От гадких мыслей и голода у Бокова свело живот. Но он не жаловался, только злился про себя. Злился на упрямство Девяткина, граничащее с тупостью. Злился на себя самого, упавшего в обморок в дымном лесу. Злился на свой голод.
– Что мы тут делаем? – спрашивал он. – Тимонин потерялся в лесу, а не на дороге. А мы ездим не поймешь где…
Девяткин крутил баранку и молчал. Не хотелось последние силы растрачивать на слова. Наконец не выдержал и ответил:
– Ты сам знаешь, что мы тут делаем, потому что ты умный и взрослый мальчик. Почти взрослый.
Они проехали по границе Московской и Тверской областей, зарулили в Ярославскую область и снова вернулись в Тверскую. Оттуда повернули на Москву. Во второй половине Девяткин увидел над лесом высокий черный столб дыма. Это не был серый лесной дым. Полыхала резина, нефтепродукты, что-то очень вонючее.
– Мы его не там ищем, – пропел Боков.
– Тимонин мог поблуждать по лесу и выйти на дорогу. Мы не знаем, в каком месте он появится, поэтому и двигаемся, а не стоим на месте. Кстати, я за свою работу не получаю денег, а ты на окладе у Тимонина. Сколько, интересно, он тебе платит?
– Не скажу, – покачал головой Боков, – а то вы очень расстроитесь.
– Что, Тимонин так мало тебе платит?
– Наоборот, много, – самодовольно усмехнулся Боков.
Девяткин остановил машину возле придорожной закусочной-стекляшки. Они вышли из машины, устроились за столиком у окна и принялись за еду. По дороге в сторону Калязина промчались две машины «Скорой помощи». В обратную сторону с сиренами покатили пожарные грузовики. Столб черного дыма над лесом сделался прозрачнее, ниже, видимо, огонь потихоньку гасили. Водитель-дальнобойщик, подсевший к их столику, показал пальцем на лес:
– Там вертолет лесной пожарной охраны упал. Люди погибли. Экипаж и пассажиры. Раненые есть.
– Надо же, – покачал головой Девяткин и повернулся к Бокову. – Может, съездим? Посмотрим, что и как?
– Нечего нам там делать. Тимонин пешком шел, а не на вертолете летел, – пробурчал в ответ Боков.
– Ладно, будем возвращаться, – согласился Девяткин, не подозревая, что в «Скорой» мимо него только что промчался сам Тимонин.
Глава 13
Над люберецкой свалкой светило нестерпимо яркое солнце, в синем небе нарезали бесконечные круги стаи чаек и ворон. Все вроде хорошо, если забыть о зловонии и лютой жаре. Казакевич вышел из машины и терпеливо ждал Валиева, борясь с тошнотой и смоля сигарету за сигаретой.
Когда бригадир, опоздавший на добрых двадцать минут, наконец приехал, выбрался из «Нивы» с затемненными стеклами, Казакевич внутренне содрогнулся.
Бригадир облачился в стильный бежевый костюм, модные туфли с золотыми пряжками на высоком скошенном каблуке, нацепил на нос солнцезащитные очки. Но, несмотря на дорогой прикид, выглядел он ужасно, просто пугающе. При ближайшем рассмотрении на лице Валиева можно было рассмотреть ссадины и кровоподтеки, плохо скрытые слоем бежевой пудры. Прямоугольные темные очки оказались слишком маленькими, чтобы спрятать фиолетовый фингал под глазом.
– Я тут, тебя ожидая, уже загорел, как на юге, – постарался улыбнуться Казакевич. – В Сочи ехать не надо.
– Извините, в пробку попал.
Валиев попытался улыбнуться в ответ, но вместо улыбки лицо исказила судорожная гримаса. Он взял Казакевича под локоть, отвел подальше от машин, к самому оврагу, и, понизив голос почти до шепота, пересказал все свои приключения.
Казакевич прерывал рассказ вопросами, уточнял детали происшествия. Снова переспрашивал, возвращаясь к уже сказанному. Тем не менее обстоятельные ответы бригадира не внесли ясности в общую сумбурную картину. Выходило, что, едва азербайджанцы переступили порог деревенской избы, на них набросились хозяин дома дядя Коля и еще пара дюжих мужиков. Противников перебили, Валиев потерял в схватке двух боевиков и получил вилкой, а Тимонин, воспользовавшись неразберихой, ушел через окно, а затем скрылся в горящем лесу, где найти его не было никакой возможности. Валиев сжег дом, пешком добрался до автомобильной трассы, а дальше попутками до Москвы.
– Выходит, это была засада? – переспросил Казакевич.
– Я не знаю, как это называется, засада, или как-то по-другому. Но только мы переступили порог, нас натурально стали рубить топорами. Вы, наверное, скажете, что я плохой профессионал.
