Может быть, она в душе?
Надо было позвонить раньше. А сейчас лучше всего съездить к ней и проверить.
Гриссел нашел в списке контактов номер Купидона и позвонил ему, потому что в конце совещания бригадир Мани многозначительно сказал ему:
— Бенни, люди выстраиваются в очередь, чтобы тебе помочь. Воспользуйся ими!
— А я думал, ты никогда не позвонишь, — ответил Купидон с плохо скрываемым упреком, словно капризный мальчишка-подросток. Гриссел сразу вспомнил Фрица и его желание сделать татуировку.
— Вон, я только что вышел с совещания у Мани.
— Да я ведь просто так говорю, напарник!
— Дело я занесу к тебе в кабинет. Почитай, вдруг тебе удастся что-нибудь в нем нарыть. Завтра в десять я договорился о встрече с Рохом, бывшим бойфрендом убитой. Если захочешь поехать со мной, подваливай где-нибудь к половине десятого.
— Отлично!
Бенни попрощался и отключился, потом достал из папки белый конверт с рискованными фотографиями. Завтра утром, до поездки в Стелленбош, он хотел поговорить с Анни де Вал, фотографом, которая снимала Ханнеке Слут. Он знал, что Купидон непременно найдет что сказать о фотографиях, и был совсем не в настроении для подобных шуточек.
С работы он вышел около половины десятого. К разговору с Фрицем пришлось морально готовиться. Главное — не задавать вопросы, которые вызовут его отторжение. Не спрашивать «Где ты?» или «Что ты делаешь?», потому что ответом на подобные вопросы неизменно служило:
— Папа, ты что, не доверяешь мне?
После развода их с Фрицем отношения осложнились. В отличие от снисходительной и по-матерински заботливой Карлы сын во всем обвинял его. Гриссел осторожно напомнил Фрицу, что он выполнил все условия ультиматума, который поставила ему Анна, и не пил сто пятьдесят семь дней. А потом она ему призналась: «Я полюбила другого». Адвокатишку с БМВ, в дорогом костюме, с прилизанной челкой…
Фриц возразил:
— Папа, но ведь до этого ты пил тринадцать лет!
Чистая правда.
Гриссел набрал номер сына.
— Все ясно, значит, Карла уже настучала! — с ходу заявил Фриц.
— Насчет чего настучала?
— Да насчет тату! Вот змея!
— Фриц, как ты?
— Папа, мне восемнадцать лет, если я захочу, то имею право наколоть себе тату. Мы живем в свободной стране!
— Как у тебя прошли выходные?
— Ты совсем не об этом хотел поговорить! Ты никогда не звонишь мне в воскресенье вечером!
Гриссел сдался:
— А мама согласна?
— Карла пока еще не нажаловалась маме, но это вопрос времени. Учится в университете, а до сих пор ведет себя по-детски.
— Фриц, татуировка — дело серьезное.
— Пап, да я маленькую. На плече.
— А Карла говорит, что на всю руку.
— Она врет, мать ее так и растак!
— Фриц, не ругайся!
— У тебя научился, папа.
Туше!
— Что за татуировку ты собираешься наколоть?
— Да тебе-то какая разница?
— Мне просто интересно.
— Предупреждаю, тебе не понравится.
— Ну, все равно, скажи.
Долгая пауза.
— «Пэроу рулит».
— «Пэроу рулит»?
— Ну да… — вызывающе ответил Фриц.
— Потому что ты играешь в группе Джека Пэроу?
— Нет, папа. Потому что в Пэроу мои корни.
— Ты родился в клинике в Панораме, а вырос в Бракенфелле.
— Зато ты, папа, вырос в Пэроу. Я некоторым образом тоже выходец из рабочего класса.
Гриссел вздохнул. Он подозревал, что слово «Бракенфелл» слишком длинное и не поместится на тощем подростковом плече. Потому-то Фриц вдруг и вспомнил о своих якобы «рабочих» корнях и об отцовской родине. Ну а «рабочий класс» — чистый хип-хоп.
— Окажи мне одну услугу, — попросил Бенни.
— Какую, папа?
— Подожди всего неделю.
— Чтобы папочка обо всем сказал мамочке.
— Я ни слова ей не скажу. — Все равно они с Анной ни о чем не могут говорить не ссорясь. Пожалуй, и в желании сына сделать татуировку Анна тоже обвинит его.
— Клянешься, папа?
— Клянусь.
Долгая пауза.
— Ладно!
Он сразу все понял, когда толкнул входную дверь. Она оказалась незапертой.
