— Максимильена, ты сама не понимаешь, о чем говоришь… Я соберу моих бояр, и тогда…
— Конечно, — прервала царя Максимильена, — собери бояр и скажи им: «Судите его, но я, ваш повелитель, приказываю его оправдать».
Петр рассмеялся.
— У тебя странное представление об императорском долге! Многие бы ужаснулись, если бы услышали все это. Однако я последую твоему совету. Только я не хочу, чтобы о приезде Алексея стало известно. Пусть он поселится у тебя — тогда я смогу примириться с ним без помех.
— Пьер, быть может, знакомство со мной ему будет неприятно.
— Вовсе нет, он ненавидит Екатерину, свою мачеху, а тебе я вполне доверяю. Ты сумеешь воздействовать на него. Через месяц мы отправимся в Санкт-Петербург, и там я устрою подобие суда в Петропавловской крепости.
Послышались радостные крики. Берлина, в которой ехали царь с Максимильеной, остановилась у дома из розового кирпича в Слободе. Элиза держала за руку Адриана, рядом толпились русские слуги и Блезуа. Максимильена, выпрыгнув из коляски, приняла у Петра Флориса. Адриан, увидев мать, побежал к ней, часто перебирая маленькими ножками, но тут же замер в удивлении, заметив ребенка в ее руках. Максимильена встала на колени перед сыном и привлекла его к себе. Адриан позволил поцеловать себя, однако был явно заинтригован странным свертком, который вдруг начал попискивать.
— Мой дорогой, — сказала Максимильена, — у тебя появился маленький братик, его зовут Флорис. Скоро ты сможешь играть с ним.
Адриан с отвращением взглянул на эту плаксу. Кому могло прийти в голову играть с подобным существом? Он чувствовал себя несчастным: мама должна была принадлежать ему одному — она же, судя по всему, любила писклявою младенца. Тогда Максимильена снова обняла его.
— Адриан, — промолвила она, — ты уже большой мальчик, и мне нужна твоя помощь, чтобы вырастить Флориса. Возьми братика, ты отнесешь ею в дом.
Адриан прижал к себе Флориса. Элиза встревоженно бросилась вперед, — но Максимильена жестом остановила ее. Петр подумал: «Только у нее рождаются такие мысли. Доверить трехлетнему мальчику, умирающему от ревности, нести трехмесячного младенца! И ведь она добьется всего, чего хочет!»
В самом деле, едва Адриан обнял Флориса, как тот, перестав плакать, улыбнулся брату. Адриан, напыжившись от гордости, взошел на крыльцо и с этого момента полюбил своего брата, которого мама привезла из путешествия. Поначалу он любил его с чувством превосходства. Он явственно ощущал себя покровителем младенца, неспособного защитить себя. Это чувство ему предстояло пронести через всю свою жизнь. Очень скоро Флорис стал для Адриана центром вселенной — и теперь старший любил младшего, словно брата-близнеца, с которым невозможно расстаться. Максимильена, обеспокоенная первой реакцией Адриана, вскоре перестала тревожиться. Дети очень быстро стали неразлучными. Когда Флорис капризничал, стоило только появиться Адриану, как малыш затихал. Братья обожали друг друга, и Максимильена решила поселить их в одной комнате, хотя для каждого были приготовлены свои апартаменты.
Петр еще на три дня задержался в Слободе, не желая покидать Максимильену, но затем ему все же пришлось перебраться в Кремль. Максимильена тяжело переживала эту первую разлуку. Элиза и Блезуа очень радовались возвращению Грегуара и Мартины. По вечерам путешественники рассказывали о своих подвигах, число которых увеличивалось день ото дня. Ли Кан поразил Элизу своим видом — она никогда прежде не встречала людей с раскосыми глазами. Сначала азиат внушал ей недоверие, однако он быстро доказал свою незаменимость. Принимая сваренный им настой из трав, она избавилась от болей в желудке, мучивших ее много лет. Окончательно он покорил Элизу тем, что называл ее Здравая Мудрость. К Федору Тартаковскому Элиза никак не могла привыкнуть; видя его, она вздрагивала и бормотала себе под нос:
— От кривого добра не жди! Недаром у нас говорят, что кривому Бог оставил только дурной глаз.
Федор пытался ей улыбаться, но эта ужасная гримаса скорее пугала, чем успокаивала бедную женщину — Элиза не могла понять, как мирится с постоянным присутствием этого казака Максимильена. Зато Адриан сразу сдружился с Ли Каном и Федором. Он повсюду следовал за приятелями, отчего Здравая Мудрость приходила в негодование, но винила во всем одного лишь Федора — человека добрейшей души, скрытой под устрашающим обличьем.
Максимильена привыкала к московской жизни, а красивый дом в Слободе быстро стал для нее родным. Петр часто приезжал к ней из Кремля, и они проводили целые вечера вдвоем. После рождения сына царь полюбил Максимильену еще сильнее. К Адриану он также относился по-отцовски и часто играл с ним.
Словом, Максимильена и Петр были совершенно счастливы. Но однажды царь известил графиню, что на следующий день в Москву тайно приезжает царевич и что поселится он в ее доме.
9
— Я очень рад, что мне не надо жить в Кремле. Позвольте поблагодарить вас, мадам, за гостеприимство. Уверен, мы с вами отлично поладим.
Максимильена смотрела на Алексея с некоторым испугом — она не ожидала, что он так бледен и худощав. Невольно она спросила себя, как у ее любимого мог родиться сын, столь не похожий на отца. Ее очень тревожила встреча с царевичем, но после его приветливых слов она успокоилась.
Благодаря Максимильене отец с сыном совершенно примирились, однако кроме Ромодановского никто не знал, что Алексей находится в Москве.
Через месяц царь принял решение ехать в Петербург: Сначала туда отправилась императрица вместе с двором. Следом двинулся царь, как всегда, в сопровождении Максимильены и обоих ее сыновей. Молодая женщина покидала розовый дом с тяжелым сердцем: здесь она была счастлива, а в Санкт-Петербурге их ожидала неизвестность. Путешествие прошло без всяких приключений. За Адрианом и Флорисом присматривали Федор и Ли Кан, которые в дороге гарцевали на своих конях возле кареты. Император был в прекрасном расположении духа: он объяснил царевичу, что суд состоится только для вида, и Алексей попросил прощения у отца; казалось, юный наследник осознал, что ему надлежит участвовать в управлении империей. Для Максимильены царь приготовил сюрприз — ей был выделен дворец в итальянском стиле недалеко от Александро-Невской лавры. Когда Максимильена, еще оглушенная тряской, вышла из экипажа, у нее вырвался восторженный крик:
— О, Пьер, как это красиво! Город похож на тебя!
Они пошли по широкой Гороховой улице, где роскошные, но еще не достроенные здания соседствовали с деревянными домишками на голландский манер. Прежде чем войти в свой новый дом, Максимильена повернулась, и Петр обнял ее. Затем поднял на руки и, высоко подняв, произнес:
