовать хлоридом натрия, и Гай Фокс существовал на самом деле.
— Это все знают, — язвительно заметила Фионнуала в ответ на последнее сообщение.
— Я не знала, — возразила дочери Элис.
Берни покачала головой:
— Я тоже.
Фионнуала раздосадованно подумала: почему все, что вылетает у нее изо рта, всегда оказывается неправильным, будь то сами слова или то, как она их произносит? Она могла сказать: «Да это всем известно», — и рассмеяться, и тогда все вышло бы по-другому. Вместо этого получилось так, словно она хотела унизить Кормака, чего у нее и в мыслях не было. Она не могла общаться так, как все нормальные люди, печально размышляла она. Вот почему никто не любил ее, вот почему люди предпочитали Орлу или Маив — Орлу в особенности, она была всеобщей любимицей, включая папу и дедушку. Сестра обладала даром изрекать бесстыдные и отвратительные вещи, а все ее обожали. Когда Орла приходила в парикмахерскую, у посетительниц загорались глаза, и они были до глубины души польщены, если оказывалось, что она помнила, как их зовут. А Фионнуала, которая из кожи вон лезла, не могла отделаться от ощущения, что действует им на нервы.