– Я еще ничего не сказал.
– Значит, так подумали. Возможно, так оно и есть, спорить не стану. Теперь, когда вы все знаете, короче, ваше право разорвать контракт и нанять других людей. На вашем месте я бы так и сделал. Но скажу вам одну вещь, этого Тимонина я кончу в любом случае, по контракту или просто так, за бесплатно. И ваши деньги сэкономлю. Так или иначе, но я его достану. Его смерть не будет легкой. Я выпотрошу Тимонина еще живого и спущу в выгребную яму его поганые внутренности. А он все это увидит перед тем, как сдохнет. И еще… – Валиев вздохнул, замолчал на минуту и выпалил: – Вы видели со мной молодого красивого парня, ну, Хусейнова? Это мой родной племянник. Парень участвовал в двух вооруженных конфликтах. Бывал под пулями, под снарядами, жил в окопах. А погиб от топора какого-то деревенского ублюдка… Своей сестре я дал слово, что племянник вернется домой живым и здоровым. Он хотел жениться в сентябре. И я не успокоюсь, пока не отомщу Тимонину. Это мое слово.
– Я все понял, – кивнул Казакевич. – Я все обдумаю и сегодня же дам тебе знать. Если решу отменить заказ – не обижайся. Ты сам все понимаешь.
– Если вы отмените заказ, Тимонину все равно не жить. Тут дело уже не в деньгах. Дело во мне самом.
– Всего наилучшего.
Казакевич махнул рукой, выплюнул окурок и зашагал к машине. Он решил, что сейчас самое время проведать Ирину Павловну, жену Тимонина.
Пострадавших в авиационной катастрофе привезли в ближайшую больницу в пригороде Калязина Тверской области. Двухэтажное здание лечебницы было старое, сырое, давно не знало ремонта. В больнице имелись всего две одноместных палаты, одна из которых досталась пожарному-полковнику, по местным понятиям очень большому начальнику. Во вторую поместили Тимонина. Ее тщательно вымыли и обставили по первому разряду: железная кровать с мягкой сеткой, тумбочка и стул. Тимонина сгрузили на матрас, застеленный белоснежной простыней с белой заплаткой посередине.
Едва он перевел дух, как в палату вошла старшая сестра Сомова. Она поставила на тумбочку крупные садовые ромашки в двухлитровой банке с водой. Затем, ступая на цыпочках, удалилась и через пару минут вернулась со стаканом чая, домашним вареньем в блюдечке и тонко порезанным белым хлебом.
– Угощайтесь, пожалуйста, – сказала Сомова. – Главному врачу уже звонили из областной администрации, о вас спрашивали. И корреспондент из газеты звонил, просил разрешения с вами встретиться. Но главный отказал. Поправится немного человек, а там посмотрим.
– Корреспондент из газеты? – захлопал ресницами Тимонин, страдавший жестокой аллергией на газетных корреспондентов.
– Заметку писать о вас будет. Но вы не волнуйтесь. Это потом, не сейчас.
Вот, дожил, Тимониным уже газеты интересуются. Плохой знак. Видимо, полковник обзвонил, поднял на ноги все знакомое начальство. Возможно, именно он связался с редакцией. А может, подняли шум наверху, в Москве.
– У меня портфель был, – сказал Тимонин. – Не знаете, где он? И еще штаны.
– Кажется, какой-то портфель в приемном покое стоял. И штаны там лежат. Вам вещи принести?
Всю дорогу от люберецкой свалки до дома Ирины Тимониной Казакевич думал о том, как поступить с азербайджанцами. После разговора с Валиевым он впал в уныние.
Ясно, в чем-то сам Казакевич допустил ошибку, промазал. Возможно, азербайджанцы не те люди, не профессионалы высокого класса, как их представил посредник Маковецкий. Отказаться от их услуг? Найти через Маковецкого других исполнителей? Но и тут есть свои нюансы.
Во-первых, чтобы найти новых людей, потребуется время, которого нет. Во-вторых, и так уж слишком много народа знает об операции. В-третьих, «азеры» стараются. Казакевич своими глазами видел эти старания в квартире Яхонтовой на Чистых прудах. В том, что Тимонин еще жив, азербайджанцы не виноваты.
Подъезжая к дачному поселку, Казакевич все обдумал и принял решение. Бригадир и его команда остаются в игре. Теперь Валиева и Тимонина связывает нечто вроде кровной мести. Тем лучше, месть так месть. Значит, действовать бригадир будет не за страх, а за совесть.
Когда он вошел в дом, Ирина Павловна, одетая в облегающее черное платье на бретельках, бродила в каминном зале, голым плечом прижимая к уху трубку радиотелефона. Она извинилась перед собеседником, закруглила разговор и показала Казакевичу пальцем на кресло.
