Слуга, хорошо знавший Ломова, не стал задавать лишних вопросов. Собственно говоря, он вообще никаких вопросов не задавал, а лишь молча протянул руку и взял конверты.
– Будет сделано, Сергей Васильевич, – только и сказал он. И, странным образом, услышав его слова, лжемайор сразу же успокоился.
Он поднялся к себе в спальню и лег в постель, но когда наконец уснул, снился ему вовсе не мертвый Риттер с оскаленными зубами и пеной, стекающей с подбородка. Ломову снились горы, и он мчался с вершины на вершину на необыкновенной белой лошади. И так хорош, так беспечален был его сон, что ему почти расхотелось просыпаться.
Глава одиннадцатая, в которой генералу предъявляют ультиматум, а рядовые теряются в догадках
Что касается генерала Багратионова, то он не спал всю ночь.
Сначала его распекал министр, потом главе Особой службы досталось от императора, потом состоялось секретное совещание, за ним – еще одно, и третье, на всякий случай, а потом наступил день, и генерал сидел желтый от бессонницы, таращась на пыльную штору в своем кабинете, и размышлял, а не махнуть ли на все рукой и не подать ли в отставку, а его преемник пусть сам все и разгребает.
Петр Петрович редко думал об отставке. Он принадлежал к той породе людей, которых принято обозначать словом «служака» и которые вне работы чахнут, хиреют и усыхают на глазах. Особую службу он считал едва ли не самым важным элементом государственного устройства. Успехи его агентов становились для него предметом неподдельной гордости, а любые их неудачи он воспринимал как личное поражение.
Собственно говоря, именно сейчас ситуация была как никогда близка не просто к поражению, а к полному и окончательному краху, и Петр Петрович с замиранием сердца ждал, в какую именно сторону склонятся весы его судьбы. Ему уже было известно, что именно обнаружили в бокале Риттера, а еще одно событие, случившееся уже после смерти агента, вряд ли могло разрядить обстановку. Дело в том, что некто не поленился устроить пожар в доме, где жил убитый, и большая часть его вещей сгорела.
Поэтому, когда генералу доложили, что Карл фон Лиденхоф покорнейше просит его принять, Петр Петрович испытал примерно то же ощущение, которое, должно быть, посещает приговоренного, к которому вот-вот должен явиться священник, а за ним и палач. Однако было бы ошибкой думать, что чувства генерала хоть как-то отразились на его лице.
Нет, он принял германского агента весьма учтиво, и несколько минут собеседники обсуждали танцы Марии Фелис, пение Лины Кассини и петербургскую погоду, которая не в лучшую сторону отличается от берлинской. Но тут Карл фон Лиденхоф, очевидно, решил, что пора переходить от любезностей к делу, и извлек из кармана небольшой конверт.
– Князь Гарденберг уполномочил меня передать этот документ вам, герр генерал, – промолвил Карл. (Весь разговор с самого начала шел по-немецки.)
– Что это? – спросил Багратионов.
Он не стал протягивать руку, и агент бросил конверт на стол.
– Пожалуй, я буду с вами откровенен. – Карл усмехнулся, сверкнув зубами. – В сущности, это ультиматум.
У Петра Петровича заныло под ложечкой. Он отлично знал, что люди наподобие фон Лиденхофа такими словами так запросто не разбрасываются.
– Разумеется, – продолжал агент как ни в чем не бывало, – он составлен по форме так, что не придраться, но тем не менее. Мой кузен Михаэль Риттер был убит, и вы наверняка уже знаете: он был отравлен. Князь и его супруга потрясены бесчеловечностью, с которой был выбран момент убийства. Это случилось на семейном празднике, на который были приглашены самые достойные, как мы полагали, члены петербургского общества – но даже это, как видим, не остановило преступника. Учитывая все обстоятельства, о которых нет нужды распространяться, так как они известны вам не хуже, чем мне, князь согласен дать вам неделю для того, чтобы отыскать убийцу. И помните: по истечении этого срока он не отвечает за последствия… А они могут быть очень ужасными, поверьте мне!
Но Багратионов даже не обратил внимания на угрозу, потому что слова, произнесенные до нее, значили для него куда больше.
– Вы хотите сказать, что через неделю я должен назвать князю имя убийцы?
Карл усмехнулся – и, видя эту усмешку, Петр Петрович не то чтобы похолодел, но как-то очень ясно ощутил, что его облегчение было преждевременным.
– Боюсь, я не совсем корректно выразился, герр генерал. Расследование буду вести я, а ваши люди обязуются во всем мне помогать. Князь полагает, что так будет справедливо. Ну, знаете, – небрежно добавил он, – чтобы случайно не совершить ошибку и не обвинить кого-нибудь невиновного…
– Мои люди не имеют никакого отношения к смерти Риттера, – резко проговорил Багратионов.
– Позвольте мне самому в этом убедиться, – вкрадчиво отозвался Карл.
– Вот как? Позвольте полюбопытствовать, герр фон Лиденхоф: что помешает вам объявить виновными тех, кто вам не нравится, даже если результаты следствия будут указывать совсем в другую сторону?
Глаза Карла сузились. Он поднялся с места.
– Прошу вас не забывать, герр генерал, что Михаэль был не только мой коллега, но еще и родственник, – промолвил он, вздернув подбородок и зло чеканя слова. – Для меня отыскать отравителя – дело чести, кто бы он ни был, и никаких иных интересов я при этом не преследую… Возможно, в отличие от других людей.
Он не сказал «от вас», но генерал и так отлично его понял.
– Вы зря тратите свое время, подозревая нас в том, что мы приложили руку к случившемуся, – мрачно промолвил Багратионов. Он уже понял, что карты легли таким образом, что на руках у него не оказалось ни одного козыря, и самолюбие его было задето, потому что он никак не мог повлиять на ситуацию. – Я не знаю, почему ваш кузен был отравлен, но мы тут ни при чем!
– Тогда вам совершенно не о чем беспокоиться, герр генерал, – спокойно ответил проклятый немец. – И вашим людям тоже. – Он сделал шаг к дверям, но внезапно обернулся: – Кстати, вам известно, где госпожа баронесса Корф провела это утро?
Генерал ждал этого вопроса, и он не застал его врасплох.
– Полагаю, вам лучше задать этот вопрос ей самой, – отозвался он, пожимая плечами. – Лично я не имею об этом никакого понятия.
– Но однако вы совершенно убеждены в ее невиновности, – не преминул уколоть его агент. – Мне одному кажется, что одно с другим плохо сочетается?
Когда дверь за ним закрылась, генерал выругался так, что паук, который мирно плел в углу паутину, и тот в ужасе свалился на пол, после чего от греха подальше убежал под массивный шкаф с бумагами и там затаился. Впрочем, может быть и так, что одно с другим никак не было связано.
Не прошло и часа, как нарочный доставил Амалии секретное распоряжение от генерала, которое доводило до ее сведения новый распорядок вещей. Баронессе Корф предписывалось оказывать Карлу фон Лиденхофу всяческое содействие, в пределах разумного, конечно. Кроме того, послание содержало намек на то, что операцию по разлучению Лины Кассини с министром никто не отменял, и ее по-прежнему полагалось держать в строжайшей тайне.
Амалия обсудила с дядей, как ему вести себя и что говорить, если его будут расспрашивать, после чего написала записку Ломову с приглашением срочно приехать к ней. Сергей Васильевич явился ровно в три, и от Амалии не укрылось, что он был мрачен.
– Это явно провокация, – буркнул он, – квартиру Риттера сожгли. Кстати, подозревать могут вас, потому что незадолго до пожара в дом зашел какой-то странный молодой человек, и свидетель полагает, что это была переодетая женщина.
– В квартире Риттера имелось что-то ценное? – быстро спросила Амалия.
– Вряд ли. Если, конечно, не считать его бумаг, а они у него были. Вот бумаги определенно представляли большой интерес для… Словом, для всех, кто имеет хоть какое-то представление о нашем деле.
– Что-нибудь из них удалось спасти?
Ломов покачал головой:
– Нет, насколько мне известно. Но я бы советовал вам приготовиться к худшему. Само по себе убийство еще можно было бы преподнести как несчастный случай; но теперь, когда бумаги Риттера сгорели… Конечно же это дело политическое. И подать все постараются так, будто это я отравил Риттера, а вы подожгли его дом.
– Утром я не выходила из дома, – сказала Амалия спокойно. – И меня здесь видело множество людей.
– А они скажут, что вы подкупили свидетелей, чтобы те дали нужные вам показания, – отозвался Ломов. – И даже если вы преподнесете тысячу доказательств, и самых убедительных, никто не станет к ним прислушиваться – просто потому, что с самого начала нас сочтут лжецами, которым нельзя доверять. Обычно очень много говорят о презумпции невиновности, но есть еще и презумпция виновности, и вот ее обычно как раз и замалчивают. Мы с вами виновны уже по одному тому недоразумению, что притащились на этот проклятый вечер. Мы, Амалия Константиновна, угодили в капкан, и можете поверить мне на слово – выбраться из него будет очень нелегко, потому что, когда вы в капкане, любые ваши действия только ухудшают ситуацию.