Саму Алексу он нашел в гостиной. Она свернулась калачиком в большом мягком кресле и тихо посапывала. На ковре валялся пустой бокал, на столе стояла бутылка джина, на три четверти пустая. В пепельнице гора окурков.
Он тихо выругался. Ничего не смог с собой поделать.
Сначала он взял бутылку и вылил остатки в раковину. Запах ударил ему в ноздри… Джин он никогда особенно не любил, но желание испытать, на что он способен, парализовало его. Когда он держал бутылку над раковиной, он застыл на месте. Мозг приказывал: «Возьми бокал, налей чуть-чуть!»
Он заставил себя встряхнуться. Выкинул пустую бутылку в мусорное ведро. Где она ее раздобыла?
Бенни поднялся на второй этаж, заглянул в спальню Алексы. Кровать не была расстелена. Он откинул покрывало, разгладил простыню. Вернулся в гостиную. С большим трудом разбудил ее. Она была очень пьяна, бормотала что-то бессвязное. Когда он попытался поставить ее на ноги, тело ее обмякло, как у тряпичной куклы. От нее пахло спиртным, потом и табаком. Вторую ночь подряд они с трудом поднялись вместе на второй этаж. Наконец он уложил ее в постель.
— Г-где ты?.. — с трудом спросила Алекса, уже закрыв глаза.
Гриссел присел на край кровати.
— Г-где ты был?
— На работе, — тихо ответил он.
Она медленно открыла глаза.
— Ос-станься… пожалуйста, — с трудом выговорила она.
— Останусь, — обещал он.
Алекса закрыла глаза и сонно кивнула.
День третий
ПОНЕДЕЛЬНИК
17
Утром, без четверти шесть, он принес Алексе кофе, поставил на тумбочку у кровати, сел рядом и попробовал разбудить ее. Несколько раз окликнул ее по имени. Наконец она пошевелилась и открыла глаза.
Выглядела она ужасно: бледная, лицо одутловатое, в красных пятнах, глаза налились кровью. На подбородке след от высохшей слюны. Сначала она не могла понять, где находится, сказала: «Что?» — и попыталась сесть.
— Я сварил тебе кофе.
Она села, опираясь на подушку, постепенно начиная соображать.
— Не хочу, чтобы ты видел меня такой, — сказала она, закрывая лицо руками.
Вчера вечером, когда она, мертвецки пьяная, спала в гостиной, ей было все равно, какой он ее увидит.
Язвительные слова уже готовы были слететь с его губ, но тут он вспомнил, что все это уже было, было… Только наоборот. Он вспомнил, как реагировала на его выходки Анна. Как упрекала его в часы тяжкого похмелья, как по утрам вызывала его на серьезный разговор. Вспомнил он и свои ответы — вызывающие и жалкие, и попытки как-то оправдать себя. Прошлое окружило его и не желало выпускать.
Бенни понял, что страшно устал — две ночи подряд он почти не спал. Он был взбудоражен, волновался за Алексу, то и дело просыпался в чужой постели. Судя по всему, и сегодня день будет трудным. Он заговорил:
— Двести семьдесят дней назад мой тогдашний начальник, Матт Яуберт, выволок меня из-за стола, потому что я явился на работу пьяный. — Говорил он жестко, без всякого сочувствия: если он и испытывал какое-то сочувствие к пьяной Алексе, оно испарилось за ночь. — Он повез меня в Бельвиль, где познакомил со Старым Ханжой. Когда-то Старый Ханжа служил санитарным инспектором в Милнертоне. У него было все — жена, дети, дом. Но он все пропил, стал бездомным бродягой и поселился в парке. Из имущества у него была только старая магазинная тележка. В тот день я злился на Матта. Как он мог сравнивать меня со Старым Ханжой? А потом я понял, что иду той же дорожкой.
— Не хочу, чтобы ты видел меня такой, — повторила Алекса.
— А я не хочу, чтобы ты выбросила свою жизнь на помойку… Особенно сейчас.
Она сидела, по-прежнему закрыв лицо руками, и молчала.
— Где другая бутылка?
Она не ответила.
— Алекса!
Она согнула ноги в коленях, обняла их руками и прижалась к коленям лбом.
— Куда ты ее спрятала?
Она с трудом показала пальцем на туалетный стол.
— В каком ящике?
— В третьем.
Гриссел встал, выдвинул ящик. Порылся в стоике нижнего белья, нащупал бутылку. Снова джин.
— Больше нет?
Алекса покачала головой, по-прежнему не глядя на него.
Он снова подсел к ней с бутылкой в руках.
— Ты купила ее в отеле, — уверенно заявил он, увидев, что бутылка откупорена.
