Еще до изоляции два молодых командира настойчиво пытались уговорить меня бежать вместе с ними из лагеря. И вот теперь, пробравшись через санчасть, они пришли снова ко мне доложить, что кусачки готовы, имеются табак, спички, соль, можно уходить, погода благоприятствует намеченному.
Три недели тому назад при такой же встрече с ними я показал место за общей уборной, где ограда проходила через кювет, а нижний ярус проволоки можно было* поднимать и тогда открывался проход за ограду. За нею было широкое поле, тоже огороженное проволокой, но неохраняемое.
План побега из изолятора возник у меня совершенно случайно. Рассказал о нем члену комитета майору Федоровичу, и он ушел. Дело в том, что Федорович не разделял наших намерений о расширении массовой работы среди пленных. Он был за то, чтобы каждый в отдельности самостоятельно боролся за свою жизнь.
Однако командование лагеря, словно догадавшись о наших планах, приняло меры к усилению ночной охраны. И тут нашлись смельчаки, которые изумили своею дерзостью не только румын, но и всех нас.
В один из теплых воскресных дней, когда пленные под дулами автоматов прогуливались по кругу двора, два молодых офицера — С. Н. Зобнев и Б. И. Савинов — рванулись из толпы и мигом, с одного прыжка, перемахнули через проволочный забор, затем вторым прыжком преодолели второй ярус и скрылись в зарослях кукурузы. Боевая тревога в лагере запоздала, беглецы стремительно уходили в поле, к лесу…
Но радость наша скоро омрачилась. В лагерь под конвоем привели Федоровича, совершившего несколько дней назад побег вместе с двумя товарищами. Во время поимки их жестоко избили, а затем руки приложили еще немецкие уполномоченные при лагере.
Солдат румынской армии Петро Стево, сочувствующий русским, рассказал нам, что Антонеску издал приказ: «За поимку советского солдата поймавший награждается одним гектаром земли, за поимку офицера — тремя». Только поэтому беглецов быстро нашли.
Из румынской газеты «Тимпул» мы узнали, что после разгрома под Сталинградом немцы отступают, терпят поражение и на Кубани, что идут бои за освобождение Севастополя. «Жаль, что без нашего участия», — думал каждый из нас. Сколько раз я в эти минуты вспоминал последние, полные героизма и самопожертвования дни обороны Севастополя.
Быстро катилось лето. И вдруг нас неожиданно погрузили в эшелон. Куда, почему? Мы ничего не знали.
Именно в это время до нас донеслась радостная весть: под Курском и Орлом Советская Армия разгромила большую вражескую группировку. Восторгу и радостям не было предела.
Заканчивались последние часы нашего пребывания в Тимишоаре. На всю жизнь мы запомнили эти дни, дни борьбы и надежд за колючей проволокой.
В книге «Советские люди в европейском Сопротивлении», выпущенной издательством «Наука» в 1970 году, есть такие строки:
«…В лагере советских военнопленных, находившемся в Румынии, близ г. Слобозия, восточнее Бухареста, в конце 1942 г. советские военнопленные А. Е. Рындин, В. М. Клименко, И. Д. Денисов, И. А. Пляко, В. М. Володаренко и другие создали сплоченную подпольную патриотическую группу. В декабре 1942 г. военнопленных перевели в г. Тимишоара, где работа группы еще более активизировалась. Подпольный актив вырос до нескольких десятков человек. Были созданы группы как в офицерских бараках, где находилось 2400 человек, так и солдатских, где было 17 тыс. человек. В январе 1943 г. на собрании подпольщиков офицерских бараков было решено оформить патриотическую организацию».
ЛАГЕРЬ НА БЕРЕГУ ДУНАЯ
Ночь кончилась. Теперь уже далеко позади остался город Тимишоара. В перестук колес вагона вдруг вмешался какой–то всеохватывающий, словно водопад, шум. Разговор проснувшихся соседей притих, вернее, он был поглощен этим ворвавшимся в вагон непонятным шумом.
— Дунай, товарищи! — раздался возглас.
Открыв глаза, я сразу увидел голубеющий мрак в вагоне, густую зелень деревьев за окнами, в просветах — блики утреннего солнца.
— Вставай, посмотри — Дунай, — расталкивал меня Шевченко.
С верхних нар мне хорошо была видна широкая даль бурлящей реки. Временами на той стороне, у подножия гор, мелькали то маленькие селения, то отдельные, похожие один на другой домики. «Пограничники», — подумал я. Еще в Тимишоаре при обсуждении маршрута следования после побега было установлено, что область Банат имеет на юге границу с Югославией Ло Дунаю.
Шевченко отошел от окна.
— Алексей, а ведь это пороги Железных Ворот. Здесь Дунай отделяет южные отроги Карпат от Балканской гряды.
Друг мой о чем–то задумался и затем продолжал:
— Вот бы махнуть на ту сторону, к югославам. Несомненно, в горах есть партизаны. Во всяком случае, можно было бы скрыться… Представь, на недоступной зершине или в ущелье, а может, в густых зарослях леса сейчас сидят у костра партизаны. Эх, вот нам бы туда…
Эшелон еще долго и медленно полз под покровами вековых кедров, дубов и нависших над дорогой скал. Лес расступился неожиданно, и вдали в дрожащем горячем воздухе заголубели мелкие изломы гор.
В середине дня мы проехали большие станции Турну–Северин, а затем Крайову. Достигнув равнины, поезд устремился на юг. Здесь распростерлись зеленые поля кукурузы, у небольших хуторков и полустанков попадались плантации виноградников. Чем ближе поезд подходил к южной границе Румынского королевства, тем заметнее становилась гряда Балканских гор, темной стеной идущих с запада на восток.
Город Калафат стоял на самой излучине Дуная, где река круто поворачивала в сторону моря. Здесь была небольшая пристань, к которой подходила узкая полоса железной дороги.
Пока военная администрация решала нашу дальнейшую судьбу, мы узнали, что в городе размещается штаб румынского артиллерийского полка и немецкий саперный батальон. К нашему вагону подошел портовый рабочий. Широко улыбаясь, он заговорил на чистом русском языке. Как выяснилось, это был русский солдат, попавший в 1914 году в плен и оставшийся здесь, в Румынии, навсегда.
— Слушай, земляк, — обратился к нему Шевченко — а что тебе известно о коменданте лагеря?
«Земляк» посмотрел на Шевченко, не торопясь закурил сигарету и заговорил:
— Комендант лагеря — шкура, если говорить по–солдатски. Подполковник, сын жандармского полковника, от фронта увиливает, жена — дочь крупного землевладельца–грека. Его считают службистом, самодуром. От него стонут подчиненные… Так–что учтите…
— А что это за город на той стороне Дуная? — спросили из другого вагона.
Соотечественник и на этот вопрос ответил охотно:
— Это болгарский город Зидин. Очень старый. Построен еще римскими завоевателями. Известен как революционный город Болгарии.
Бывший русский солдат любезно поклонился нам и ушел.
Утром нас построили в колонну и повели через город. На северной его стороне мы увидели такой же большой лагерь, как и в Тимишоаре. В ста метрах от лагеря за высоким обрывом берега шумел Дунай. Здесь он казался еще более многоводным и каким–то тяжелым, медлительным. Противоположный берег был так далек, что на нем едва просматривались человеческие фигуры. «Отсюда не убежишь, волны догонят», — подумал я.
— Девятнадцать бараков, — сказал Денисов, трогая меня за плечо, когда колонна влилась в обширный двор лагеря, — вот теперь и предполагай на сколько взводов будем распределены.
Пока мы с Денисовым осматривались, румынские солдаты принесли стол и скамейки. Около них суетились писари.
Вдруг рядом раздался выкрик:
— Аша, домнуле колонел! [12]
— Господин полковник появился, — не удержавшись от саркастической улыбки, пояснил Денисов.
Действительно, от ворот быстро шел толстенький румяный человек. На его голове красовалась большая форменная фуражка, через правое плечо свисали яркие аксельбанты, рука сжимала инкрустированный стек. Когда комендант приблизился к нашей группе, мы рассмотрели крупные, черные беспокойно бегающие глаза. Наконец он остановился и, приподнимаясь на носки, напряженным голосом прокричал:
— Я есть комендант лагеря, колонел Попович. Требую лагерной дисциплины, выполнять мои приказы… Я ненавижу большевиков, никакой пропаганды не допущу. Буду наказывать карцером и расстрелом…
— Вот и познакомились! — отозвался кто–то в колонне.
Комендант повернулся и быстро ушел. Вслед ему посыпались колкие смешки и даже свист.
На третий день нашего пребывания в новом лагере я собрал надежных товарищей и предложил избрать подпольный комитет. В его состав вошли: Шевченко, Денисов, Клименко, Пляко, Володаренко, Псел и я. Кроме новой «семерки», во все бараки были назначены пропагандисты.
Мне было разрешено встретиться с каждым из введенных в руководящую группу товарищей.
Подполковник Иван Антонович Пляко, старый мой знакомый еще с Ченстохова, бывший работник армейского штаба, с настойчивым характером, но сдержанный, ответил на мое сообщение о включении его в состав комитета:
