сестра держала в руках, и делая вид, что вместе с ней сжует и ее палец. Девчонка, которую выбрали ему в пару, очевидно, приглашенная из жалости, таращилась на него из-за толстенных очков, пока он блевал. «Ты психанутый», – выдала она и сбежала. Но стоило ему однажды заметить, насколько реклама еды похожа на кинопостеры, как камера запечатлевает хрустящие, золотистые пирожки «Финдус», а затем золотистую кожу Софи Лорен, он уже не мог этого забыть. Он не мог забыть схожесть мяса и человеческой плоти, не мог выбросить из головы мерзость желания, которое уничтожает то, чего жаждет, будет с наслаждением глодать, рвать, перемалывать, жевать и глотать. Был ли это он? Было ли это его желанием? Этого ли он хотел? Он так не думал, но как он мог это доказать? Он никогда не мог до конца отделаться от страха; и чем осторожнее он был, чем сильнее он старался избегать даже малейшего риска посмотреть на девушек как на еду, тем сильнее он чувствовал вину, тем сильнее начинал сомневаться в том, на что на самом деле способен. А затем в его памяти всплыла та страница из комиксов с человеческим барбекю, и его страх обрел форму. Все это смешалось и больше не отпускало его. Он был почти уверен, что не хочет никого есть. Он никогда никого не ел. Он никогда никого не кусал, никогда никого не облизывал и, если уж на то пошло, никогда никого не целовал. Но что с того? Он ворочал все это в голове снова и снова, до тех пор пока ему не захотелось кричать; он не мог быть уверен в том, что не представляет опасности.)
Сейчас апрельское утро: ветреное, серое, склонное к мелким проливным дождям; обе поездки до Куинс-парк и обратно прошли хорошо, и Бен этому рад. У лондонского движения свое настроение. В одно и то же время в разные дни оно может быть плавным или прерывистым, свободным или плотным. Сегодня светофоры загораются зеленым, стоит им подъехать к перекрестку, группки детей, спешащих в школу, и взрослых, спешащих на работу, свободно садятся и выходят, а поток фургонов, «Фордов Кортина» и черных кэбов кажется на удивление воздушным и свободным. Тревор быстро и уверенно шныряет между рядами, сквозь лондонские прорехи, и они летят по Пэкхэму, Кэмберуэллу, Кеннингтону, через реку под недолговременными глазками в облаках, сквозь которые на воду падают комочки света, и даже проносятся мимо Мраморной арки[16] – главной туристической достопримечательности на маршруте, где им частенько приходится застревать. Но сейчас никакой пробки. Бен снует по рельефному деревянному полу с одного этажа на другой, непрерывно продает билеты, дает сдачу, по два раза дергает за шнурок, чтобы посигналить Тревору, когда заканчивается посадка, уворачивается от тлеющих кончиков сигарет между сиденьями на втором этаже и, сам того не замечая, постоянно балансирует, когда Тревор проворно давит на педаль газа, направляя гравитацию внутри автобуса то в одну сторону, то в другую. Из выхлопной трубы под острым углом вырывается и закручивается голубоватый дым. Большой движок рычит при переключении скоростей. На перекрестках, когда автобус стоит, пол нетерпеливо дрожит, но как только они начинают набирать скорость, дрожь превращается в низкое жужжание, в рокот, в рев, пока асфальт за ними не превратится в размытую серую ленту. Такое нахождение в постоянном движении дает Бену возможность занять голову чем-то помимо того, что в ней сидит. И до тех пор пока он не присматривается (не в смысле не присматривается к ступенькам под ногами или убегающей из-под колес дороге, а в смысле не присматривается к себе), он может просто переключаться с одной задачи на другую, а потом на следующую. Ритм двигающегося автобуса дает ему хрупкую почву под ногами. За каждым действием должно идти следующее, после каждой необходимой фразы нужна еще одна и так далее, главное, не задумываться. Оплачивайте проезд, пожалуйста. Куда вам? Тридцать пенни, пожалуйста. А помельче есть? Вот, возьмите. Держитесь крепче. Уберите сумку с прохода, пожалуйста. Мраморная арка!
Все это не избавляет от страха. Он все равно постоянно там, внутри, разверзнутый, словно бездна. Постоянные занятия как-никак поддерживают его разум. Но тут кроется ловушка. (Ловушки есть везде. Даже в самом безобидном существовании, как выяснил Бен, всегда есть потайная дверь, за которой прячется кошмар, готовый тебя схватить.) Ловушка в том, что среди его быстрых перемещений по автобусу, создающему тонкий лед, по которому можно двигаться, эта самая обыденность, обыденность его действий может обольстить его мыслью, что все в порядке; и тогда он может совершить ужасную ошибку, а именно уверовать в то, что он может обратиться к обычному миру и попросить у него защиты. Скажем, если бы он обходил «Овал»[17], глядя с верхних рядов стадиона. Эй, вы, краснолицые ребята в галстуках ККСК[18], на секунду засмотревшиеся на пастуший пирог в окно столовой. Эй, ты, зеленый простор цвета бильярдного стола, окаймленный тиснеными золотом рекламными щитами «Бенсон энд Хэджес»[19]. Эй, вы, присевшие там, на дальнем конце, где краска похожа на испорченный заварной крем, где висят безобразные баннеры. Эй, вы все, цельные и основательные; эй, ты, цельный мир, разве я не такой же цельный? Разве я не могу быть таким же простым, как вы? Разве я не могу просто плыть по течению? И что вообще это за бред про каннибализм? Это тяжело, губительно, потому что в итоге он окажется лицом к лицу со своим страхом, и ничто из этих вещей, кажущихся основательными и незыблемыми, не способно будет его прогнать. Когда ты в самом деле по-настоящему напуган, ты не можешь разувериться в своем страхе. Страх всегда сильнее. Он это знает. Бросив страху вызов, ты только запаникуешь. Уж лучше ему держаться на поверхности, пока получается; лучше продолжать двигаться и быть благодарным за то, что у него есть, как сейчас он благодарен за этот быстрый круг до Куинс-парк и обратно. Когда они едут на север во второй раз, все замедляется.
В этот раз в Куинс-парк у них уставной перерыв. Томатно-сырный сэндвич с загнутыми краями, кофе с молоком в пластиковом стаканчике, папироса, выкуриваемая так жадно, что во время каждой затяжки слышно, как она укорачивается. Тревор разгадывает маленький кроссворд и закатывает глаза, глядя, как Бен дергается, мечется и украдкой бросает взгляды на небо, словно в серых складках прячется что-то, что он накликает на землю, если задержит взгляд слишком долго. Давай, поехали. Давай-давай. Они выезжают на маршрут. Движок всхрапывает, и вот они
