— Посмотри, любовь моя, на эти острова. Вот наша столица.
— Пьер, что там сверкает вдали?
— Это мое Балтийское море. Сколько раз я видел его во сне!
Да, Санкт-Петербург был очень похож на Петра — это был дикий и мудрый, необычный и прекрасный город. Богатство и нищета здесь соседствовали. Блистал золотом шпиль Адмиралтейства. Слепили взор белоснежные колонны Зимнего дворца[2]. По ту сторону Невы простирался Финский залив, и Максимильена вспоминала остров Котлин с крепостью Кронштадт, защищавшей Санкт-Петербург с моря. Аптечный остров словно заигрывал с Васильевским и Каменным островами. Все находилось в непрерывном движении на этой гигантской строительной площадке. Изумленная и восхищенная Максимильена склонила голову на плечо любимого, и он внес ее во дворец, открыв дверь ногой. Царь, проявлявший такую суровость по отношению к своим придворным, для Максимильены не жалел ничего. Еще в Москве он призвал к себе художников, скульпторов, архитекторов и приказал им спешно отправляться в столицу, чтобы к приезду Максимильены дворец был полностью достроен.
Максимильена осмотрела все комнаты. Петр сопровождал ее.
— Тебе нравится, любовь моя?
— О, Пьер, это слишком красиво! Ты сошел с ума. Как смогу я скрываться от людей в таком большом дворце?
— Но я не желаю, чтобы ты скрывалась от людей, хотя при дворе тебе из-за императрицы нельзя появляться. Впрочем, я и сам буду там бывать как можно реже.
— Вы совершенно правы, отец, — сказал, входя в комнату, Алексей. На вашем месте я опасался бы императрицы.
— Что она может мне сделать, Алексей?
— Из-за нее я бежал из страны. Эта женщина пугает меня, отец.
— Ну, мальчик мой, у тебя расшатались нервы. Ты тревожишься из-за фиктивного суда.
— Нет, батюшка, я его не боюсь. Но у меня дурное предчувствие.
— Послушай, Алексей, через несколько дней все будет кончено. Завтра тебя отвезут в Петропавловскую крепость. Не беспокойся, с тобой будут обращаться наилучшим образом. Во время суда я потребую, чтобы тебя жестоко покарали, когда же ты будешь оправдан, сделаю вид, что склоняюсь перед решением судей. Мы разыграем эту комедию, а затем ты займешь свое место при дворе.
— Батюшка, я вас не подведу. Мадам, я должен поблагодарить вас за проявленную ко мне заботу, — промолвил Алексей, повернувшись к Максимильене, — а также за все ваши труды. Только благодаря вам я примирился с отцом. Вы столь же добры, сколь прекрасны, и я завидую моему отцу.
— Монсеньор, — ответила Максимильена, — отец любит вас, и я уверена, что вы примирились бы и без моего участия.
Царевич печально улыбнулся.
— Отчего вы не императрица? Будь вы на месте моей мачехи, все было бы очень просто.
В этот момент объявили о приходе Ромодановского — только ему одному была доверена тайна. Царь обернулся и со смехом воскликнул:
— Вот и ты, Ромо! Подбодри Алексея, у него какие-то дурные предчувствия!
Ромодановский, низко поклонившись сначала Алексею, а затем Максимильене, сказал серьезно:
— Царевич, тому, кто носит имя Романовых и является сыном Петра Великого, не должно бояться.
— Я не боюсь, мой добрый Ромо, у меня просто щемит сердце. Отец, благословите меня, ведь теперь я увижусь с вами лишь в присутствии всех бояр.
Петр Великий, взяв Алексея за руку, увлек его в угол комнаты.
— Алексей, дитя мое, благословляю тебя. Но что с тобой? Отчего ты так встревожен?
— Сам не знаю. Если со мной случится несчастье, вы лишитесь наследника. Хоть мне ничего и не сказали, я догадался, что Флорис — мой сводный брат. Если я умру, признайте его своим законным сыном и прогоните от себя императрицу.
Царь, очень взволнованный этим сердечным порывом, постарался все же отогнать мрачные мысли, уже терзавшие его, и крикнул Ли Кану, несшему факелы:
— Подай нам водки! Мы отпразднуем наступление новой жизни. Не желаю видеть вокруг себя печальные лица.
— Слушаюсь и повинуюсь, Небесная Мощь, — ответил Ли Кан, спеша подать водку. Петр засмеялся:
— Никак не могу привыкнуть к жаргону этого малого! Ну, Улыбка Лета, — обратился он к Максимильене, — взгляни на меня! Мы счастливы, рядом с нами друг, наследник, любимая женщина и малыш Флорис — и мы собрались вместе в санкт-петербургском дворце!
На следующий день при дворе узнали новость, прозвучавшую, как гром среди ясного неба:
— Царевич приехал!
— Он в Петропавловской крепости.
— Его хотят судить.
Впрочем, некоторые прибавляли:
— Конечно, суд будет фиктивным.
Екатерина заперлась в своих покоях с Меншиковым и Вильямом Монсом. После тайного совещания она вышла с очаровательной улыбкой на устах.
В крепости же все пошло не так, как было задумано. Бояре, устрашенные тем, что приходится судить царевича, медлили с решением и требовали дополнительных доказательств его виновности. Это означало, что на следующий день царевича подвергнут пытке. Петр в бешенстве примчался во дворец на Мойке к Максимильене.
— Эти ослы меня с ума сведут. Они не могут решиться. Завтра утром я сам отправлюсь в Петропавловскую крепость и объявлю о помиловании — такое право у меня есть. Мы совершим акт примирения перед лицом всех высших сановников империи, и я хочу, любовь моя, чтобы ты была рядом со мной.
— Что ты говоришь? Ведь это будет скандал.
— Именно. Этого я и желаю.
На следующий день Максимильена в сопровождении Ли Кана, Федора и мужиков, приставленных к ней Петром, вошла во двор крепости — его называли Инженерным. Сердце у нее колотилось. Петр ждал ее в окружении князя Меншикова, Ромодановского и графа Шереметева. Всем троим было ясно, что опала императрицы неминуема, и они с величайшим почтением поклонились Максимильене. Царь галантно помог Максимильене выйти из кареты и, взяв ее под руку, направился в благоустроенные покои, предоставленные царевичу. Все остальные шли сзади. Тогда-то и произошла ужасающая, кошмарная трагедия, которой не суждено было изгладиться из памяти Максимильены.
Они с Петром первыми оказались в комнате царевича. Тот лежал на полу среди спальни, в луже крови. Из груди его торчала рукоятка кинжала. Увидев сына, царь словно оцепенел, не в силах пошевелиться или сказать хоть слово. Максимильена с криком бросилась к еще живому Алексею и склонилась над ним, не обращая внимания на то, что кровь пачкает ее нарядное платье.
— Вам больно?
Лицо Алексея уже приняло восковой оттенок, характерный для умирающих; в глазах его затаился ужас, смешанный с изумлением. Максимильена почувствовала, что сейчас разрыдается, и отвернулась, чтобы скрыть свои слезы от царевича. Комнату заполнила толпа: каждый давал советы, как помочь несчастному наследнику. Но Максимильена понимала, что все бесполезно. Она взяла Алексея за руку: он смотрел на нее невидящим взглядом, в горле у него вдруг заклокотало, а на губах выступила кровавая пена. Максимильена поняла, что он хочет о чем-то сказать ей, и наклонилась еще ближе, почти касаясь щекой его рта. Сделав последнее усилие, царевич слегка приподнялся, скривившись от боли, и Максимильена услышала прерывистый шепот:
