— Не знаю, Лизочка. Я постараюсь увидеть тебя поскорее.
— Вы уж и замуж без Лизы не выходите, — смеясь, проговорил Бахарев.
— Я уж вам сказала, Егор Николаевич, что мы с Лизой еще и не собираемся замуж.
Бахарев продекламировал:
Золотая волюшкаМне милей всего,Не надо мне с волеюВ свете ничего.
— Так ли?
— Именно так, Егор Николаевич.
— И ты тоже, Лизок?
— О да, тысячу раз да, папа.
— Ну вот, говорят, институтки переменились! Все теже, и все те же у них песенки.
Егор Николаевич снова расхохотался. Женни простилась и вышла. Зина, Софи и Лиза проводили ее до самых дрожек.
— Какая ты счастливица, Женни: ехать ночью одной по лесу. Ах, как хорошо!
— Боже мой! что это, в самом деле, у тебя, Лиза, то ночь, то луна, дружба… тебя просто никуда взять нельзя, с тобою засмеют, — произнесла по-французски Зинаида Егоровна.
Женни заметила при свете луны, как на глазах Лизы блеснули слезы, но не слезы горя и отчаяния, а сердитые, непокорные слезы, и прежде чем она успела что-нибудь сообразить, та откинула волосы и резко сказала:
— Ну, однако, это уж надоело. Знайте же, что мне все равно не только то, что скажут обо мне ваши знакомые, но даже и все то, что с этой минуты станете обо мне думать сами вы, и моя мать, и мой отец. Прощай, Женни, — добавила она и шибко взбежала по ступеням крыльца.
— Однако какие там странные вещи, в самом деле, творятся, папа, — говорила Женни, снимая у себя в комнате шляпку.
— Что такое, Женюша?
Гловацкая рассказала отцу все происходившее на ее глазах в Мереве.
— Это скверно, — заметил старик. — Чудаки, право! люди не злые, особенно Егор Николаевич, а живут бог знает как. Надо бы Агнесе Николаевне это умненечко шепнуть: она направит все иначе, — а пока Христос с тобой — иди с богом спать, Женюшка.
Глава семнадцатая Слово с весом
Мать Агния у окна своей спальни вязала нитяной чулок. Перед нею на стуле сидела сестра Феоктиста и разматывала с моталки бумагу. Был двенадцатый час дня.
— Это, конечно, делает тебе честь, — говорила игуменья, обращаясь к сестре Феоктисте: — а все же так нельзя. Я просила губернатора, чтобы тебе твое, что следует, от свекрови истребовали и отдали.
Феоктиста не отрывала глаз от работы и молчала.
Голос игуменьи на этот раз был как-то слабее обыкновенного: ей сильно нездоровилось.
— Пока ты здорова, конечно, можешь и без поддержки прожить, — продолжала мать Агния, — а помилуй бог, болезни, — тогда что?
— Я, матушка, здорова, — тихо отвечала Феоктиста.
— Ну, да. Я об этом не говорю теперь, а ведь жив человек живое и думает. Мало ли чем господь может посетить: тогда копеечка-то и понадобится.
Феоктиста вздохнула.
— И опять, что не в коня корм-то класть, — рассуждала мать Агния. — Другое дело, если бы оставила ты свое доброе родным, или не родным, да людям, которые понимали бы, что ты это делаешь от благородства, и сами бы поучались быть поближе к добру-то, и к богу. Тут бы и говорить нечего: дело хорошее. А то что из всего этого выходит? Свекровь твоя уж наверное тебя же дурой считает, да и весь город-то, мужланы-то ваши, о тебе того же мнения. «Вон, мол, дуру-то как обделали», да и сами того же на других, тебе подобных овцах, искать станут. Подумай сама, не правду ли я говорю?
— Не знаю, матушка, — краснея, проронила Феоктиста.
В келье наступило молчание.
Игуменья быстро шевелила чулочными прутками и смотрела на свою работу, несколько надвинув брови и о чем-то напряженно размышляя. Феоктиста также усердно работала, и с полчаса в келье только и было слышно, что щелканье чулочных спиц да ровный, усыпляющий шум деревянной моталки.
— Дома мать игуменья? — произнес среди этой тишины мужской голос в передней.
Игуменья подняла на лоб очки и, относясь к Феоктисте, проговорила:
— Кто бы это такой?
Феоктиста немедленно встала и в комнате девочек встретилась с Бахаревым, который шутливо погрозил ей пальцем и вошел к игуменье.
— Здравствуй, сестра! — произнес он, целуя руки матери Агнии.
— Здравствуй, Егор! — отвечала игуменья, снова надев очки и снова зашевелив стальными спицами.
— Как живешь-можешь?
— Что мне делается? Живу, богу молюсь да хлеб жую. Как вы там живете?
— И мы живем.
— Ну и хорошо. К губернатору, что ли, приехал?
— Да и делишки кое-какие собрались, и с тобой захотелось повидаться.
— Спасибо. — Чаю хочешь?
— Пожалуй.
— Феоктиста! скажи там, — распорядилась игуменья. Феоктиста вышла и через минуту вошла снова.
— Эх, сестра Феоктиста, — шутил Бахарев, — как на вас и смотреть, уж не знаю!
— Как изволите? — спросила спокойно ничего не расслышавшая Феоктиста, но покраснела, зная, что Бахарев любит пройтись насчет ее земной красоты.
— Полно врать-то! Тоже любезничать: седина в голову, а бес в ребро, — с поддельным неудовольствием остановила его игуменья и, посмотрев с артистическим наслаждением на Феоктисту, сказала: — Иди пока домой, Я тебя позову, когда будет нужно.
Монахиня поставила в уголок моталку, положила на нее клубок, низко поклонилась, проговорила: «Спаси вас господи!» — и вышла.
Брат с сестрою остались вдвоем. Весноватая келейница подала самовар.
— Ну что ж твои там делают? — спросила игуменья, заварив чай и снова взявшись за чулочные спицы.
— Да что? Не знаю, как тебе рассказать.
— Что ж это за мудрость такая!
— С которого конца начать-то, говорю, не знаю.
Игуменья подняла голову и, не переставая стучать спицами, пристально посмотрела через свои очки на брата.
— Жена ничего, — хворала немножко, — проговорил Бахарев, — а теперь лучше; дети здоровы, слава богу.
— А Зинин муж? — спросила мать Агния, смотря на брата тем же проницательным взглядом и по-прежнему стуча спицами.
— Да вот, думал, не встречу ли его здесь.
— А она у вас все?
— У нас пока.
Игуменья покачала неодобрительно головой и стала поднимать спущенную петлю.
— Странная ты, сестра! Где же ей в самом деле быть?
— Где? У мужа, я думаю.
— Да ведь вот поди же.
Бахарев в недоумении развел руками.
— Что ж такое?
— Не ладят все, бог их знает.
— А вы приголубливайте дочку-то. Поди, мол, сюда: ты у нас паинька, — кошка дура.
— Да ведь что ж делать?
— К мужу отправить. Отрезанный ломоть к хлебу не пристает. Раз бы да другой увидала, что нельзя глупить, так и обдумалась бы; она ведь не дура. А то маменька с папенькой сами потворствуют, бабенка и дурит, а потом и в привычку войдет.
— Да я, сестра, ничего, я даже…
— Ты даже, — хорошо. Постой-ка, батюшка! Ты, вон тебе шестой десяток, да на хорошеньких-то зеваешь, а ее мужу тридцать лет! тут без греха грех. — Да грех-то еще грехом, а то и сердечишко заговорит. От капризных-то жен мужей ведь умеют подбирать: тебе, мол, милая, он не годится, ну, дескать, мне подай. Вы об этом подумали с нежной маменькой-то или нет, — а?
— Да я, сестра…
— Что, братец?
— Я с тобой совершенно согласен, даже хотел…
— Да, верно, хотей не велел. — едко подсказала игуменья.
— Да полно тебе, сестра! Я говорил, что это нехорошо.
— Это гадко, а не просто нехорошо. Парень слоняется из дома в дом по барынькам да сударынькам, везде ему рады. Да и отчего ж нет? Человек молодой, недурен, говорить не дурак, — а дома пустые комнаты да женины капризы помнятся; эй, глядите, друзья, попомните мое слово: будет у вас эта милая Зиночка ни девушка, ни вдова, ни замужняя жена.
— Да она возвратится, возвратится.
— Когда ж это она возвратится?
— Да вот…
— Когда муж приедет да станет ублажать, ручки лизать да упрашивать? А как, наконец, и не станет? — значительно моргнув одним глазом, закончила мать Агния.
Бахарев молчал.
— Переломить надо эту фанаберию-то. Пусть раз спесь-то свою сп рячет да вернется к мужу с покорной головой. А то — эй, смотри, Егор! — на целый век вы бабенку сгубите. И что ты-то, в самом деле, за колпак такой.
— Я, право, сестра, сам бы давно ее спровадил, да ведь знаешь мой характер дурацкий, сцен этих смерть боюсь. Ведь из себя выйду, черт знает что наделаю.
— Да что тут за сцены! Велел тихо-спокойно запрячь карету, объявил рабе божией: «поезжай, мол, матушка, честью, а не поедешь, повезут поневоле», вот и вся недолга. И поедет, как увидит, что с ней не шутки шутят, и с мужем из-за вздоров разъезжаться по пяти раз на год не станет. Тебя же еще будет благодарить и носа с прежними штуками в отцовский дом, срамница этакая, не покажет. — А Лиза как?
Бахарев опять развел руками и, вытянув вперед губы, отвечал:
— Да тоже как-то все…
